Жак ле Гофф - Интеллектуалы в средние века
174 — что христианский закон содержит басни и заблуждения, подобно всем прочим религиям.
175 — что он является препятствием для науки.
176 — что счастье находится в этой, а не в иной жизни.
Этот «Syllabus» вызвал многочисленные возражения. Доминиканский орден с ним вообще не стал считаться. Жиль Римский заявил: О нем нет нужды заботиться, поскольку сделано это было не на собрании всех парижских мэтров, но по требованию нескольких недалеких умов.
Один из мэтров богословского факультета Годфруа де фонтэн детально и безжалостно раскритиковал этот список. Он потребовал удаления из него явно абсурдных положений, тех, которые могли бы помешать развитию науки, а также тех, по поводу которых позволительно иметь различные мнения.
Хотя с этими осуждениями не слишком считались, они обезглавили аверроистскую партию. Без сомнения, Сигера Брабантского ждали несчастья. Его смерть таинственна. Заключенный в итальянскую тюрьму, он был там убит. Эта загадочная фигура была прославлена Данте, поместившим его в Рай вместе со св. Фомой и св. Бонавентурой.
Essa ё la luce eterna di SigieriCbe, leggendo nel vico degli strami,Silloggizzo indiviosi veri.(To вечный свет Сигера, что читалВ Соломенном проулке в оны летаИ неугодным правдам поучал).
(Перевод М. Лозинского.)
Сигер, о котором мы так мало знаем, представлял среду, которая нам известна еще хуже, но которая составляла в то время самую душу Парижского университета.
Он выражал мнения большей части факультета свободных искусств, который, что бы ни говорили, был солью и закваской университета, зачастую налагая свой отпечаток на университет в целом.
Именно здесь давали базовую подготовку, здесь велись самые страстные дискуссии, обсуждались самые смелые новшества, плодотворно обменивались мнениями. Именно тут мы обнаруживаем бедных клириков, которые не доходят до получения лицензии или еще более дорогостоящей докторской степени, но которые вносили жизнь в дебаты по беспокоящим их вопросам. Здесь мы стоим ближе всего к городскому люду, к внешнему миру; здесь менее заботились о получении доходного места и не боялись вызвать недовольство церковной иерархии; здесь жил светский дух, который был и наиболее свободным. Именно здесь аристотелизм принес все свои плоды. Здесь оплакивали смерть Фомы Аквинского как невосполнимую утрату. Именно артисты в потрясающем письме требовали у доминиканцев прах великого доктора. Прославленный богослов был одним из них.
Именно в аверроистских кругах факультета свободных искусств вырабатывался идеал интеллектуала во всей его чистоте.
Это Боэций Дакийский утверждал, что философы (так именовали себя интеллектуалы) по природе своей добродетельны, чисты и умеренны, справедливы, сильны и свободны, мягки и великодушны, замечательны, законопослушны, равнодушны к наслаждениям… И как раз этих интеллектуалов его времени преследуют злоба, зависть, невежество и глупость. Они великодушны. Вот верно найденное слово. Как прекрасно показал это отец Готье [6], именно у интеллектуалов мы находим высший идеал великодушия, который еще Абеляр считал началом добродетели, страстью надежды. Великодушие есть воодушевление человеческими делами, энергией в их реализации, доверие мастерству, которое, став на службу человеку, только и способно обеспечить осуществление его целей. Великодушие есть типично мирская духовность, созданная для остающихся в мире людей, ищущих Бога не прямо в монастырской духовности, но в человеке и в мире.
Отношения между разумом и опытом
Столь же трудно было примирить другие противоположности: разума и опыта, теории и практики.
Первой попыталась примирить их английская школа: сначала великий ученый Роберт Гроссетест, канцлер Оксфорда и епископ Линкольна; затем группа оксфордских францисканцев, из которой вышел Роджер Бэкон. Он дал точное определение программы в Opus Majus: Усмотрев источник мудрости латинян в знании языков, математики и оптики, я хочу показать источники ее в опытной науке, ибо без опыта ничего нельзя знать в достаточной мере… Ибо если какой-нибудь человек, никогда не видавший огня, докажет с помощью веских доводов, что огонь сжигает, повреждает и разрушает вещи, то душа слушающего не успокоится, и он будет избегать огня до тех пор, пока сам не сунет руку или воспламеняющуюся вещь в огонь, чтобы на опыте проверить то, чему учат доводы. Удостоверившись же на опыте в действии огня, дух удовлетворится и успокоится в сиянии истины. Следовательно, доводов недостаточно, необходим опыт. Схоластика подготавливает тем самым собственное отрицание, равновесие готово рухнуть под напором эмпиризма.
Отношения между теорией и практикой
Медики, а с ними хирурги, оптики утверждают необходимое единство теории и практики. Хирургия, которой учатся на основе одной лишь практики, — говорит Аверроэс, — которой занимаются без предварительного изучения теории, как, например, хирургия крестьян и всех неграмотных, есть чисто механическая, а не теоретическая деятельность, и в ней нет ни науки, ни искусства. Но он же, с другой стороны, утверждает. После теоретического обучения медик должен прилежно обратиться к практическим упражнениям. Лекции и диссертации учат лишь малой части хирургии и анатомии. На деле в этих двух науках не так уж много того, чему можно научить речами.
Но разве схоластика не предалась в таком случае одной из крайностей, одному из главных своих соблазнов — абстракции?
Ее язык, латынь, оставался живым языком, приспособленным к нуждам науки своего времени и способным выразить все новшества. Но он был лишен богатства расцветавших народных языков, отдалял интеллектуалов от массы мирян — от их проблем, от их психологии.
Обратившись к абстрактным и вечным истинам, схоластика рисковала утратить связь с историей, с реальным, движущимся, paзвивающимся миром. Когда св. Фома говорит. Задача философии состоит 6 знании не того, что думали люди, но того, 6 чем истина вещей, — то он справедливо отвергает философию, которая сводится к истории мысли философов. Но не ампутирует ли он тем самым и одно из измерении самой мысли?
Величайшей опасностью для интеллектуалов схоластики было превращение в интеллектуальную технократию. К концу XIII в. университетские мэтры завладели высокими постами в церковной и светской иерархии. Они сделались епископами, архидиаконами, канониками, советниками, министрами. Наступила эра докторов, богословов, законников. Своего рода университетское франкмасонство мечтает о руководстве всем христианским миром. Вместе с Жаном де Меном, с Боэцием Дакийским оно утверждает, что интеллектуал стоит выше князя, выше короля. Роджер Бэкон, сознавая, что наука должна быть коллективным трудом, мечтая об огромной команде ученых, желал также того, чтобы бренные руководители университетов держали в своих руках судьбы мира. Он умоляет папу проявить инициативу и создать такую когорту правителей. В связи с появлением кометы в 1264 г., предвещавшей чуму и войны, он пишет: Сколь великая польза была бы Церкви, если б ученые установили состояние небес на то время, сообщили о том прелатам и государям Тогда не было бы ни такой бойни христиан, ни такого числа душ, отправившихся в ад
Пожелания благочестивы, но они прикрывают пугающую утопию. Интеллектуал также должен сказать себе: sutoi, ne supia. Если справедливо, что наука завершается политикой, то, когда ученый заканчивает политиканом, это редко ведет к добру.
ЧАСТЬ III. ОТ УНИВЕРСИТЕТСКОГО ПРЕПОДАВАТЕЛЯ К ГУМАНИСТУ
Закат средневековья
Конец Средних веков — это период перелома. Демографический прирост останавливается, а затем начинается откат, отягощаемый голодом и эпидемиями, среди которых чума 1348 г. была самой катастрофичной. Перебои в снабжении экономики Запада драгоценными металлами ведут к нехватке серебра, а затем и золота. Положение обостряется войнами: Столетняя война, война Алой и Белой розы, иберийские, итальянские войны. Они ускоряют перестройку экономической и социальной структур Запада. Социальную жизнь потрясает эволюция феодальной ренты, все более принимающей денежную форму. Между жертвами такого развития и теми, кто от него выигрывал, разрастается пропасть. В некоторых областях (Фландрия, север Италии, большие города) наиболее эксплуатируемые ремесленники пролетаризируются и по уровню жизни уравниваются с крестьянской массой, тогда как высшие слои городской буржуазии увеличивают свои доходы — как за счет раннекапиталистической деятельности, так и за счет земельной ренты, обеспечивая себе последнюю за счет единения со старыми господствующими классами: дворянством, верхушкой черного и белого духовенства. Этим классам по большей части удается справиться с угрожающей им ситуацией. В этом их укреплении главную роль играют политические факторы. Политическая власть приходит на помощь экономическому господству. Веками она будет поддерживать старый порядок. Наступила эра Государя. У него на службе достигают богатства, власти, престижа, становясь его чиновниками или придворными. Это хорошо поняли как представители старых элит, сплачивающиеся вокруг тирании или монархии, так и новой формации, пользующиеся благосклонностью государя.
