Татьяна Павлова - Закон свободы: Повесть о Джерарде Уинстэнли

— А вы не боитесь, что… — спросила она нерешительно. Он сразу понял.

— Нет, — ответил твердо. — Я хочу, чтобы люди расстались с предрассудками и страхом, перестали слепо следовать мертвой букве, проповедуемой с церковных кафедр, и приняли в душу только то, что могут испытать собственным опытом и разумением.

По ветвям низкорослых колючих кустов вдруг зашумело, пошел дождь. Сгоряча они его не заметили.

— Но чему же тогда верить?

— Только разуму. Разуму внутри себя. Вы замечали — если быстрый неистовый гнев поднимается в человеке и побуждает его к диким поступкам, о нем говорят, что он человек неразумный. Но если разум правит в нас подобно царю, он сдерживает нас и внутри и снаружи, и тогда мы — разумны, и значит, полезны для своих близких.

Последние слова потонули в шуме ливня. Он обрушился внезапно и грозно, словно карающий дух в конце времен. Лохматая ржавая туча над головой осветилась мгновенной вспышкой, треск оглушил обоих. Надо было спасаться — но куда? Вокруг только кусты шиповника, дрока, терновник, колючий и мокрый. Рядом сгрудились коровы. Уинстэнли набросил плащ на плечи девушки и оглянулся.

— Там наверху — домик! — крикнула она, покрываясь плащом с головой. — Мы можем добежать…

Они устремились вверх по мокрому склону, не разбирая тропинок, навстречу им неслись мутные потоки. Поскользнувшись, она невольно схватила его за руку и на миг увидела его лицо совсем близко — оно показалось ей молодым, почти мальчишеским, румяным, с налипшими на лбу мокрыми прядями.

Оба запыхались, Элизабет бежала из последних сил, но вот наконец и домик. Джерард помог ей перебраться через развороченный порог, и они очутились вдвоем под защитой бог весть когда построенного жилища.

Внутри было темновато. На полу — охапка принесенной кем-то соломы, осколки камня. Элизабет прислонилась всем телом к ребру дверного проема. Сердце бешено колотилось; вот сейчас, здесь, где никто их не увидит, он скажет… Он подойдет к ней… Она, обессилев, смотрела на затянутые пеленой дождя холмы, на темное небо с просветом над горизонтом…

Уинстэнли стоял с противоположной стороны дверного проема и тоже смотрел на дождь. Он молчал и не двигался. Было тихо. Капли с однообразным звуком шлепались сквозь худую крышу на источенный временем камень. Невидимая тончайшая струна натягивалась все туже… туже…

Сколько прошло времени? Она наконец взглянула ему в лицо. Он, не поворачивая головы, упорно смотрел на дождь, на небо, вдаль. Может быть, он ждет знака?

— Что вы там видите? — спросила она чужим, деревянным голосом.

Он не повернул головы и сказал медленно:

— Я слежу, как пятно света движется по холмам…

Она взглянула туда, но ничего не увидела.

— Как холодно, — сказала она и поежилась. — Будто осень.

Он сбоку пристально взглянул на нее. Отвел глаза и промолчал. Кровь бросилась ей в лицо. Она вытянула руку наружу, туда, где рваные облака плыли над холмами.

— Дождь перестал, — сказала она. — Идемте.

Он подал ей руку, и они выбрались из странного убежища. Теперь только бы скорее проститься.

— Мне пора, — ей все-таки трудно было говорить, губы словно стянуло. — Это очень интересно, то, что вы рассказали.

— Я бьюсь над этим вот уже несколько месяцев. — Он опять ожил. — Главное — услышать голос духа внутри себя. Коварное плотское воображение искажает чистые мысли. Только дух внутри нас указывает верный путь. Слушаясь этого голоса, мы познаем внутренний мир, жизнь и свободу.

Они остановились. Он посмотрел на нее ласково, с улыбкой. Она скинула с плеч плащ, молча, не поднимая глаз, протянула его и присела прощаясь.

Элизабет не помнила, как она добежала по мокрой траве до спуска с холма, как добралась по размытой дороге до дому, как вошла, развязала шаль, присела к столу.

Она никому не могла бы ответить на вопрос, о чем говорили за обеденным столом, что она отвечала, что ела, что делала после обеда.

И только вечером, простившись со всеми перед сном и войдя в свою комнату, она сбросила наконец оцепенение, подошла к постели, упала головой на подушку и дала волю горячим, обильным, горьким и почти блаженным слезам.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

МИР НАИЗНАНКУ

«Услышал Ад невероятный грохот,

Увидел Ад падение Небес,

Низвергшихся с Небес, и в диком страхе

Бежал бы сам, не будь неумолимой

Судьбою он прикован к основанью».

1. СКАНДАЛЫ

Элизабет сидела на одной из первых скамей рядом с мачехой и сестрами. Джон расположился поодаль, желая подчеркнуть свое несогласие. Поехать вместе со всеми на проповедь ему пришлось — пастор сам пригласил все семейство и даже прислал за ними карету. И мистрисс Годфилд, которая собиралась на проповедь, как на званый обед, и по нескольку раз заставляла дочерей то перевязать шаль, то поправить прическу, не позволила сыну остаться дома.

Похоже, пастор на этот раз готовил какой-то сюрприз. Первые ряды темнели добротными дублетами и воскресными шалями почтенных граждан — тут и чета Роджерсов с племянником, досточтимые купцы с женами и детьми, бейлиф Нед Саттон рядом с огромным низколобым братом Томасом, землевладельцы, фригольдеры. Сзади плотно сидели, стояли у колонн и в дверях простолюдины. С мая, после издания «Ордонанса о безоговорочном пресечении всяческих ересей и богохульства», каждому вменялось в обязанность посещать воскресные богослужения; за этим пристрастно следили церковные власти. Кто отрицал учение о святой Троице, о божественной природе Христа, о боговдохновенности Священного писания, о воскресении и Страшном суде — подлежал смертной казни. Задавать вопросы во время проповеди, возражать или оспаривать то, что сказал проповедник, категорически воспрещалось. Парламент отменил церковные суды, это так, но дисциплина! Дисциплина должна быть строгой, как никогда.

Когда Элизабет только еще поднималась по ступеням церкви, в толпе перед ней, в проходе, мелькнула знакомая темноволосая голова, и боль, и стыд, и шальная недозволенная радость того июньского дня нахлынули на нее с новой силой. С тех пор она больше не смела искать с Джерардом встречи. Она работала по дому, вязала, ходила в церковь, прилежно читала длинные романы, полные чудес и приключений, стойко молчала в ответ на раздраженные замечания мачехи или глупые приставания сестер. Старалась бороться с тоской, рисуя себе будущее — просторный пасторский дом, хозяйство, веселые детские голоса…

— Христос открыл нам путь к Сиону, — гремел под сводами воодушевленный голос ее будущего мужа. — Он призвал своих избранных установить единое богослужение, единую церковь, единое управление в ней. Единство и процветание нашей нации немыслимо без полного единения святой церкви.

Нет, не зря мистер Патрик так настоятельно приглашал их сегодня в свой приход, не зря на скамьях, в проходах, в дверях собралось столько народу. Он сообщал важные новости.

— Два дня назад, 29 сентября, парламент принял новый ордонанс о церковном устройстве. Отныне пресвитерианство вводится повсеместно. Теперь, когда на острове Уайт успешно начались переговоры с его величеством, когда вся Англия с нетерпением ждет благой вести о мире и соглашении, последняя лазейка для терпимости к расколу, этому орудию диавола, отцу беспорядка и раздоров, навсегда замурована!

Чепец мистрисс Годфилд колыхался в такт словам проповедника, довольное лицо ее лоснилось. Сестры переглядывались с сидевшим неподалеку Чарли Сандерсом, худосочным, длинноносым молодым человеком — племянником уолтонского судьи. Элизабет бросила взгляд влево и увидела, как беспокойно ерзал на скамье Джон. И за спинами первых рядов прошло как бы легкое дуновение.

— Сколь же счастлива была бы наша церковь, — пастор еще возвысил голос, — если бы мятежи и несогласия поднимались лишь вне ее! Неверные и отступники видны для глаза, бороться с ними легко. А вот еретики, раскольники, сектанты внутри церкви — те распознаются труднее и потому во много крат опаснее! Чье благочестивое сердце не обольется слезами, видя, сколь многие гонятся ныне за так называемой свободой, за так называемой истиной, за чем угодно, лишь бы оно отдавало новизною! Для них что ново, то и истина!

Право, если бог наградил мистера Платтена каким-то даром, то даром красноречия. Как плавно, как умно, как горячо он говорил! Гладкая ладонь в черном рукаве пасторского облачения, словно птица, взлетала над белым воротником, он встряхивал большой яйцевидной головой, устремлял очи ввысь или, нахмуря брови, обращал суровый взгляд к пастве; тогда Элизабет хотелось сжаться и втянуть голову в плечи.

— Я знаю, — обличительно гремел голос с кафедры, — найдутся такие, кто скажет мне, что истина — дар божий, и власти не могут применять насилие в делах веры. Но значит ли это, что власти не вправе заставить людей идти путем благодати? Или разве запрещено выпускать законы, чтобы наказывать ошибки и заблуждения, противные истине? Обратимся к нашему приходу. Что делаем мы, добрые христиане? Вместо подчинения единой пресвитерианской церкви мы бросаемся от одной крайности к другой. От Сциллы к Харибде. Среди нас есть многократно осужденные церковью фамилисты, и баптисты, и сикеры, и беменисты, и прочие бесноватые и опасные еретики!