Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 2 - Игал Халфин
Протоколы допроса обвиняемых, как вспоминал в 1955 году бывший чекист Афанасий Макарович Пугачев, «…как правило, писались не со слов обвиняемого, а в соответствии с протоколом допроса какого-либо руководителя антисоветской группы или контрреволюционной организации, составленным начальником отделения. <…> Были случаи, когда обвиняемые по отдельным вопросам сами давали признательные показания о своей антисоветской деятельности». В связи с тем, что от молодых работников требовали протоколы допроса «с признательными показаниями» не только о принадлежности к какой-либо контрреволюционной группе или организации, но и о практической антисоветской деятельности, при составлении протокола допроса следователю приходилось иногда самому сочинять «практическую антисоветскую деятельность» обвиняемого, т. е. придумывать различные диверсии, террористические акты и вредительство. Пугачев подчеркивал, что инициатива в изготовлении вымышленных протоколов допроса обвиняемых исходила не от него, а от его начальника в 3‑м отделе. Начальник «…заранее составлял схемы о контрреволюционных связях с указанием, кто кого вербовал и кто является руководителем группы, и в соответствии с этой схемой давал установку, как оформить протокол допроса в отношении того или другого арестованного. В соответствии с полученными указаниями производился по сути дела не допрос обвиняемых, а оформление протоколов допроса»[1265].
Чаще всего следователь не сомневался в виновности обвиняемого и в психологическом давлении на допрашиваемого видел не фальсификацию, а экстремальный метод получения истины. Враги распознавались интуитивно с помощью знаменитого чекистского «чутья».
Именно по такой схеме выстраивались дальнейшие признания Николаева. На следующих допросах расширялось описание подпольной деятельности троцкистов, устанавливалось, что они орудовали чуть ли не во всех вузах Томска. На допросе 3 сентября 1936 года прозвучало имя Кашкина: «Конкретно об организационной связи Кашкина с существовавшей в Индустриальном институте троцкистской ячейкой мне ничего не было известно». Николаев, как видим, сопротивлялся. «Однако в одной из бесед со мной, примерно зимой 1934–35 г., участник контрреволюционной ячейки Копьев мне сообщил, что Кашкин является троцкистом и ведет троцкистскую деятельность среди высококвалифицированных научных работников. Но в чем именно выражалась эта деятельность, я Копьевым информирован не был. Лично с Кашкиным я по этому вопросу никогда не говорил»[1266].
Следователь записал в протокол от имени Николаева: «Узнав, что я еду для поиска работы в Новосибирск, Копьев рекомендовал мне увидеться там с Мураловым. Он сказал, что Муралов поможет устроиться мне на работу, а главное – даст указания о характере работы, которую я должен вести в дальнейшем как троцкист. Это меня убедило, <…> [в том] что Муралов осуществляет руководство». В июле 1936 года Николаев «случайно» встретился в Новосибирске «со знакомым по 1927 г. троцкистом Андриевским, Ильей Трофимовичем», который считался самым безобидным из институтских оппозиционеров. «Он оказался также безработным. Побывав вместе с Андриевским в различных учреждениях гор. Новосибирска и не получив нигде работы, я вместе с Андриевским пошел в ОРС Кузбассугля, лично к Муралову».
На допросе Николаева заставили вспомнить, как в присутствии Андриевского он сообщил Муралову, что «исключен из партии за троцкистскую деятельность и одновременно уволен со службы», как он обратился к Муралову с просьбой о помощи. Устроить в ОРС Кузбассугля троцкистский лидер никого не мог, а когда Николаев сообщил ему об имеющемся у него предложении о получении работы в Барнауле, ответил: «Ну вот и езжайте в Барнаул, нам и в провинции нужны кадры». В этом напутствии Николаев признал «установку» на необходимость сплочения троцкистского подполья в Барнауле, «используя для этого все элементы, недовольные политикой партии»[1267].
Протоколы допроса Николаева, как и других подследственных, шиты белыми нитками. В тексте бросаются в глаза наводящие вопросы, введенные для создания видимости диалога. Протокол явно составлен на основе заданной схемы, главной функцией которой было свести вместе всех находящихся на территории Западной Сибири ссыльных оппозиционеров. В понятиях следствия, характер подследственных не менялся: как были злобными врагами, так ими и остались. Единственное изменение состояло в том, сбросили ли они, наконец, свою личину, оголили ли свое злое «я». (Или, точнее, следователи вытащили это «я» на свет благодаря новым методам следствия и своей чекистской сноровке.)
По логике следствия троцкисты действовали на первых порах незаметно, редко собираясь вместе. Поймать их можно было, зорко наблюдая за сигналами в их поведении – такими, например, как «протаскивание» троцкистских резолюций на партсобраниях. Позднее тема «черной мессы» уже достаточно четко артикулировалась. Любые упоминания о «работе» ретроактивно интерпретировались именно как «троцкистская работа». И здесь уже троцкизм определялся как двойник партии, с созывом конференций, вербовкой сторонников и всем прочим.
Советская прокуратура не сомневалась, что директива Троцкого о применении террора, в отличие от предыдущих этапов борьбы троцкистов с руководством ВКП(б), была ответом на безуспешную борьбу за овладение массами. Террористический акт против Сталина должен был вызвать раскол в руководстве партии и правительства и повлечь за собой в конечном итоге возвращение Троцкого, Зиновьева и Каменева к управлению страной. Предполагалось, что Николаев как член руководящей группы троцкистского подполья в Томске вел вербовочную работу по двум направлениям: 1) готовил членов троцкистской организации и лиц, уже известных и проверенных подпольем, для практической организации террористических актов, в первую очередь против Эйхе, но если получится – то и против Сталина; 2) вербовал новых людей в троцкистскую организацию для совершения террористических актов в будущем. В то время как Муралов возложил на Николаева разработку планов и подготовку технических средств для совершения теракта, задачей Николаева и Кашкина являлась вербовка боевиков[1268].
Несколько недель от Николаева не могли добиться нужных показаний. Пока он сидел в тюремной камере, на него собирался «обличительный» материал, выбиваемый из Кашкина, Горсунова и других ранее арестованных троцкистов. Со временем соответствующая обработка арестованного начала давать необходимый результат. Протоколы последующих допросов Николаева содержат драматические детали, свидетельствующие о попытках подследственного создать видимость сопротивления, и их подавлении:
Николаев: Еще раз заявляю, что после 1927 года ни в какой троцкистской организации не состоял.
[Следователь]: Вы врете.
[Николаев]: Признаю, я действительно <…>.
Николаев говорил только о своих личных связях:
[Следователь]: Вы продолжаете говорить неправду <…>
[Николаев]: Вынужден признать, что я действительно являлся членом <…>.
Тем не менее Николаев сопротивлялся:
[Николаев]: Я говорю правду. У меня террористических намерений никогда не было. <…>
Следователь зачитывал
