Алексей Новиков-Прибой - В бухте Отрада (рассказы)
Он затруднялся, какое наказание применить к провинившемуся. Нужно бы покарать матроса надлежащим порядком, но ему, точно тяжелый, несуразный сон, мерещилась уродливая, затхлая жизнь подвала и одинокая, забытая богом и людьми старуха. Совесть офицера смутилась, а вместе с нею поколебалась всегдашняя твердость и уверенность.
- Да, вот как... - идя рядом с матросом, удивлялся он сам себе.
Простить матроса совсем он тоже не мог: против этого протестовало все его существо.
- Э, черт возьми! - досадливо выругался он, а Круглов, не расслыхав, спросил:
- Чего изволите, ваше высокобродье?
- А вот что изволю... За нарушение закона ты должен... должен...
И опять не поворачивался язык произнести нужные строгие слова. Мозг озарился мыслью, что, быть может, во всем мире нашелся один лишь человек, этот нескладный матрос, который пожалел старуху, умирающую в чужом доме, среди чужих людей.
Круглов робко косился на офицера, не понимая его волнения.
На дворе экипажа, против канцелярии, Шварц, все еще колеблясь, приказал идти матросу в роту и, когда тот отошел от него, крикнул вслед:
- Слушай! На двое суток в карцер пойдешь!
- Есть, ваше высокобродье! - бойко ответил матрос.
Они разошлись оба довольные.
ШАЛЫЙ
I
После обеда в сопровождении квартирмейстера явился он на канонерскую лодку "Залетную", стоявшую на малом рейде, и сразу же обратил на себя внимание всей команды.
Матросы только что кончили отдых и, залитые жгучими лучами весеннего солнца, перевалившего за полдень, распивали чай. В прозрачной синеве неба кое-где дремали белоснежные облака. Море, спокойное вдали, лениво плескалось и притворно ласково терлось о железо бортов судна. По рейду, разводя волну, проходили портовые буксиры, легко скользили ялики и шлюпки. Слышались гудки пароходов, выкрики людей, свистки капралов.
В ожидании старшего офицера, которому отправили препроводительный пакет, прибывший матрос, согнув в коленях ноги, опустив, как плети, длинные руки, стоял на шканцах, мрачный, неряшливо одетый в поношенное казенное платье. Был он худ, но широк костью и жилист, с плоским, как доска, смуглым лицом, на котором вместо бороды несуразно торчали два ненужных клока вьющихся волос, точно нарочно приклеенных к крупному подбородку. Голова, с которой съехала на затылок фуражка, обнажив покатый лоб, немного склонилась к правому плечу, а черные с вывороченными веками глаза, глубоко засевшие в орбитах, неподвижно глядели куда-то в сторону, широко раскрытые и мутные, точно у безумного.
Подошел старший офицер, лейтенант Филатов, сытый и аккуратный, в белом кителе и до блеска начищенных черных ботинках.
- Что за чучело такое?
Матрос передвинул ноги, поднял правую руку к фуражке и, отдавая честь, молча уставился на старшего офицера, а тот, заглядывая в бумагу, начал спрашивать:
- Как фамилия?
- Матвей Зудин, - лениво цедил сквозь зубы матрос.
- В тюрьме сидел?
- Так точно, ваше бродье.
- За что?
- Не могу знать.
- Э, да ты, я вижу, гусь лапчатый...
- Никак нет - я матрос Зудин.
- Молчать!
Филатов пытливо заглянул матросу в глаза и отступил шаг назад.
- За оскорбление начальства сидел в тюрьме?
- Никак нет.
- Врешь!
Зудин задвигал широкими скулами.
- Я никогда не вру...
- Отвечать не умеешь! Я тебя проберу!.. Пошел!
Зудин взял свой чемодан и направился к носу, ни на кого не глядя, переваливаясь с боку на бок, шаркая по палубе большими порыжелыми сапогами.
Старший офицер, спускаясь с верхней палубы, крикнул:
- Рассыльный, позвать боцмана!
А в кают-компании, усевшись за стол, жаловался офицерам:
- Возмутительно! Присылают на корабль всякую дрянь. Сейчас прибыл матрос. Оказывается, в тюрьме сидел, дуролом, с идиотскими глазами. Ну что я буду с ним делать?..
- Мне кажется, давно бы пора упразднить эту дурную привычку во флоте: списывать с берега на суда плохих матросов, - вставил ревизор, обводя всех глазами.
Поддакнули и другие офицеры.
А когда в кают-компанию, держа в левой руке фуражку, вошел боцман Задвижкин, небольшой человек с желтыми плутоватыми глазами, с белокурой бородкой на продолговатом лице, старший офицер, повернувшись к нему вполоборота, заговорил:
- Вот что, боцман, к нам на судно прислали пародию на матроса... Впрочем, ты этого не понимаешь... К нам заявился шут гороховый - грязный, как черт, разговаривать с начальством не умеет, никакой военной выправки в нем нет, да притом еще арестант. Твоя задача - сделать из него настоящего матроса. Понял?
- Так точно, ваше высокоблагородие! - почтительно отчеканил боцман. Не извольте беспокоиться. Недельки через две-три он у меня по канату будет ходить не хуже всякого акробата...
- А пока назначь его за уборными смотреть. Ступай.
- Есть, ваше высокоблагородие! - ответил Задвижкин и, повернувшись, легкой походкой, точно танцор, вышел из кают-компании.
Зудин в это время, расположившись на рундуках, находящихся в передней части судна, для чего-то выкладывал из парусинового чемодана свои вещи. Около него толпились матросы, но он будто не замечал их, занимаясь своим делом и ничего не отвечая на задаваемые ему вопросы.
- А, ты здесь, перец, - подойдя к Зудину, сказал боцман, перед которым почтительно расступились матросы.
Зудин, услышав начальнический тон, разогнулся и, не глядя на боцмана, спросил:
- Почему - перец?
- Не разговаривать! Марш за мной!
Боцман быстро стал подниматься по трапу, а за ним, отставая, неохотно плелся Зудин.
- Шевелись! - раздраженно крикнул Задвижкин, оглянувшись. - Ходишь, как кухарка на рынок...
Уборная находилась в самом носу корабля.
- Вот где будет твое царство! - показывая на нее, сказал боцман. Умывальники и все остальное держать в чистоте и опрятности...
- Мне все равно, - равнодушно ответил Зудин, согнувшись, расставив ноги.
- Не умеешь стоять, арестантская морда!
Не утерпев, боцман ударил его по лицу кулаком.
Зудин, точно проснувшись от сна, дернулся весь, выпрямился во весь рост и, сжимая кулаки, обратил на боцмана такой страшный взгляд безумных глаз, что у того похолодело в душе. Несколько секунд они молча стояли один против другого, тяжело дыша. Струсив, Задвижкин попятился назад, повернулся и неуверенно, пряча голову в плечи, точно ожидая удара, быстро засеменил ногами по палубе. Отойдя, он на ходу оглянулся: матрос, оскалив клыкастые зубы, стоял на том же месте, шевеля тараканьими усами, несуразно большой и сильный, а по сторонам, заметив растерянность боцмана, уже посмеивались матросы.
II
Прошла неделя-другая.
Канонерская лодка "Залетная" спешно готовилась к дальнему плаванию, так как внезапным распоряжением высшего начальства она переводилась во Владивостокский порт. Работы было много. Матросы, смуглые от загара, целые дни проводили в суете, запасаясь углем, снарядами, машинным маслом, съестными продуктами и другими необходимыми предметами. Не оставались без дела и офицеры, отдавая те или другие распоряжения, присматривая за работой команды. А боцман Задвижкин, летая с одного конца корабля на другой, охрип от крика, бранился отъявленной руганью и немилосердно дрался.
- Копошись, окаянное племя! - хрипел он на матросов, грозясь кулаком. - Гони работу, чтобы всем чертям на зависть стало...
Матросы, работая, отзывались о нем промеж себя:
- На кондуктора выслуживается, шкура проклятая...
- Говорят, с главным дьяволом покумился...
Всем доставалось от боцмана. Только одного Зудина он не трогал, стараясь не замечать его, боясь с ним встретиться. А тот кое-как, с грехом пополам выполняя свои обязанности, не принимал никакого участия в суматохе, происходившей на корабле, и больше всего сидел в носовом отделении, низко склонив голову, огромный и нескладный, как статуя каменного века. Изредка он выходил к фитилю, где молча курил свою "самокрутку" и мрачно глядел куда-то мимо людей. А если иногда случалось, что он уставится на кого из матросов, то никто не выдерживал его взгляда, долгого и упорного, вставал и, уходя, заявлял:
- Чтоб тебе провалиться на этом месте!.. Наградит же ведь господь бог такими глазенапами...
Однажды темной ночью, осторожно шагая, подгибаясь под подвешенные парусиновые койки, Зудин долго ходил по жилой палубе, чуть освещенной электрическими лампочками, оглядываясь по сторонам, точно кого-то разыскивая.
- Ты что ходишь? - спрашивали его матросы.
Он не отвечал, продолжая ходить, как лунатик.
Своим поведением, мрачным видом, внушавшим людям непонятный страх, своею постоянной замкнутостью, скрывавшей его прошлое, он заинтриговал матросов, возбуждая у них интерес к себе. О нем спорили, гадали, но никто не мог проникнуть в темные недра его души.
В одном лишь соглашались все:
- Он не только чужого, а даже родную мать может зарезать и не дрогнет...
