Дмитрий Боровков - Владимир Мономах, князь-мифотворец
О причинах экспедиции в «Повести временных лет» ничего не сообщается, однако современник этих событий, византийский историк Михаил Пселл, глухо писал о том, что подготовка этого нападения началась на Руси заблаговременно, едва ли не со времени вступления на престол в 1034 г. императора Михаила IV, но приготовления были окончены только после вступления на престол Константина IX, когда «варвары, хотя и не могли ни в чем упрекнуть нового царя, пошли на него войной без всякого повода, чтобы только приготовления их не оказались напрасными»{7}. По утверждению позднего автора Иоанна Скилицы, непосредственным поводом для экспедиции послужило убийство на торговой площади в Константинополе «знатного скифа»: хотя византийский император, ради сохранения мира, готов был урегулировать возникшее недоразумение дипломатическим путем, его инициатива была надменно отвергнута «катархонтом» росов Владимиром{8}. В то же время слова Михаила Пселла позволяют предполагать, что в действительности напряжение в отношениях между двумя странами нарастало давно, а инцидент на торговой площади, о котором сообщает Скилица, мог служить лишь прикрытаем для похода с целью получить контрибуцию с византийского правительства.
По свидетельству «Повести временных лет», на пути к столице империи русский флот сделал остановку в устье Дуная: по мнению Г.Г. Литаврина, именно здесь послы Константина Мономаха вели переговоры с Владимиром Ярославичем о компенсации за гибель в столице «знатного скифа»{9}, в результате которых получили от новгородского князя «надменный ответ». В чем именно он заключался — не известно, но, когда летом 1043 г. Владимир оказался в акватории Мраморного моря, в непосредственной близости от Константинополя, в качестве гарантии сохранения мира было выдвинуто требование об уплате не компенсации за одного убитого, а крупной контрибуции для всего русского войска, которое, по утверждению Скилицы, было отвергнуто византийской стороной даже перед угрозой сражения, когда обе стороны, уже приготовившись к бою, выжидали удобный момент, чтобы напасть друг на друга.
Византийцы решились напасть на русский флот только под вечер и сумели одолеть его частью благодаря «греческому огню», частью благодаря произошедшей во время сражения буре. Упоминание об этом стихийном бедствии есть и в «Повести временных лет», где говорится, что князь Владимир, чье судно утонуло, сумел спастись на корабле воеводы Ивана Творимирича; от бури пострадали и другие корабли, люди с которых, числом до 6000 человек, вынуждены были сойти на берег; их возглавил воевода Вышата. Остаткам «русской армады», по-видимому, удалось избежать окружения; хотя император снарядил за ними погоню, кораблям Владимира Ярославича удалось отбить это нападение и возвратиться на Русь; сухопутному корпусу повезло меньше: русские воины были взяты в плен, доставлены в Константинополь и ослеплены (по утверждениям арабских авторов им также отрубали правые руки). Вышата вернулся на Русь после того, как около 1046 г. был заключен мир с империей.
Вероятно, вскоре состоялся и брак одного из младших сыновей Ярослава, Всеволода Ярославича, с родственницей византийского императора. Современник Мономаха, киевский митрополит Никифор 1 (1104–1121), в одном из своих посланий князю (так называемое Послание о посте), подчеркивая его положение в качестве «доблестного главы нашего и всей христолюбивой земли», отмечает, что в нем Бог смесил «царскую и княжескую кровь»{10}. В «Тверском сборнике», в основе которого, как считается, лежит «Ростовский свод 1534 г.», говорилось, что замужем за Всеволодом была «дочь греческого царя Константина Мономаха» (аналогичное утверждение было воспроизведено позднее в Густынской летописи, а также в синодике основанного Всеволодом Выдубицкого монастыря){11}. Высказывались предположения о том, что она могла носить имя Марии{12} или Анастасии{13}.
Однако брак Константина IX с императрицей Зоей, благодаря которому он получил право на престол, был бездетным. Так как до этого Мономах был женат еще два раза, можно предположить, что он мог иметь дочь от одного из предшествующих браков. Михаил Пселл упоминает, что вторым браком Константин был женат на племяннице эпарха (губернатора) Константинополя Романа Аргиропула, который в ноябре 1028 г. стал императором под именем Романа III. По мнению Г.Г. Литаврина и В.Л. Янина, отвергнувших возможность брака Всеволода Ярославича с одной из родственниц императора по другим линиям рода Мономахов, замуж за русского князя могла быть выдана именно дочь Константина Мономаха от второго брака{14}.
Строго говоря, даже в этом случае она не могла считаться «порфирородной» представительницей императорской династии — то есть «царицей» (в отличие от Анны, дочери императора Романа II, выданной замуж за Владимира Святославича и также именуемой «царицей» в «Повести временных лет»), так как в момент ее рождения Константин Мономах был частным лицом, а его жена не принадлежала непосредственно к Македонской династии, хотя приходилась правнучкой императору Роману I Лакапину, который в 920 г. сумел стать тестем и соправителем императора Константина VII Багрянородного{15}.
Сам Роман Аргиропул получил корону благодаря не этим родственным связям, а браку с Зоей, устроенному перед самой смертью ее отца — императора Константина VIII — последнего потомка Василия I по мужской линии. Возможно, матерью Владимира Мономаха могла быть внебрачная дочь Константина от Марии Склирены, племянницы его второй жены, которая сопровождала его в ссылку на остров Митилену, куда его отправил второй муж императрицы Зои император Михаил IV Пафлагонянин (1034–1041). После того как Константин сам стал императором, Мария Склирена получила статус его официальной фаворитки, вместе с почетным титулом севасты. Несмотря на то что подобный акт вызвал возмущение в Константинополе, Мария Склирена вплоть до своей смерти оставалась рядом с императором.
Если мать Владимира Мономаха родилась от этой внебрачной связи, ее происхождение в действительности было менее почетным, чем представляется на первый взгляд, однако для древнерусских книжников могло быть важным не столько происхождение «царицы грекини», сколько сам факт матримониального союза одного из русских князей с родом царствовавшего в тот момент византийского монарха.
В «Поучении» Мономах упоминает, что княжеским (славянским) и крестильным (греческим) именем его нарек дед Ярослав, и это имянаречение не оставляет никаких сомнений в том, сколь важное значение придавал браку Всеволода киевский князь, назвавший внука теми же именами, которые носил его отец Владимир Святославич, также получивший в крещении имя Василия. Известно, что внук Ярослава использовал крестильное имя, равно как и родовое византийское имя своей матери, официально: например, на печати № 13082, найденной в 1960 г. на «Рюриковом» Городище, он фигурировал под именем «Василия, благороднейшего архонта Руси, Мономаха»{16}.
Вскоре после рождения Владимира Мономаха, в феврале 6562 г. (1053/54 г. по сентябрьскому стилю), Ярослав скончался. Как сообщается в «Повести временных лет», еще при жизни он дал наставление сыновьям: «“Вот я покидаю мир этот, сыновья мои; имейте любовь между собой, потому что все вы братья, от одного отца и от одной матери. И если будете жить в любви между собой, Бог будет в вас и покорит вам врагов. И будете мирно жить. Если же будете в ненависти жить, в распрях и ссорах, то погибнете сами и погубите землю отцов своих и дедов своих, которые добыли ее трудом своим великим; но живите мирно, слушаясь брат брата. Вот я поручаю стол мой в Киеве старшему сыну моему и брату вашему Изяславу; слушайтесь его, как слушались меня, пусть будет он вам вместо меня; а Святославу даю Чернигов, а Всеволоду Переяславль, а Игорю Владимир, а Вячеславу Смоленск”. И так разделил между ними города, запретив им переступать пределы других братьев и изгонять их, и сказал Изяславу: “Если кто захочет обидеть брата своего, ты помогай тому, кого обижают”. И так наставлял сыновей своих жить в любви. Сам уже он был болен тогда и, приехав в Вышгород, сильно расхворался. Изяслав тогда был… а Святослав во Владимире. Всеволод же был тогда при отце, ибо любил его отец больше всех братьев и держал его всегда при себе. И приспел конец жизни Ярослава, и отдал душу свою Богу в первую субботу поста святого Федора. Всеволод же обрядил тело отца своего, возложив на сани, повез его в Киев, а попы пели положенные песнопения. Плакали по нем люди; и, принеся, положили его в гроб мраморный в церкви святой Софии. И плакали по нем Всеволод и весь народ…»{17}.
Принципы наследования «стольных городов», сформулированные в этом летописном рассказе, известны в исторической литературе под названием «ряда Ярослава», однако сомнения в их достоверности высказал еще С.М. Соловьёв, связавший появление рассказа с политической обстановкой конца XI в.{18} М.С. Грушевский осторожно писал, что это поучение соответствует политическим идеалам современного князю общества и что «оно могло быть вложено в уста Ярослава любым современным книжником, однако, с другой стороны, невозможно указать в нем ничего, что противилось бы положению или желаниям Ярослава»{19}.
