Андрей Боголюбский - Николай Воронин
Ростово-Суздальская земля, где родился и вырос Андрей Боголюбский, с которой он связал свою бурную жизнь и свои широкие политические планы, была в прошлом удаленным краем раскинувшейся по просторам Восточно-Европейской равнины Киевской державы. Эту землю называли Залесской, так как она была отрезана от днепровского юга дремучими вятичскими лесами, начинавшимися от Волги и смыкавшимися на западе с лесным массивом, где встречались своими верховьями реки трех великих водных систем — Волжско-Окской, Днепровской и Волхово-Ильменской.
Несомненно, что путь волоками с волго-окских верховий к Днепру был нащупан очень рано, но более прочными были связи Залесья с новгородским северо-западом и волжским «низом», а через него с миром Востока. Наличие кладов арабских монет VIII–IX веков, крупнейший из которых принадлежит Мурому, свидетельствует об этом с достаточной ясностью{1}. С Волгой Ростовский край связывало и течение пересекавших его по диагонали двух рек, почти сходившихся своими верховьями около Клещина озера, — Нерли волжской и Нерли клязьменской. Одинаковое название этих рек свидетельствует об их живой связи и движении по ним, представлявшем немалые выгоды, — это был краткий внутренний путь из середины междуречья к его периферии и Волге.
С юга между Суздалем и Клещиным озером к Нерли клязьменской подходило суздальское ополье — обширный безлесный остров плодородного чернозема, привлекавший к себе население с тех пор, как земледелие приобрело существенное значение в его хозяйстве, ослабив интерес к рыбным богатствам рек и озер и охотничьим дарам среднерусских лесных дебрей.
Этнографическое введение Повести временных лет помещает в районе двух великих озер волго-окского междуречья, Неро и Клещина, финское племя — мерю{2}. Но меря не была единственным хозяином этого края. Длительный процесс этногонии, протекавшей в I тысячелетии, породил в Верхнем Поволжье два этнических массива: в верховьях Волги до Ярославля оформляется восточная ветвь славянского племени — кривичи, в районе же озер и Костромского Поволжья — одно д из финских племен — меря{3}. Память об этом племени сохранилась не только в этой географической справке летописца, но и в упоминании о том, что меря, наряду с кривичами, была обложена данью варяжскими дружинами (859), участвовала в ликвидации варяжских бесчинств (862) и в походах Олега на Киев (882) и Царьград (907). Далее имя этого племени исчезает со страниц летописи. В дальнейшем, в частности во времена Владимира Святославича киевского, при подобных случаях перечня северных племен, наряду со словенами и кривичами мы встречаем упоминание чуди, имя, которое, возможно, обозначало вообще все нерусские племена севера, уже терявшие свои частные племенные особенности, но еще не слившиеся с русским населением. Археологические данные свидетельствуют о значительной близости культуры мери со славянской, что, по-видимому, способствовало быстрому ослаблению культурных и этнических различий между этими двумя племенами. Преобладание славянского начала подкреплялось усилившейся к концу I тысячелетия кривичской и словено-новгородской колонизацией Поволжья.
Древнейшие сведения летописи о городах Северо-Восточной Руси называют здесь Ростов, Муром и выдвинутое на далекий заволоцкий север Белоозеро. Летописное сказание о захвате Киева Олегом приписывает ему начало строительства городов и организации даннического обложения Киевом и севера «по всей земли рустен: словеном, и кривичем и мери» (882).
Из Олегова договора с греками 907 года известно, что в Ростове сидел князь, находившийся в зависимости от Олега. Затем, на протяжении почти всего X века, Залесье выпадает из поля зрения летописца. Лишь под 988 годом летопись сообщает о распределении владений между сыновьями Владимира Святославича, по которому в Ростове сначала сел Ярослав, а за ним Борис, в Муроме же правил Глеб. Это известие, вызывавшее сомнение у А. А. Шахматова, весьма правдоподобно{4}.
Далее, если справедливо отнесение похода Владимира Святославича 985 года на болгар к болгарам волжским, в конце X века мы вновь видим интерес Киева к своим удаленным поволжским землям, а договор Владимира с болгарами 1006 года о беспрепятственной торговле болгарских и русских купцов во всех русских и болгарских «градах» может указывать на наличие большого количества «городов» и в смежной с Болгарией Ростовской земле{5}.
Если для Киева своего рода «медвежьим углом» был Псков, куда в 1084 году был заточен брат Ярослава Судислав, то для Новгорода такую роль играл Ростов, куда тот же Ярослав в 1019 году сослал опального новгородского посадника Константина Добрынина, убитого тремя годами позже в Муроме{6}. Неясные отзвуки древних событий, сохраненные в народных легендах, говорят о столкновениях южных пришельцев с местным населением; так, якобы князь Глеб, посланный Владимиром в Муром, вынужден был поселиться вне города «еще тогда неверии быша людие и жестоцы, и не прияша его к себе… и сопротивляхуся ему»{7}.
Археологические памятники XI–XII веков — курганные могильники, городища, селища — рисуют нам уже почти сплошное русское население Ростовской земли. Лишь кое-где наличие среди славянского инвентаря курганов, характерных для мерянского костюма «шумящих привесок» и других предметов или изредка встречающиеся рядовые «финские» могильники говорят о старых пережитках или островках мерянской культуры среди основной массы русского населения{8}.
Район течения обеих Нерлей, приозерный край, а также черноземное «ополье» были особенно густо заселены. Здесь рано начало развиваться и играть главную хозяйственную роль пашенное земледелие и появились крупные сельские поселения, оставившие обширные курганные могильники, тогда как в экономике более северных лесных районов Поволжья и Заволжья продолжали господствовать скотоводство, охота и рыбная ловля{9}. На этой почве стойко держались и архаические патриархальные порядки и старое язычество, еще не затронутое здесь христианской пропагандой. Если доверять поздней версии Жития ростовского епископа Леонтия, действовавшего во второй половине XI века, население края еще в это время оставалось двуязычным — к общению с ними и приготовился Леонтий: он «русский и мерьский язык добре умеяше»{10}.
Однако местный процесс феодализации общества делал быстрые успехи, внося глубокие перемены в жизнь сельских общин. Он ощущается и в археологических памятниках X–XI веков. Так, например, большой курганный могильник на восточном берегу Клещина озера, около села Большой Бремболы, состоит из нескольких смежных кладбищ: «круглицы» — 100 насыпей, «княжие могилы» — 45 насыпей, особо два кургана, называемые «паны», и в соседстве с ними 200 небольших курганов под названием «могилки». Отраженное в народных названиях социальное различие погребений соответствует более богатому инвентарю «княжих могил», в которых встречаются ножи с обвитыми серебряной проволокой рукоятями, секиры, богатые украшения, мониста, кости коня{11}.
Особенно резко этот процесс социального расслоения ощущался в районах, связанных с водными торговыми артериями, где патриархальный уклад взрывался выделением зажиточной господствующей верхушки
