Морис Самюэл - Кровавый навет (Странная история дела Бейлиса)
В России царствовал официальный государственный антисемитизм, были еврейские погромы, хотя правительство тщетно пыталось отрицать свою ответственность за них. Но это новое кровавое пугало, которым высший государственный орган (5) устрашает суеверный народ, и которое должны теперь защищать русские дипломатические представители в западных странах, что могло оно означать?
Мы ведь также знали, что Россия - не только тьма и деспотизм, что она нам дала Достоевского, Тургенева, Горького, Менделеева и Лобачевского; и прежде всего - Толстого, одного из величайших мыслителей-моралистов всех веков.
Несмотря на нелепую цензуру, печать в России была преимущественно либеральной, судебная система, по крайней мере в теории, казалась одной из лучших в Европе.
Мы также никогда не думали, что русский народ состоит из дикарей; если он и безграмотен, то не бесчувственен, и если он и суеверен, то не зол.
У нас в Манчестере жили тысячи русских евреев, многие из них беженцы от погромов 1880 и 1903-6 гг. Они не чувствовали вражды к русскому народу, часто говорили о нем с любовью. Погромы были делом хулиганской группы, известной под именем "черной сотни", а также сочувствовавшего ей, а иногда и содействовавшего ей, правительства.
Рабочие и особенно крестьяне, составлявшие большую часть населения, были добродушны и приветливы; их долей был тяжкий труд и вечное недоедание. Многие из них были неразумны и склонны к пьянству, но страдания не лишали их человеческих чувств.
Мы видели, как они ждали революцию со все возраставшим нетерпением, и мы ждали ее вместе с ними. В нашем политическом словаре слова "Россия" и "Революция" сливались воедино, и хотя мы слепо сочувствовали всем революционерам, настоящим, самым возвышенным символом наших надежд был Толстой.
Для теперешнего поколения, Толстой - гениальный писатель; для прошлого, т.е. моего, он был еще чем-то иным, чем-то, что имело совсем особый вес и особое значение. То, что мы к нему чувствовали, было однажды хорошо выражено одним из его младших современников: "Имя его содержит в себе магическое свойство, оно во всем мире имеет объединяющую силу".
Толстовство было верой, идеалом и источником духовного (6) возрождения и социальных реформ; он был сущностью России и ее надеждой. Моральный облик Толстого был таков, что на него одного, из всех своих врагов, правительство не наложило руку. Он умер за год до того, как вспыхнуло, всколыхнувшее весь мир дело Бейлиса, и помню, как кто-то сказал: "Если бы Толстой был жив, они не посмели бы этого сделать". Слова эти были наивны, но они говорят о благоговении, связанном с именем Толстого, и о нашей вере в здоровую сущность русского народа.
3.
Совершенно естественно, что в эти дни, мгновенно всплыло в нашей памяти дело Дрейфуса.* Последняя стадия этого дела, как призрак, преследовала мое детство (я был одиннадцатилетним мальчиком, когда Дрейфус, в 1906 году был, наконец, реабилитирован).
Если между этими двумя процессами и было сходство, то было и большое различие; офицеры, подстроившие ложное обвинение в том, что капитан Альфред Дрейфус якобы был немецким шпионом, не имели намерения возбудить громкое антисемитское дело: наоборот, они хотели держать это дело как можно более приглушенным. Его открыл для публики и взбудоражил им Францию более чем на десятилетие Эдуард Дрюмон, маниак-антисемит, издававший "La libre parole" (он также был автором книги "La France juive", имевшей огромное распространение).
Что же касается дела Бейлиса, то оно было изготовлено русским правительством с явным намерением натравить народ против евреев.
Было еще и другое очень существенное различие; Дрюмон был ведущим представителем своих современников-антисемитов, страдавших галлюцинациями,** сквозь которые они видели весь еврейский народ как крепко спаянную международную организацию, стремившуюся уничтожить христианскую цивилизацию; все находится в еврейских руках: печать, капитал, войны и революции.
(7) По Дрюмону (книга его разошлась более чем в двухстах тысячах экземпляров), Франция уже пала, на что и указывает заглавие книги; гибель же всего остального мира последует вскоре, если не будут приняты решительные меры. Евреи, объединенные центральной организацией, повсюду являются предателями по отношению к странам, давшим им приют; они непреклонно преследуют одну и ту же цель - уничтожение своего старого врага. Разумеется, они жадны, безжалостны, хитры и бешено властолюбивы, но подразумевается также, что они необыкновенно умны, практичны, расчетливы и дальновидны в своих планах.
Наличие всех этих качеств у евреев подтверждалось также инсценировщиками дела Бейлиса, но к ним было добавлено еще нечто уже совершенно неслыханно-нелепое - склонность к людоедству, с особым вкусом к христианской крови.
"О вкусах не спорят" - заметил когда-то Гейне, когда евреи в Дамаске были обвинены в том, что они пили кровь престарелого монаха. Этот оттенок "сумасшедшинки" превращал теперь зловещее явление в слабоумный гротеск.
Но куда, собственно, гнуло русское правительство? Мы могли только заключить, что оно пыталось создать синтез двух разновидностей антисемитизма секулярно-современного и бесовско-средневекового - с целью одновременно поразить воображение как городского населения, так и суеверной деревни.
Эти два процесса, Дрейфуса и Бейлиса, имели одну общую цель: парализовать, иначе говоря, остановить прогрессивные силы. История показала, что каждый из этих процессов был эпизодом или орудием в большой политической борьбе.
Во Франции, антидрейфусары,* как их тогда называли, были связаны с теми, кто отворачивался от завоеваний революции 1789 г. и культивировал сентиментальную тоску по старому режиму и иллюзии относительно его прелестей.
Благодаря тому же самому отвращению к прогрессу, речи сотрудников Петэна и коллаборантов во время второй мировой войны, как эхо, напоминали язык эпохи дела Дрейфуса.
В России люди, инсценировавшие дело Бейлиса, надеялись при помощи этого процесса укрепить самодержавие и уничтожить (8) вновь возродившийся после поражения революции 1905 г., либеральный дух. Впоследствии, эти же самые люди распространяли фантастическую антисемитскую фальшивку: "Протоколы Сионских мудрецов".* Эту фальшивку распространяли в виде книги, памфлетов, журнальных и газетных статей, в оригинале и в переводах. По своему распространению "Протоколы Сионских мудрецов" побили рекорд всех остальных антисемитских изданий вместе взятых.
Оба процесса - Дрейфуса и Бейлиса - поразили нас, каждый по-своему, своими характерными чертами, связанными с двумя различными традициями, французской и русской, в отношении обращения с евреями. В то время как Россия была символом преследования евреев, Франция была примером страны еврейской эмансипации.
Кто бы мог подумать, что опасный яд антисемитизма приведет такое множество людей во Франции к судорогам ненависти и злобы, раздору и потрясениям; но все-таки во Франции погромов не было и мы знали, что их там не может быть. Во время процесса были беспорядки как в самой метрополии, так и в колониях, но погромов не было; другими словами, не было беспорядков, происходящих при попустительстве, поощрении или подстрекательстве властей.
Моя семья и я сам были эмигрантами во Франции в самый разгар процесса Дрейфуса; мы с сестрой ходили в школу в Париже, в очень бедной части города; детям неимущих выдавался в школе даровой завтрак, который мы разделяли с нашими христианскими товарищами; никто нас не оскорблял; мы приходили и уходили, уверенные, что никто нас не тронет. Да и в последующие годы, уже в Англии, когда дело Дрейфуса еще не было решено, и позже, когда процесс уже был закончен, я никогда не слыхал от старших в моей семье таких замечаний о Франции, какие они делали о Румынии, откуда они были выходцами, или о России.
Когда Дрейфус был реабилитирован, к радости евреев примешивалось еще и чувство "а иначе и быть не могло, ведь, как ни как, это Франция".
(9)
4.
Люди моего поколения, оглядываясь на прошедшую половину века, удивляются, почему дело Бейлиса предано почти полному забвению. Каждый образованный человек знает о деле Дрейфуса, и многие имеют хотя бы некоторое понятие об его значении. Но если спросить с дюжину образованных людей ниже 50-ти лет о Бейлисе, может быть всего один или два как-нибудь откликнутся на это имя, и то, по всей вероятности, только вопросом: "кажется это было какое-то судебное дело?".
В то время как процесс Дрейфуса все время поддерживался в памяти людей и книгами, и фильмами, только одна книга была написана о Бейлисе,* да и она забыта; впрочем, она никогда не имела широкого распространения, когда появилась в 1935 году.
Тем не менее, многие из нас глубоко чувствуют, что на поле военных действий между прогрессом и реакцией дело Бейлиса может претендовать на такое же внимание, как дело Дрейфуса. Оно не было просто изолированным, уродливым эпизодом, стоящим вне всякой связи с вопросами своего, а также нашего, времени; этот процесс является этапом продолжающейся борьбы, и, также как и дело Дрейфуса, имеет значение не только в рамках еврейского вопроса, но и в более широком масштабе.
