Игорь Всеволжский - Ночные туманы
Недаром Алексей Толстой написал "Аэлиту".
Куда мы пойдем, нам не сообщали. Об этом знали только командующий, комдив и, может быть, командиры катеров.
Честно говоря, в тот год мы подголадывали. Хамса была каждодневной пищей, селедка считалась лакомством, пшенная каша - деликатесом. В городе, даже если ты имел деньги, нечем было тогда поживиться: все лавки были наглухо заколочены. Но находились предприимчивые типы, тайно организовавшие на окраинах подпольные чебуречные. Там можно было за сумасшедшие деньги съесть порцию лепестков-чебуреков, поджаренных на ужаснейшем масле, приводившем к катастрофе желудок.
Город жил голодной, холодной жизнью. На улицах бродили оборванные типы с глазами убийц, сумасшедшие старухи, бывшие барыни в шляпах с перьями, посылавшие в пространство проклятия. Были тут и облезлые генералы, и девушки "из хороших семейств", отставшие от эвакуации, опустившиеся и бледные, готовые на все, чем и пользовались Жоры - клешники. Ходил поп, отощавший до крайности, с осыпанной перхотью гривой. Паствы у него не было. Какой-то юродивый вещал о страшном суде и конце света. Клешники, горланя, бродили пьяной гурьбой.
Появлялись и удивительные фигуры. "Представитель Коминтерна" голландец с мандатом, выступил на нескольких митингах, призывая пролетариев всех стран объединяться. Он не позже зимы обещал мировую революцию. "Голландец из Коминтерна" был проверен Особым отделом Севастопольской базы и оказался шпионом Антанты. "Братишка с Балтики" тоже осчастливил наш город. Он поражал чудовищным чубом и хорошо подвешенным языком: бойко докладывал, как боролся с Антантой, подавляя кронштадтский мятеж. "Братишка" оказался валютчиком, ловко скупавшим у голодавших интеллигентов последние ценности.
Нехорошо было в тот год в Севастополе...
Только на Корабельной, в белых домиках у боцманов, оставшихся после потопления флота без дела, и у рабочих-судоремонтников жизнь текла без особых событий.
Все они стоически терпели и холод, и голод.
"О нас позаботится наша Советская власть, - говорил Мефодий Гаврилыч, жуя размоченную в морковном чае хлебную корочку... - По всей России сейчас недохват, а мы чем лучше других? Перетерпим".
Вот это "перетерпим" мудрого Куницына мне тоже запомнилось на всю жизнь. И я повторял "перетерпим"
к другое время и при других обстоятельствах.
А тогда мы ждали похода. Куда пойдем? В Одессу?
В Новороссийск? Пытались выспросить у Стакана Стаканыча. Он отмалчивался. Да, пожалуй, и сам он не знал.
Приказ Свенцицкого нас огорошил: нашу неразлучную и неразменную троицу разъединяли. К Свенцицкому обратиться мы не осмелились. Но когда пришел Вахрамеев, мы прямо-таки взвыли. Он нас добил:
- Приказ и я подписал. Вы кто у меня? Комсомольская прослойка. Комсомола много у нас? Раз, два и обчелся.
Что на это возразить? Возражать было нечего.
- А потом - все одно, - сказал комиссар почти ласково, - недолго вам быть неразлучными. Одним катером три командира не могут командовать. А я сильно надеюсь, что придет время, все вы будете командирами, хлопцы. Ученье, говорят, свет, а неученье - кромешная тьма.
Ленин говорит. Слышали? Учиться, мол, надо, учиться и еще раз учиться.
- А когда нас учиться пошлете?
- Да недалек уж тот час, - загадочно подмигнул Вахрамеев.
На место Васо и Севы пришли незнакомые парни Сучковский и Головач, на первый взгляд смахивавшие на клешников. Но вели они себя скромно и ретиво выполняли приказания боцмана.
Перед самым выходом в море случилось неслыханное:
командир катера не пришел к подъему флага. Растерявшись, боцман все же приказал поднять флаг. Не пришел командир и к обеду. Вахрамеева тоже не было видно.
Куда они девались? Ведь назавтра назначен поход! На борт уже погрузили железные бочки с запасным горючим...
После обеда Стакан Стаканыч отправился на берег.
Он пришел с невеселыми вестями, которыми и поделился со мной:
- Тебе, как комсомолу, доверяю, сынок: комиссар стрелял в Свенцицкого, и его будет судить трибунал.
Поход отменили.
- Раз стрелял в Свенцицкого - значит, тот заслужил, - убежденно говорил Сева. Он набрасывался на всех, кто утверждал, что комиссар питал личную неприязнь к Свенцицкому, как к бывшему офицеру.
- Чепуху говоришь! Не таков комиссар!
Какие-то идиоты додумались, что ссора произошла изза женщины.
- Да где ты видал, чтобы из-за женщины коммунист стал стрелять в беспартийного? - бушевал Сева. - Чушь!
Наконец настал день суда.
Трибунал заседал в маленьком клубе одной из частей. На скамье подсудимых, ничем не отделенной от прочих скамеек, сидел Вахрамеев, уперев руки в колени; он был спокоен. Председатель, старик в потрепанном кителе, похожий на всероссийского старосту, полистал пухлое дело в коричневой папке и заговорил буднично, торопливо, словно спеша поскорее отделаться от неприятной обязанности:
- Слушается дело по обвинению Вахрамеева Леонида Карповича, тысяча восемьсот восемьдесят пятого года рождения, из рабочих, города Бежецка, несудимого, неженатого, члена РКП (б) с тысяча девятьсот восемнадцатого года, занимавшего должность комиссара дивизиона торпедных катеров Черноморского флота...
Обвинительное заключение было составлено таким канцелярским, судейским слогом, что я с трудом его понимал.
- Обвиняемый Вахрамеев, - спросил председатель (комиссар, как по команде, вскочил и стал "смирно"), - признаете себя виновным?
- Признаю, - тяжело и четко бухнул комиссар.
- Объясните суду, почему вы стреляли в военного моряка Свенцицкого.
- Потому что он гад и белогвардейская контра, - отчетливо, на весь зал сказал комиссар.
- Почему вы решили, что Свенцицкий контрреволюционер? - спросил председатель сердитым старческим голосом.
- Разрешите объяснить, - сказал комиссар. - Аккурат накануне похода ко мне пришел командир катера товарищ Алехин...
- Тоже, как и Свенцицкий, бывший офицер бывшего царского флота? перебил председатель.
- Так точно, товарищ Алехин, - подчеркнул Вахрамеев слово "товарищ", пришел к нам из царского флота.
- Продолжайте, обвиняемый.
- Пришел и докладывает, что этот гад, эта белогвардейская контра, продажная сволочь, непримиримый наш враг, сделал ему, товарищу Алехину, гнуснейшее предложение.
- Может быть, вы, обвиняемый, воздержитесь от эпитетов? Употребление их перед судом неуместно. Так какое же предложение сделал Свенцицкий?
- Этот гад предложил товарищу Алехину увести катер со всей командой в соседнюю капиталистическую страну. Он, сукин сын, провокацию развел, будто бы ему досконально известно, что не сегодня, так завтра все бывшие офицеры царского флота будут арестованы и высланы в концентрационные лагеря.
- Вы говорите, что Свенцицкий запугивал командира катера и убеждал, что ему другого выхода нет. Но что бы сказала команда?
- По мысли этого гада...
- Обвиняемый, я вас предупреждал...
- По мысли Свенцицкого, команда бы ничего не знала. Есть задание идти и идут, а куда придут, то одному лишь начальству известно. Свенцицкий намеренно убрал из команды двух комсомольцев и заменил их своими людьми, такими же продажными шкурами, как и он сам...
- Насколько мне известно, на подобные перемещения
нужна санкция комиссара?
- Так точно. И я приказ подписал.
- Как же вы это так? - развел председатель руками.
- Он ловко подвел, гад, сыграв на комсомольской прослойке. Мол, комсомольцы поднимают дух беспартийных, так дадим же по комсомольцу на катер! Я с таким предложением был солидарно согласен.
- Допустим. Теперь ответьте на новый вопрос, обвиняемый. Как же так получилось, что вы целиком поверили военмору Алехину, и вам в голову не пришло, что, быть может, у него есть личные счеты с Свенцицким? Ведь они бывшие царские офицеры.
- Не способен на подлость Алехин! Я с ним пуд соли съел.
- И вы решили расправиться со Свенцицким своим судом? Вы коммунист, Вахрамеев! - возмущенно выкрикнул старичок председатель.
- Я забрал с собой Алехина, живого свидетеля. И он повторил в лицо гаду всю правду. Тот бледнел и краснел. Потом закричал, что своим наговором Алехин подрывает авторитет и честь командира Рабоче-Крестьянского Флота, выхватил пистолет... Он бы прикончил Алехина. Тут я и выстрелил...
- Вы собирались убить Свенцицкого?
- Он как змей к нам пробрался. За пазухой камень носил. Людям жизнь хотел испоганить, завезти на чужбину. Последний катер - у нас их два, три и обчелся - у Советской власти угнать. Разве чего другого заслужил он, подлая сволочь?
Вахрамеев весь ощерился, так он был зол. О своей судьбе он, казалось, не думал.
- У вас есть вопросы к подсудимому? - спросил председатель членов суда.
- Вы увидели, что Свенцицкий ранен, и ушли? - поинтересовался член трибунала.
- Так точно. Пожалел, что только перебил ему руку.
Зато он выстрелить в товарища Алехина не поспел!
