Политическая история Финляндии 1809-2009 - Осмо Юссила
В комитете Бунге точки зрения русского большинства и финского меньшинства были резко различными. Финны не желали признавать общегосударственное законодательство, в рамках которого финляндскому сейму отводилась бы только консультативная роль, а также не были согласны с более высоким положением Государственного совета по отношению к финляндскому сейму. Итоги работы комитета Бунге не были утверждены императором, но центральные власти смогли использовать заключение, подготовленное комитетом, как средство давления на финнов, в частности на сенат и сейм: если бы те не приняли предложений министров, проект комитета Бунге был бы осуществлен. К тому же комитет провел основательную предварительную работу по выявлению и выяснению различных сторон проблемы, так что на подготовленный им доклад опирались еще и в начале 1910-х годов.
По предложению статс-секретаря Плеве Николай II вынес решение; доклад комитета не следует передавать на рассмотрение Государственного совета, поскольку его публичное обсуждение может спровоцировать беспорядки в Финляндии. Так как вопрос о воинской повинности, который курировал новый военный министр А.Н. Куропаткин, в 1898 г. находился в стадии разрешения и прохождение нового закона в финляндском сейме представлялось маловероятным, под руководством Великого князя Михаила было создано «особое совещание» для выработки такого общегосударственного законоположения, на основании которого новый закон о воинской повинности мог быть принят без одобрения его финляндским сеймом. Результатом быстрой работы особого совещания стал изданный 15 февраля 1899 г. манифест с положениями о порядке издания законов[43]. В его основу было положено предложение русского большинства комитета Бунге. Главное предписание Февральского манифеста было следующим: в общегосударственных делах, которые регулируются в законодательном порядке империи (то есть их подготовкой занимаются министры и Государственный совет), финляндскому сейму принадлежит только консультативная роль; отрицательное заключение сейма не может воспрепятствовать введению закона в действие в Финляндии. Манифест зафиксировал принцип, согласно которому законодательство Финляндии было подчинено общегосударственному, но в то же время он со всей очевидностью признал существование в Финляндии собственного законодательства и сейма, что на этом этапе было все еще исключением во всей империи. К тому же общегосударственные законы, касавшиеся Финляндии, следовало подготавливать и издавать в порядке, соответствовавшем основным законам России, но роль финляндских субъектов управления (сейма, сената, генерал-губернатора, министра статс-секретаря) была определена четче, чем раньше. Сенату Финляндии надлежало посылать двух представителей в Государственный совет для рассмотрения дел, касавшихся Финляндии (таким образом, приводился в действие план Гартмана, разработанный им в 1840-е годы). Бобриков был прав, когда в своем ответе посетившей его делегации финнов заметил, что общегосударственное законодательство применялось и раньше, но формы подготовки и издания законов не были определены. Поскольку грань между общегосударственными и местными законами Финляндии не была установлена (этот вопрос от случая к случаю представлялся на рассмотрение императору), финны жаловались, что таким образом собственное законодательство Финляндии могло оказаться в сфере действия общегосударственного. В действительности этого не произошло, так как новый закон о воинской повинности остался единственным законом, изданным на основе манифеста, но в России признали отсутствие разграничения ошибкой, и к ее исправлению приступили в учрежденном в 1904 г. комитете, главой которого назначили сенатора Н.С. Таганцева. Однако работа комитета была приостановлена (и в дальнейшем так и не возобновилась) с началом всеобщей забастовки 1905 г.
Февральский манифест снискал в истории славу, превышающую его истинное значение, и в суете политической борьбы его содержание и смысл померкли. Он обрел характер внезапного возмездия, «клятвопреступления». Как уже отмечалось, на основании манифеста издали лишь один закон — закон о воинской повинности 1901 г., для которого, как оказалось, и был разработан целый манифест. На самом деле манифест с его положениями о порядке издания законов лишь положил начало долгому, многоступенчатому процессу унификации законодательной системы империи, начавшемуся с кодификации законов, к которой приступили уже в 1826 г. Вследствие многих факторов особого характера Финляндия оказалась тогда за пределами кодификации, хотя с 1835 г. ее действие распространилось и на Финляндию. Как мы уже видели, общегосударственное законодательство, соответствовавшее предписаниям манифеста, на практике применялось идо 1899 г.: министры и Государственный совет были поставлены над сенатом и сеймом, навязывая им свою волю. Тенденция развития, выявившаяся в Февральском манифесте, была в границах империи устойчивой и необратимой. Даже всеобщая забастовка 1905 г. не прервала ее: манифест не был отменен, хотя его применение было приостановлено, и, как только кризис миновал, была начата подготовка нового закона — закона 1910 г., в котором фигурировали как Дума, так и сейм Финляндии. Даже русские либералы, кадеты, были не готовы отказаться от принципа действия общегосударственного законодательства в отношении Финляндии. И они считали, что вопрос тем или иным образом должен быть решен, если только Финляндия не являлась отдельным государством, находившимся в династической унии с Россией. Но таковым ее не признавали даже кадеты.
Февральский манифест и последовавшие за ним манифест 1900 г. и новый закон о воинской повинности 1901 г. вызвали в Финляндии мощное сопротивление, вначале «пассивное», а затем и «активное». Наиболее видной формой пассивного сопротивления был отказ от призыва на военную службу, а формой активного сопротивления — убийство в 1904 г. генерал-губернатора Бобрикова и сотрудничество с российскими революционерами. Превращение русского языка в язык делопроизводства высшей администрации Финляндии, однако, началось раньше, еще до указа о языке и ведомстве статс-секретаря. И было лишь вопросом времени, когда манифест будет спущен в сенат. В Финляндии Февральский манифест толковали как нарушение монаршей присяги (клятвопреступление) и даже как своего рода захват государственной власти. В знак протеста под так называемым большим адресом по всей стране было собрано полмиллиона подписей[44], и представительная депутация отвезла его в Петербург императору. В дополнение был послан также так называемый культурный адрес, который подписали многие видные европейские ученые и деятели искусства. Николай П, однако, депутацию не принял, и «адрес» не оказал на политику России желаемого влияния. Наибольшее значение он имел для внутренней мобилизации в Финляндии гражданских чувств и формирования гражданской позиции. Только благодаря Февральскому манифесту и сбору подписей под «большим адресом» широкие народные массы узнали о финляндской конституции и приобщились к учению о финляндском государстве. Реакцией на действия царского правительства стала также широкая просветительская деятельность среди народа. Как метко заметил проницательный современник тех событий Ж. Аренберг, только железные дороги и Бобриков создали единую Финляндию: железные дороги в экономическом смысле, Бобриков — в политическом. В этих условиях финляндский национализм обрел подчеркнуто легальный, конституционный характер. В Финляндии считали, что наибольшая опасность
