Елизавета I - Кэролли Эриксон
О том, какую программу приготовил для Елизаветы Гриндел, можно судить по позднейшим урокам Эшема. Скорее всего утренние часы отдавались изучению греческого, включавшему в себя начала грамматики и перевод простых текстов; затем — чтение Нового Завета и не чрезмерно сложных классических авторов. После обеда Елизавета, вероятно, занималась латынью, главным образом Цицероном и Титом Ливием, а оставшееся время делилось между французским и итальянским. Интерес и способности к итальянскому Елизавета разделяла со своей мачехой (но не с Марией, которая обучалась в 20-е годы, когда итальянская культура еще не успела войти в моду) и по крайней мере к одиннадцати годам могла продемонстрировать свои успехи, отправляя королеве изящные письма на языке Данте.
Примерно в это время в классной комнате Елизаветы и появился «королевский хранитель древностей» Джон Лиланд. Этот визит стал первой проверкой ее достижений. Джон Чик сначала представил гостю Эдуарда, а затем подвел к Елизавете, которую попросил обратиться к нему на латыни, «что она и сделала». Лиланд, на которого произвели немалое впечатление знания и изысканные манеры этой худощавой рыжеволосой девочки и который не упускал ни единой возможности порадовать своего благодетеля-короля, запечатлел эту встречу в поэтических строках на латыни.
В качестве подарка к наступающему 1545 году Елизавета отправила мачехе посылку, в полной мере демонстрирующую все, чего она за это время добилась. То была рукописная книга, а ее переплет, красиво прошитый голубыми и серебряными нитями, украшенный вышитыми анютиными глазками и инициалами королевы, ясно показывал мастерство дарителя. По изящному почерку, а уж тем более по переводу — ибо Елизавета переложила французский оригинал в стремительный, разве что чрезмерно изысканный английский — легко можно было судить о высоком уровне грамотности на обоих языках. Это и само по себе было приятно, но больше всего порадовал Екатерину Парр выбор оригинала. То был современный текст духовного содержания, отчасти напоминающий собственные работы Екатерины, — «Зерцало грешной души» Маргариты Наваррской, строгая, исполненная душевного страдания небольшая книга с величественными обертонами в духе Ветхого Завета и пафосом самоотреченности. Елизавета предварила ее развернутым торжественным посвящением, расцвеченным рассуждениями в стиле классических максим.
«Учитывая, что малодушие и праздность более всего не к лицу разумной личности, — так начиналось посвящение, — учитывая, что (по словам философа) предметы из железа или других твердых металлов ржавеют, если ими постоянно не пользоваться, можно утверждать, что и ум мужчины или женщины слабеет и приходит в дряблость, если не укреплять его постоянно упорными занятиями. Памятуя об этом, — говорилось далее, — я посылаю Вам эту книгу в знак того, что малые силы, дарованные мне Господом, не пропадают втуне».
Слишком хорошо сознаю, продолжала Елизавета, что результаты моих усилий ничтожны, но поддерживает меня вера в то, что книга будет прочитана со снисхождением и терпеливостью и что «несовершенства ее будут сглажены при одном соприкосновении с тонким умом и божественной ученостью Ее Величества; пройдя через ее руки, книга словно родится на свет заново».
За свою жизнь Елизавета выпустила несколько таких манускриптов. Один из них она хранила в библиотеке Уайтхолла до самого конца своего царствования. Вот как звучит посвящение к нему, написанное по-французски: «Великому, всемогущему и неустрашимому королю Генриху, Восьмому носителю этого имени, повелителю Англии, Франции, Ирландии, Защитнику Веры — его покорная дочь Елизавета в знак любви и послушания».
Хоть и был у нее личный наставник, Елизавета занималась науками не в одиночку. Один современник назвал двор Екатерины Парр «школой добронравия для просвещенных девиц», где «всегда и повсюду можно увидеть юных особ, чье воспитание понуждает их с охотою отказываться от всяческой праздности ради овладения знанием». Под присмотром королевы и всемерно ею поощряемые, школу образования проходили множество молодых дам, и среди них ее младшая сестра Анна Парр, четыре дочери кембриджского профессора Энтони Кука, а также Джейн Грей, праправнучка Генриха VII, — вслед за собственными детьми ныне правящего короля первая претендентка на английский трон. Среди «просвещенных девиц», хоть и принадлежала она старшему поколению, была и Мария Тюдор — как одна из переводчиц Эразмовых «Заметок о четырех Евангелиях», публикация которых на английском осуществлялась под патронажем самой королевы.
Подобно Елизавете Джейн Грей выделялась среди своих сверстниц. Приобщившись к знанию с четырехлетнего возраста — учитель носил ее на руках, обучая правильно произносить слова, — Джейн чрезвычайно рано обнаружила склонности к наукам. Быстро овладев грамматикой, она поначалу читала классиков с преподавателем, а затем, уже не нуждаясь в наставнике, с наслаждением отдавалась этому занятию самостоятельно. Зайдя как-то в ее покои — девочке было тогда двенадцать или тринадцать лет, — Роджер Эшем обнаружил ее за чтением в оригинале Платона, «причем в текст она погружалась с таким же самозабвением, как если бы какой-нибудь джентльмен читал озорную новеллу Боккаччо».
Царствование Генриха VIII подходило к концу, и к концу подходили детские годы Елизаветы. Она постепенно вытягивалась, сосредоточенно замыкаясь в собственном внутреннем мире юной женщины, отчасти из тщеславия, отчасти следуя инстинкту самозащиты. На портрете, написанном с нее в раннем отрочестве, запечатлен надменный неулыбчивый взгляд, в котором угадывается холодная строгость, — а может, она просто пыталась придать себе царственный вид? Зная, что ожидает ее в будущем, мы без труда многое можем прочитать на этом застывшем лице: умение контролировать свои чувства, сдержанность, решительность, даже готовность смело пойти наперекор всему. Нарочитая взрослость в выражении этого лица трогательна, ибо тогда в нем еще сохранялось нечто детское. И все же наиболее выразительная черта этого портрета — внутренняя сила, которая подавляет все остальное: впечатление от элегантного, богато расшитого платья алого цвета, неброских украшений из жемчуга и агата, ярко-рыжих волос, молочно-белой кожи, совершенно лишенной прыщей, «портивших лица» подростков, даже чудесных рук с длинными, нервными пальцами, в которых зажата какая-то переплетенная в бархат книга.
Джейн Дормер, которая росла вместе с Елизаветой, вспоминает ее незаурядную внешность в отрочестве, добавляя, правда, что «горделивое и презрительное» выражение лица и соответствующее поведение «сильно вредили ей, мешая оценить и внешнюю красоту, и человечность». В тринадцать-четырнадцать лет Елизавета уже вела себя как личность, с которой следует считаться, некий магнетизм и обаяние ей были присущи от рождения, физическая красота тоже, а сдержанность в манерах подкреплялась исключительной силою ума.
В Лондоне умирал старый король. Вокруг него суетились лекари и аптекари, вливая в горло какие-то отвратительные на запах жидкости, собирая по капле и подвергая тщательному анализу мочу, прикладывая нагретое железо к распухшим ногам. Генрих болел с прошлого лета, и тем не менее всякий раз, как он оказывался прикованным к кровати и
