Вольдемар Балязин - Семнадцатый самозванец
Иван Исакович заговорил горячо и быстро:
- Господин мой, Валъдемар Христианусович, поверь мне, доброхоту твоему - не езди ты в наше богом проклятое царство. Не будет тебе в нем добра.
- Почему, добрый мой друг Яган? - спросил королевич.
- Нет счастья таким людям, как ты, в государстве нашем, - ответил дьяк Иван. - Не потерпишь ты своеволия, не станешь потакать кривде, не сможешь молчать, если увидишь несправедливость. Недолго прожил я рядом с тобой, Вальдемар Христианусович, но узнал тебя хорошо, и верь мне - не для тебя, вольнорожденного рыцаря, рабье царство.
Валъдемар хмуро поглядел на дьяка Ивана.
- Я не слышал, друг мой Яган, того, что ты сказал. Ибо худой слуга своему господину не может стать хорошим слугой другому. Я знаю, Яган, что в твоей стране творится много зла, но разве есть такие царства, где бы люди жили в полном согласии со словом божьим, и где бы рабы не роптали на господ?
Патрикеев молчал. Вальдемар приоткрыл у кареты оконце, велел остановиться. Патрикеев боком вылез из кареты. Пошел к своему двору, опустив глаза - многие дивились на необыкновенный его кафтан, на широкий пояс, на расшитые золотой вязью сапоги.
Когда Иван Исакович пришел на подворье, Проестев спросил его, о чем говорил с ним королевич. Спросил с обидой, ибо чувствовал себя задетым почему это поехал королевич к себе домой не с ним - великим послом, а со вторым человеком - дьяком Иваном? Патрикеев это понял и сказал, что просил он по дороге королевича с ними, послами, согласиться и склонить к тому короля, своего отца. Но королевич слушать его не стал и, остановив лошадей, за докуку выставил его, дьяка Ивана, вон.
Проестев на это ничего Ивану Исаковичу не ответил, а только спросил, что же теперь делать? Слать ли гонца в Москву за новыми наказами, попытаться ли подкупить всесильного канцлера с тем, чтобы он склонил короля в пользу задуманного брака, или же немедленно уезжать из Дании?
Проестев колебался, а Иван Исакович сразу же сказал - ждать здесь нечего, нужно уезжать. Но ничего этого дьяк Иван Тимоше не рассказал, что-то постыдное чувствовал он во всем случившемся.
Проестев подумал-подумал и согласился. Убедил его дьяк Иван, что чем дольше просидят они в Дании жалкими просителями, тем большее умаление чести государя произведут.
А вот о том, что окольничий Проестев - великий государев посол послушал его - дьяк Иван Тимоше сказал.
8 августа сели они на корабль и отправились восвояси: через Данциг и Ригу, на Псков, а затем - в Москву. А вернувшись, стали ждать, что-то скажут в Посольском приказе?
* * *
Поправив очки, думный дьяк Федор Федорович Лихачев вычитывал Патрикееву и Проестеву:
"А то наше великое государево дело, делал ты Стёпка Проестев и ты Ивашка Патрикеев не по нашему государеву наказу. Вам, холопишкам нашим, указано было ради того нашего дела радеть и промышлять всякими мерами, уговаривать и дарить кого надобно, а вы, Стёпка да Ивашка, услышавши первый отказ от королевских думных людей, с нами не обославшись, из Датской земли уехали. А вам, холопишкам нашим, для нашего государева дела казны и соболей было давано довольно. А вы, Стёпка да Ивашка, ту казну и соболей раздавали для своей чести, а не для нашего дела.
С ближними королевскими людьми о деле нашем говорили самыми короткими словами, что вам никак не пристало, многих самых надобных дел не говорили и ближним королевским людям во многих статьях были безответны. И за то, что вы, Стёпка и Ивашка, дела нашего в Датской земле не делали и казну нашу государскую и рухлядь мягкую раздавали бездельно, мы, царь, государь и великий князь, - Лихачев строго посмотрел сквозь очки, быстро пробормотал: - "ну, тут дальше титул", - и продолжал, - наложили на вас нашу опалу, и нашим государевым людям велели взыскать на вас, Стёпке и Ивашке, протори и убытки, что вашим нерадением в Датской земле нам, Великому государю учинены".
Лихачев бумагу отложил на сторону, и совсем иным тоном - свои люди перед ним сидели - произнес:
- Совет мой, тебе, Степан Матвеевич, и тебе, Иван Исакович, две тысячи рублей, кои ищет на вас великий государь, сегодня же в его государеву казну самим внести. А кою кому часть взносить, то вы сами промеж себя порешите.
Проестев спросил робко:
- А на ком ином протори взыскивали, то каков рез первой посол платил и каков - второй?
- Разно бывало, Степан Матвеевич. Платили те протори по их достаткам и по тому, сколько кто напрасно чего стратил.
- А нам как быть? - спросил Патрикеев. - Ты скажи нам, Федор Федорович. Человек ты разумный, честность твоя всем ведома, как скажешь так и будет.
- А ты согласен, Степан Матвеевич? - спросил осторожный. Лихачев.
- Согласен, - неуверенно ответил Проестев - чувствовал, что большую часть платить придется ему.
- Делим мы по государеву жалованью, - ответил Лихачев. - Ты, Степан Матвеевич, получал жалованья в два раза более, чем Иван Исакович. Стало быть, и платить тебе две трети долга, а ему треть.
Проестев вздохнул, сказал раздумчиво:
- В иные годы был я великим государем взыскан и обласкан много. Теперь же до грехам моим наложил на меня государь опаду. И я государю вину свою приношу, и что ты, Федор Федорович, сказал, то сегодня же сполню.
Проестев встал и, не дожидаясь Патрикеева, вышел.
А Иван Исакович остался сидеть недвижно - не было у него шестисот шестидесяти рублей и где их взять - он не знал.
* * *
С превеликим трудом собрал дьяк Иван со знакомых и родни триста тридцать рублей - половину того, что было нужно. Сто рублей взял для него в долг друг его Тимофей Анкудинов у известного всей Москве ростовщика Кузьмы Хватова.
На третий день явились к Патрикееву на двор подьячий, двое ярыг, сотский, да мужики с телегами. И вывезли чуть ли не все, что было у Ивана Исаковича. Причем ценил домашний скарб подъязки нечестно - что стоило рубль, за то едва-едва давал полтину, все хорошее забирал, оставляя старье да рвань.
Жена Ивана Исаковича плакала, пробовала усовестить бесстыжего, ню напрасно. Дьяк Иван на жену прикрикнул - велел идти вон. А сам плюнул, надел шапку и - чего никогда не бывало - пошел в кабак, забрав с собой и Тимощу. За подьячим же оставил присматривать холопа своего Дёмку, что дом вел и за хозяйство радел.
В кабаке - на чистой половине - сели Тимофей да Иван Исакович одни, без послухов. Выпили по первой.
- Вот мне и плата за службу мою, - сказал Иван Исакович, и заплакал.
Тимоша, обняв опального дьяка за плечо, проговорил утешительно:
- Та беда - не беда, отец мой и благодетель, Иван Исакович.
- Да уж чего может быть хуже - хоть по миру с сумой иди.
- Главное, Иван Исакович, - голова цела, а ей цены нет. Будет голова на плечах - снова все наживешь, лучше прежнего жить станешь.
Патрикеев краем рукава смахнул слезы.
- Выпьем, Тимофей Демьянович, за удачу.
Тимоша поднял кружку, однако пригубить вина не успел - в комнату вошел целовальник.
- Прощения просим, честные господа, некий человек спешное дело до вас имеет, однако ж каково то дело - не говорит.
Патрикеев взмахнул рукой:
- Веди.
Вошел сморщенный, ростом в два аршина старичишка-ярыжка из Земского приказа, хорошо знакомый и Тимоше, и Патрикееву. Поклонился низко, подошел к самому столу, зашептал сторожко:
- Ведомо мне, Иван Исакович, от верных людей - привезли нынче утром из Сибири в Разбойный приказ бывого вологодского воеводу, а ныне колодника - Лёньку Плещеева. И тот колодник доводит на тебя, - Тимофей. Говорил, де ты ему, Плещееву, что ты, Тимофей, царю Василию Ивановичу Шуйскому - внук и Московского государства престол держат ныне мимо тебя неправдою. А те де твои слова может подтвердить Новой же Четверти подьячий Костка Евдокимов Конюхов сын, при коем ты, де, не раз сие говаривал.
- Неправда это! Оговор и великие враки! - вскрикнул Тимоша.
- А я, голубь, и не говорю, что - правда. Я тебе, голубь, то довожу, что услышать довелось, - тихо и ласково проговорил ярыга.
- А буде станет Костка на правеже запираться, то привезут из Вологды иных видоков и послухов.
- Спаси те бог, дедушке, - проговорил Тимоша и протянул ярыге рубль.
- Дешево голову свою ценишь, голубь, - так же тихо и ласково проговорил ярыга и сел на лавку.
Тимоша бросил на стол ещё три рубля. Старикашка брезгливо смел их со стола, будто объедки голой рукой снимал. Не прощаясь и не кланяясь, нахлобучил рваную шапчонку и шастнул за порог.
Иван Исакович, сощурив глаза, молчал. Затем проговорил раздумчиво:
- Перво Костю упреди. А после того, не позже завтрашнего утра вместе с Костей беги, Тимофей, за рубеж. - Иного пути у тебя нет. А чтоб Кузьма Хватов с тебя сто рублей не взыскал - сожги избу. С погорельца - долга ростовщику нет. Да и жена за мужа не ответчица.
"Ах, ловок Иван Исакович, - подумал Тимоша, - все предусмотрел, да как быстро". И, обняв друга за плечи, сказал Тимоша жарко:
- Век тебе этого не забуду, Иван Исакович.
