Александр Востриков - Книга о русской дуэли
<Написано в 1856 году> {779, с. 83–85}.
Предсмертная записка Чернова (Писана рукою Александра Бестужева)«Бог волен в жизни; но дело чести, на которое теперь отправляюсь, по всей вероятности обещает мне смерть, и потому прошу г-д секундантов моих объявить всем родным и людям благомыслящим, которых мнением дорожил я, что предлог теперешней дуэли нашей существовал только в клевете злоязычия и в воображении Новосильцева. Я никогда не говорил перед отъездом в Москву, что собираюсь принудить его к женитьбе на сестре моей. Никогда не говорил я, что к тому его принудили по приезде, и торжественно объявляю это словом офицера. Мог ли я желать себе зятя, которого бы можно было по пистолету вести под венец? Захотел ли бы я подобным браком сестры обесславить свое семейство? Оскорбления, нанесенные моей фамилии, вызвали меня в Москву; но уверение Новосильцева в неумышленности его поступка заставило меня извиниться передним в дерзком моем письме к нему и, казалось, искреннее примирение окончило все дело. Время показало, что это была одна игра, вопреки заверения Новосильцева и ручательства благородных его cекундантов.[18] Стреляюсь на три шага, как за дело семейственное; ибо, зная братьев моих, хочу кончить собою на нем, на этом оскорбителе моего семейства, который для пустых толков еще пустейших людей преступил все законы чести, общества и человечества. Пусть паду я, но пусть падет и он, в пример жалким гордецам, и чтобы золото и знатный род не насмехались над невинностью и благородством души».[19]
Условия дуэли флигель-адъютанта Новосильцева с поручиком Черновым«Мы, секунданты нижеподписавшиеся, условились:
1) Стреляться на барьер, дистанция восемь шагов, с расходом по пяти.
2) Дуэль кончается первою раною при четном выстреле; в противном случае, если раненый сохранил заряд, то имеет право стрелять, хотя лежащий, если же того сделать будет не в силах, то поединок полагается вовсе и навсегда прекращенным.
3) Вспышка не в счет, равно осечка. Секунданты обязаны в таком случае оправить кремень и подсыпать пороху.
4) Тот, кто сохранил последний выстрел, имеет право подойти сам и подозвать своего противника к назначенному барьеру.
Полковник Герман.
Подпоручик Рылеев.
Ротмистр Реад.
Подпоручик Шипов».[20]
К. Ф. Рылеев <На смерть Чернова>
Клянемся честью и ЧерновымВражда и брань временщикам.Царей трепещущим рабам.Тиранам, нас угнесть готовым.Нет! Не Отечества сыныПитомцы пришлецов презренных.Мы чужды их семей надменных:Они от нас отчуждены.Так, говорят не русским словом.Святую ненавидят Русь.Я ненавижу их, клянусь,Клянуся честью и Черновым.На наших дев, на наших женДерзнет ли вновь любимец счастьяВзор бросить, полный сладострастья.Падет, Перуном поражен.И прах твой будет в посмеянье,И гроб твой будет в стыд и срам.Клянемся дщерям и сестрам:Смерть, гибель, кровь за поруганье.А ты, брат наших ты сердец.Герой, столь рано охладелый,Взносись в небесные пределы:Завиден, славен твой конец.Ликуй, ты избран Русским БогомНам всем в священный образец.Тебе дан праведный венец.Ты чести будешь нам залогом«Вчера дрались здесь на пистолетах молодой Новосильцев, сын Орловой, и брат его бывшей невесты Черневский, Черневич что ли? Оба тяжело и опасно ранены: Новосиль<цев> в бок, а тот в голову. У Новосиль<цева> секундантами были Герман и Реад, и, следовательно, все происходило в порядке».[21]
«Пресловутая битва московской спеси с петербургской простотой, столь славно и столь несчастливо для обеих сторон окончившаяся, занимала нашу публику в течение полумесяца. Тут представляется нечто новое, похожее на так называемое общее мнение, но да избавит нас Бог от сей заразы!
Между тем как грамотеи рассматривали с важностию, почему бедный подпоручик, неизвестный в жизни, помрачил магнатов в день своего погребения пышностию и многолюдством. — толкучий рынок, выпуча глаза, искал насладиться лицезрением попа в козлиной шкуре».[22]
«В самый год кончины государя Александра Павловича был в Петербурге поединок, об котором шли тогда большие толки: государев флигель-адъютант Новосильцев дрался с Черновым и был убит. Он был единственный сын Екатерины Владимировны, рожденной графини Орловой (дочери Владимира Григорьевича, женатого на Елизавете Ивановне Стакельберг), от брака с Дмитрием Александровичем Новосильцевым. У них этот сын только и был. Екатерина Владимировна <…> была во всех отношениях достойная, благочестивая и добрейшая женщина, но мужем не очень счастливая: он с нею жил недолгое время вместе, имея посторонние привязанности и несколько человек детей с „левой стороны“. Сын Новосильцевой, по имени Владимир, был прекрасный молодой человек, которого мать любила и лелеяла, ожидая от него много хорошего, и он точно подавал ей великие надежды. Видный собою, красавец, очень умный и воспитанный как нельзя лучше, он попал во флигель-адъютанты к государю, не имея еще и двадцати лет. Мать была этим очень утешена, и так как он был богат и на хорошем счету при дворе, все ожидали, что он со временем сделает блестящую партию. Знатные маменьки, имевшие дочерей, ласкали его и с ним нянчились, да только он сам не сумел воспользоваться благоприятством своих обстоятельств. Познакомился он с какими-то Черновыми; что это были за люди — ничего не могу сказать. У этих Черновых была дочь, особенно хороша собою, и молодому человеку очень приглянулась; он завлекся и, должно быть, зашел так далеко, что должен был обещаться на ней жениться. Стал он просить благословения у матери, та и слышать не хочет: „Могу ли я согласиться, чтобы мой сын, Новосильцев, женился на какой-нибудь Черновой, да еще вдобавок на Пахомовне: никогда этому не бывать“. Как сын ни упрашивал мать — та стояла на своем: „Не хочу иметь невесткой Чернову Пахомовну — экой срам!“ Видно, орловская спесь брала верх над материнскою любовью. Молодой человек возвратился в Петербург, объявил брату Пахомовны, Чернову, что мать его не дает согласия. Чернов вызвал его на дуэль.
— Ты обещался жениться — женись или дерись со мной за бесчестие моей сестры.
Для дуэли назначили место на одном из петербургских островов, и Новосильцев был убит. Когда несчастная мать получила это ужасное известие, она тотчас отправилась в Петербург, горько, может статься, упрекая себя в смерти сына. На месте том, где он умер, она пожелала выстроить церковь и, испросив на то позволение, выстроила. Тело молодого человека бальзамировали, а сердце, закупоренное в серебряном ковчеге, несчастная виновница сыновней смерти повезла с собою в карете в Москву. Схоронили его в Новоспасском монастыре. Лишившись единственного детища, Новосильцева вся предалась Богу и делам милосердия и, надев черное платье и чепец, до своей кончины траура не снимала. Кроме церкви митрополита Филарета, которого очень уважала, и самых близких родных, она нигде не бывала, а первое время никого и видеть не хотела. Она была в отчаянии и говорила Филарету: „Я убийца моего сына; помолитесь, владыка, чтоб я скорее умерла“ {143. с. 289–291}.
Столкновение с самого начала приобрело политический оттенок, в особенности из-за неравного положения соперников в обществе. Новосильцев принадлежал к самой верхушке российской аристократии — наследник Орловых, любимец императора, блестящий офицер, ставший в двадцать с небольшим лет флигель-адъютантом. Чернов же был из бедного провинциального дворянского рода; не имея ни состояния, ни связей, он мог рассчитывать только на свои личные качества — и на случай. Именно случай — так называемая „семеновская история“ — позволил ему стать офицером гвардии. Новосильцев был своим в большом свете, Чернов же был далек от светскости. Новосильцев мог себе позволить легкомыслие в личной жизни, а Чернов был болезненно чувствителен ко всем посягательствам на его честь.
Обострила ситуацию и придала делу именно политический смысл в первую очередь активная позиция окружения Чернова, состоявшего в основном из членов тайного общества. Наиболее заметную роль сыграл К. Ф. Рылеев. Будучи, с одной стороны, человеком, близким семейству Черновых (традиционно его считают кузеном Черновых, однако этим словом обозначали достаточно широкий круг родственников, и весьма вероятно, что Рылеев был просто старым знакомым семейства и соседом по поместью), а с другой — одним из активнейших декабристов-агитаторов, Рылеев участвовал в деле в качестве посредника, причем, очевидно, не столько искал пути к примирению соперников, сколько целенаправленно вел события к неизбежной и трагической развязке. Во многом именно благодаря ему обстоятельства дела стали достаточно широко и однозначно известны их общим друзьям-декабристам. Дуэль была воспринята как протест против всесилия и безнравственности аристократии. Умирающего Чернова посетили — и это был публичный жест — многие члены тайного общества.
