Вольдемар Балязин - Семнадцатый самозванец
- Садись, Наталья. В ногах правды нет.
Наталья присела на краешек скамьи. Страж понемногу отпускал её, и она чувствовала, что от сидящего перед нею начальника не надо ей ждать никакого зла.
- Позвал я тебя, красавица, горю твоему помочь. - Беглецов ласково на Наталью поглядел, поиграл чётками. - Знаешь, поди, что лихие люди избу твою нынче в ночь спалили?
Бекдецов внимательно посмотрел на молодуху. Та глаза отвела, снова дурашливо запричитала:
- Знать ничего не знаю, ведать - не ведаю!
- Да ты погодь. Нешто не знаешь, что избу твою пожгли?
- Не знаю, боярин, не ведаю.
- И ярыга мой того тебе не говорил?
- Ничего я не знаю - не ведаю!
- Ну, а муж твой, Тимофей Анкудинов, где ныне обретается?
- И того я тоже не знаю.
- Значит, ничего не знаешь? Ну, а как ты с детишками у Ивана Пескова оказалась - тоже не ведаешь?
Наталья замолкла, отвела в сторону глаза, задумалась.
Беглецов понял - зацепился точно. Сидел, ждал, лениво перебирая, чётки.
Ну, так как же ты к Ивану Пескову с детишками попала?
Наталья молчала.
- Али мне Ивана Пескова об том спросить?
Наталья заплакала. Беглецов ждал.
- Ничего-то я не знаю, - неуверенно затянула она.
- Ну, вот что, баба, - стукнув рукой по столу, сухо и зло проговорил Беглецов, - плакать дома будешь, а здесь слезам не верят. Или ты мне тотчас скажешь, кто тебя к Пескову привел, или не я буду с тобой разговаривать, а кнутобойцы в пытошной избе.
Наталья от страха побелела. Откуда было ей знать, что Беглецов просто-напросто пугает ее? Не помня себя, Наталья заговорила:
- Не гневись боярин, на меня, глупую. Со страху забыла я все. Привез меня к Ивану муж мой Тимофей.
- А когда привез?
- Нынче под утро и привез.
- А зачем ему было ночью тебя с ребятишками из своей избы в чужую избу возить?
Наталья хотела было снова сказать заведенное - не знаю, но взглянув на Беглецова, тотчас же передумала.
- Сказал он мне, что буду я с детишками у Ивана жить. А он с Москвы вместе с другом своим Костянтином Конюховым вон пойдет. И они нас на телегу усадили и к Ивану свезли. А боле я, боярин, вот те крест святой, - Наталья встала, истово перекрестилась на образа, - боле ничего не знаю.
- Что, много мужик твой задолжал? - спросил вроде бы невзначай Беглецов.
- И этого я, боярин, не знаю, - ответила Наталья и заплакала. Беглецов поглядел на неё печально.
- Иди с богом. Будешь надобна - призову.
* * *
Отпустив Наталью, Беглецов прошел в соседний покой к начальнику приказа Наумову.
- Нехорошо получается, Василий Петрович.
- С Анкудиновым что ль?
- С ним.
- Ну, говори.
- Тимошка с Костей Конюховым жёнку Тимошкину и детишек ночью свезли к Ивашке Пескову. После того изба Тимошки загорелась. А сами они - Тимошка и Костка - из Москвы побегли вон.
Предвосхищая вопросы Наумова, Беглецов сразу же пояснил:
- И Тимошка, и Костка в Москве задолжали немалые деньги. А чтобы те долги не платить, чаю я, Тимошка избенку свою подпалил. Чего-де с погорельцев возьмешь, тем паче, что баба бездомная за беглого мужика безответна.
Наумов глядел куда-то вбок; вроде и не слушал.
Беглецов замолчал. Спросил:
- Али я не то говорю, Василий Петрович?
- Может и то, а может и не то.
- Скажи, Василий Петрович, не томи.
- Твоя правда, Никита Наумович, ещё не вся правда, а может половина или же четверть. А правда в том, что Лёшку Плещеева, бывого вологодского воеводу, второй раз в Москву привезли.
* * *
Узнав о том, с каким делом привезли в Москву сибирского колодника Леонтия Плещеева, Беглецов мгновенно понял, что теперь дело Анкудинова принимает совсем иной оборот и потому решил бумаги по начатому розыску составлять сам. Пригрозив пыткой, он допросил ещё раз Наталью Анкудинову, выспросил все, что мог у Ивана Пескова, записал речи соседей Тимофея и пищиков с подьячими, что сидели с Конюховым и Анкудиновым в Кабацком приказе. И после великого и многотрудного розыска вышло так: Новой Четверти подьячие Тимошка Анкудинов да Костка Конюхов воровским обычаем затягались со многими людьми и ночью, украв из казны сто рублей для того, чтобы замести следы, подожгли избу и тем же воровским, изменным обычаем бежали из Москвы неведомо куда.
Полностью отводя от себя возможные упреки в нерадении и попустительстве, Беглецов отправил отписку в Сыскные приказы, чтобы на заставы посланы были листы, а в тех листах были бы описаны приметы воров, и буде божиим соизволением попадут те воры в руки властей, то, оковав железом, послать воров в Москву в Разбойный приказ за крепким караулом.
Глава десятая. Черниговский каштелян
Тимоша открыл глаза. Ясные незакатные звезды текли в высоком черном небе. И почти дотрагиваясь до звезд, немо и недвижно стояли околдованные тишиной медные сосны.
Только ближний ручей тихо журчал, обмывая коряги и камни, да всхрапывали рядом уставшие кони. Не слышно дыша, спал, разбросав длинные жилистые руки, Костя. Спали птицы и звери, и только звезды да он - Тимоша не спали в этот час: глядели друг на друга и шептали друг другу тайное, сокровенное.
Робко, будто опасаясь - не ошиблась ли? - пискнула первая пичуга. За ней - увереннее - вторая. Тимоша сел на ворохе сена, пригладил руками волосы, потер ладонями лицо и пошел к ручью мягкой, крадущейся походкой. Вернулся он свежим, умытым, бодрым. Сила и радость переполняли его.
Лес уже наполнился свистом, криками, стрекотом и стуком бодрствующей, трепещущей, бьющейся жизни.
Вставало солнце. Тимоша прикоснулся к плечу Кости. Костя тотчас открыл глаза и так же, как и Тимоша, быстро сел, приглаживая волосы и потирая лицо.
- Седлай коней, Константин. К ранней заутрене надобно быть нам в Киеве, - проговорил Тимоша строго, как говаривали со своими стремянными начальные люди.
- Счас, князь-батюшко, счас Иван, свет Васильевич, - произнес Костя дурашливо и метнулся к коням, изображая страх и великое усердие. Тимоша не засмеялся. Подошел к Косте, сказал тихо:
- Не шутейное дело задумали мы с тобой, Константин. Кончились наши забавы. Одно слово не так скажи, одним глазом не туда посмотри - и висеть нам на дыбе в Разбойном приказе. А получится у нас, как задумали, то так с тобою заживем - царю завидно станет.
- И пора бы уж, - посерьезнев ответил Костя. - Иные недоумки, головою от рождения скорбные, в двадцать лет уже окольничьи, а в тридцать - бояре. А и всех-то заслуг, что не в избе, а в хоромах на свет появились.
- А мы, Костя, хоть и из избы мир божий увидали, - зато не обделил нас создатель умом да сноровкой. И пять раз будем мы дурнями, если данное нам перед иными людьми превосхожденье на пользу себе не употребим.
- В золоте будем ходить, князь Иван Васильевич, и на золоте есть будем, как и подобает великим мужам, кои от одного короля к другому служить отъезжают!
- Ну, дай то бог! - весело воскликнул Тимоша и вскочил в седло. А Костя бережно собрал осыпавшееся сено, закинул его на верхушку стога, и тихо тронув коня, выехал из леса.
* * *
Адам Григорьевич Кисель, черниговский каштелян, комиссар короны и сенатор Республики, в этот день долго не ложился спать. Через двое суток в Варшаву отправляется воеводский гонец и Адам Григорьевич с двумя писарями готовил к его отъезду необходимые бумаги и письма.
Адам Григорьевич, сидя в углу комнаты, диктовал, затем перечитывал написанное, перемечал киноварью и отдавал обратно - писать набело.
От долгой работы у каштеляна заболела спина, резало глаза - все никак не мог собраться поменять очки, да и годы давали себя знать - все-таки шел седьмой десяток. Когда часы пробили десять, Адам Григорьевич встал, потёр поясницу, повел плечами.
- Завтра придёте в десять.
Писаря молча поклонились.
Адам Григорьевич походил по комнате, посидел у стола, сложа руки. Подумал. Медленно и аккуратно очинил перо, затем второе и третье. Вытащил из ящика стола лощёную бумагу с затейливым фламандским вензелем в верхнем правом углу. Придвинул шандал, аккуратно снял со свечей нагар. Склонив голову набок и взяв перо в левую руку, вывел тщательно:
"Милостивый пан! Неделю назад в Киеве, в Печорском монастыре, объявился некий беглец из Московии, называющий себя Иванам Васильевичем Шуйским - сыном покойного царя Василия. Моими стараниями ныне живет князь Шуйский на моем киевском подворье. Я постарался, чтобы слух о его появлении не распространялся, по крайней мере, до тех пор, пока вы не примете решения, как следует с ним поступить и что предпринять.
Гонец, который доставит это письмо, должен получить от вас и ответ на него".
Кисель улыбнулся и сразу же написал второе точно такое же письмо. Залив конверты с письмами сургучом, Кисель вдавил в ещё теплый и мягкий сургуч серебряный перстень-печатку с латинскими буквами "F" и "S", и ещё раз улыбнувшись, сам себе сказал: "Ай да молодец Адам Григорьевич! Ай да розумный чоловик! Теперь посылай письма куда хочешь - никто не догадается, кто и кому писал все это".
