Антон Горский - Русское Средневековье
Третье направление исследований, подтвердившее древность поэмы, это сопоставление «Слова о полку Игореве» и «Задонщины» при помощи математико-статистического подхода. В тексте «Задонщины» (около половины которого составляют фрагменты, сходные с текстом «Слова») были выявлены определенные закономерности в распределении параллельных со «Словом» фрагментов по объему: преимущественно крупные фрагменты в начале, где описываются сборы войска и поход к Дону, значительное падение объема фрагментов в середине произведения (в описании Куликовской битвы) и некоторое новое повышение к концу (где рассказывается о бегстве татар и торжестве русских). Эти закономерности находят свое объяснение в особенностях содержания «Задонщины» — колебания объема заимствованных фрагментов могли быть следствием стремления ее автора приспособить текстовой материал «Слова» для целей создаваемого им произведения. Дело в том, что основной задачей «Задонщины» был рассказ о Куликовском сражении, а в «Слове» о битве Игоря с половцами говорится относительно немного (поскольку для его автора описание боевых действий не было главным, его задачи шире — на примере Игоря показать необходимость объединения русских князей в борьбе с внешними врагами, пагубность для страны междоусобиц). В результате, перейдя к описанию сражения, автор «Задонщины» был вынужден, чтобы насытить свое повествование, прибегать к использованию кратких фрагментов (причем иногда один фрагмент «Слова» использовался дважды). Применялся и еще один прием: приспособление для описания боя фрагментов «Слова», в этом произведении не относящихся к битве (они, естественно, были по необходимости кратки, т. к. окружающий эти фрагменты в «Слове» контекст совсем не подходил для описания сражения). В ходе исследования было проведено также статистическое сопоставление параллельных текстов, исходящее из допущения первичности «Задонщины» по отношению к «Слову»: в результате него закономерности в распределении фрагментов по объему не обнаружилось. С точки зрения математической статистики такой результат изучения соотношения параллельных фрагментов двух памятников может быть интерпретирован только как свидетельство влияния «Слова» на «Задонщину», а не наоборот. Это лишает «скептическую» точку зрения ее краеугольного камня: утверждения, что «Задонщина» послужила источником «Слова о полку Игореве».
В последние годы ряд авторов выступил с предположениями, что «Слово о полку Игореве» было создано в XV столетии. Такая точка зрения не отрицает подлинность поэмы, поскольку «Слово» признается памятником средневековой литературы, но переносит его в отдаленную от описываемых событий эпоху.[48] Тезисы о появлении «Слова» в XV столетии не противоречат выводам исследователей о восприятии его как подлинного древнего памятника членами мусин-пушкинского кружка. Можно совместить с ними и признание вторичности «Задонщины» по отношению к «Слову» (поскольку не исключено, что «Задонщина» была написана не сразу после Куликовской битвы, а в XV веке). Но язык произведения останется камнем преткновения. Допустить, что автор XV столетия сумел искусно архаизировать язык под XII век, невозможно. Не может здесь спасти и допущение, что автор обработал какие-то устные сказания о походе Игоря, поскольку при устной передаче древний строй языка не сохраняется (что хорошо видно на примере былин).
Основной посылкой общего порядка, питающей скептическое отношение к «Слову», остается представление о его жанровой уникальности, о малой вероятности появления в древнерусской литературе произведения поэтического характера. Однако на самом деле данных о существовании в русском Средневековье произведений такого рода не так уж мало.
Во-первых, есть известия о наличии в окружении князей лиц, занимавшихся «песнетворчеством». Один из них известен по имени — это Боян, «песнотворец», упоминаемый в «Слове о полку Игореве» в качестве поэтического предшественника автора. Объявить Бояна вымыслом автора «Слова» нельзя, поскольку он упоминается и в «Задонщине»: «…восхвалимь вещаго Бояна в городе в Киеве, гораздо гудца. Той бо вещий Боян, воскладая свои златыя персты на живыя струны, пояше славу русскыимь княземь: первому князю Рюрику, Игорю Рюриковичю, Владимеру Святославичю, Ярославу Володимеровичю» («…похвалим вещего Бояна, искусного гусляра в городе Киеве. Тот ведь вещий Боян, возлагая свои золотые персты на живые струны, пел славу русским князьям: первому князю Рюрику, Игорю Рюриковичу, Владимиру Святославичу, Ярославу Владимировичу») — читаем в Краткой редакции «Задонщины»; «…похвалим вещаго Бояна, горазна гудца в Киеве. Тот бо вещий Боян воскладоша горазная своя персты на живыа струны, пояше руским князем славы: первую славу великому князю киевскому Игорю Рюриковичу, вторую — великому князю Владимеру Святославичю Киевскому, третюю — великому князю Ярославу Володимеровичю» («…восхвалим вещего Бояна, искусного гусляра в Киеве. Тот ведь вещий Боян, возлагая искусные свои персты на живые струны, пел русским князьям славу: первую славу великому князю киевскому Игорю Рюриковичу, вторую — великому князю Владимиру Святославичу Киевскому, третью — великому князю Ярославу Владимировичу») — говорится в Пространной редакции произведения. Таким образом, если допустить, что «Слово о полку Игореве» нам неизвестно или его сведения недостоверны, все равно придется признать, что в Киеве некогда жил «гудец» (т. е. исполнитель поэтических произведений под игру на музыкальных инструментах), «певший славу» русским князьям. Поскольку последним среди адресатов его песен в «Задонщине» назван Ярослав Владимирович, правивший с 1015 по 1054 год, наиболее вероятным временем деятельности Бояна следует считать (даже, повторюсь, без учета данных «Слова», согласно которому Боян «песни творил» в честь Ярослава Владимировича, его брата Мстислава и внука Романа Святославича, был «песнетворцем» при сыне Ярослава Святослава) XI век. Как раз ко второй половине этого столетия относится известие, на основе которого можно говорить о существовании при княжеских дворах людей, исполнявших под игру на музыкальных инструментах некие «песни», как общераспространенном явлении. В Житии игумена Киево-Печерского монастыря Феодосия рассказывается, как Феодосий, придя во двор киевского князя Святослава Ярославича (эпизод датируется второй половиной 1073 или началом 1074 года), «виде многыя играюща предъ нимь (князем. — А. Г.): овы гусльныя гласы испущающемъ, другыя же органьныя гласы поющемъ, а инемъ замарьныя пискы гласящемъ, и тако вьсемъ играющемъ и веселящемъся, якоже обычаи есть предъ князьмь» (выделено мной. — А. Г.). («увидел множество музыкантов, играющих перед ним: одни бренчали на гуслях, другие били в органы, а иные свистели в замры, и так все играли и веселились, как это в обычае у князей»).
Во-вторых, существуют тексты, в той или иной мере свидетельствующие о существовании произведений поэтического характера о деяниях князей.
Собственно говоря, почти все повествование «Повести временных лет» о первых, IX–X веков, русских князьях (до Владимира Святославича, а частично и о его эпохе) представляет собой книжную обработку преданий, бытовавших в княжеско-дружинной среде (в этом согласны все исследователи древнейшего летописания, несмотря на наличие у них разных точек зрения о времени начала собственно летописной работы на Руси). В какой форме эти рассказы бытовали первоначально, остается неясным, но знаменитая характеристика Святослава Игоревича под 964 год несет явные следы ритмической организации (и даже рифмизированности): «Князю Святославу възрастъшю и възмужавшю, нача вой совкупляти многи и храбры, и легько ходя, аки пардусъ, воины многи творяше; возъ по собе не возяше, ни котла, ни мясъ варя, но потонку изрезавъ конину ли, зверину ли, или говядину, на оуглех испекь ядяше; ни шатра имяше, но подкладъ постилаше и седло в головахъ; такоже и прочии вой его вси бяху. И посылаше къ странам, глаголя: “Хочу на вы ити”» («Когда Святослав вырос и возмужал, стал он собирать много воинов храбрых, и быстрым был, словно пардус, и много воевал. В походах же не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел; не имел он шатра, но спал, постилая потник с седлом в головах, — такими же были и все остальные его воины. И посылал в иные земли со словами: “Хочу на вас идти”»). Это позволяет полагать, что по крайней мере частично предания о первых князьях существовали в виде поэтических (ритмизированных) произведений, того, что в Древней Руси именовали «песньми».
В южнорусском летописании XII столетия под 1140 год встречаем фрагмент с воспоминанием о деятельности умершего в 1132 году киевского князя Мстислава Владимировича и его отца Владимира Мономаха: «Се бо Мстиславъ великыи и наследи отца своего потъ Володимера Мономаха великаго. Володимиръ самъ собою постоя на Доноу, и много пота оутеръ за землю Роускоую, а Мстиславъ моужи свои посла, загна половци за Донъ, и за Волгу, и за Гиикь». (Этот великий Мстислав наследовал труды отца своего, великого Владимира Мономаха. Владимир сам стоял на Дону и много трудов положил за землю Русскую, а Мстислав послал своих мужей и загнал половцев за Дон, и за Волгу, и за Яик.) Общая эпическая тональность и явная гиперболизация результатов антиполовецких действий Мстислава Владимировича (в реальности он не загонял, разумеется, половцев за Волгу и тем более Яик, большая часть их продолжала кочевать в степях Северного Причерноморья) позволяют видеть здесь отсылку к «песням» о подвигах Владимира Мономаха и его сына.
