Алексей Новиков-Прибой - В бухте Отрада (рассказы)
Командир внимательно посмотрел на Дергачева: у него прыгали губы, а глаза выкатились и дико блуждали.
- Доктор, освидетельствуйте этого человека, - сообразив что-то и нахмурясь, приказал командир. - О результатах сообщите мне.
- Есть! - ответил тот, приложив руку к козырьку.
Старший офицер, успокаиваясь, подошел к Дергачеву и пощупал ему голову.
- Гм... - загадочно промычал он. - Горячая...
Его примеру последовал мичман, маленький, с румяным девичьим личиком.
- Ну, конечно, - подтвердил он и, высунув вперед руки, а голову убрав в плечи, посмотрел на офицеров прищуренными глазами.
Когда Дергачева, сменив с вахты, привели в лазарет, доктор усадил его на стул, внимательно заглянул сквозь пенсне в глаза, понюхал, не пахнет ли изо рта водкой, и начал задавать вопросы:
- Голова часто болит?
Перепуганный пациент, вздрагивая и чувствуя потемнение в мозгу, давал ответы сбивчивые, путался, стонал и охал.
- Ваше благородие... простите. Это нельзя понять. Действительно я ударил, он будто помер. Я так чувствовал, что помер он. Дозвольте перекличку... Как же? А может, он не до смерти помер, а мне погибать? За что?
- Молчи! - крикнул доктор, дергая себя за рыжий клок волос.
Он приказал квартирмейстеру положить ногу на ногу, ударил молоточком ниже колена и, увидев, что нога живо вспрыгнула, просиял от радости:
- Эге! Рефлексы повышены.
Повернул молоточек и ручкой провел несколько раз по обнаженному животу:
- Гм... кожные отсутствуют...
Доктор продолжал свои исследования, щекоча пятку, ударяя молоточком в разные части тела, дергая вверх стопу. Руководящая нить, ведущая к диагнозу, то ускользала, то опять попадала в сферу мысли врача, и по мере этого лицо его омрачалось или просветлялось.
- Ваше благородие, - всхлипнув, не унимался Дергачев, - обязательно надо перекличку... Кто живой, кто мертвый... как же?
- Встань! Закрой глаза! - командовал между тем доктор.
Дергачев встал, зажмурил глаза, но через минуту потерял равновесие.
- Ромберг положителен, - торжествующе заключил доктор, поправляя на носу пенсне.
- Ваше благородие, до смерти он помер или нет?
- Подожди. Отвечай только на вопросы. В семье у тебя не было умопомешательства?
Квартирмейстер молчал.
- Родители твои водку пьют?
- Только отец. Он здорово может хватить. А матери у меня совсем нет...
Из дальнейших расспросов выяснилось, что мать погибла в ранней молодости, упав в глубокий колодезь.
- Так, так. Но тут могло быть и самоубийство...
Доктор начал допытываться о всех родственниках.
- Ваше благородие, отпустите. Что вы меня мучаете?
- Стой! Спишь как?
- Я не сплю. Я все понимаю.
- Э, черт! - рассердился наконец доктор. - Уберите его! Все ясно...
Вечером командир получил письменный ранорт. Доктор подробно и обстоятельно доказывал, что квартирмейстер 2-й статьи Дергачев страдает болезнью мозга и галлюцинирует. А так как крейсер "Самоистребитель" шел все дальше от России, то командир, не сомневаясь в правдивости докторского заключения, положил следующую резолюцию:
"Старшему офицеру к сведению: если больному не будет легче, то в первом же порту списать его в госпиталь".
На второй день крейсер бросил якорь на рейде французского портового города.
Часов в девять утра к Дергачеву, который находился под замком в лазарете, опять пришел врач.
В одно мгновение больной вскочил с кровати и стал в угол. За ночь он стал неузнаваем: лицо почернело, как чугун, вокруг глаз вздулась опухоль, и все тело дрожало, как у паралитика. Он безмолвно уставился на доктора жуткими, налившимися кровью глазами.
- Да, дело дрянь, - взглянув на него, заключил доктор и не стал даже его расспрашивать.
Снова о Дергачеве доложили командиру.
- Отправить во французскую больницу сейчас же.
Сказано - сделано. Не прошло и получаса, а паровой катер, попыхивая дымом, уже мчался к пристани. В корме сидел доктор, покуривая душистую гаванскую сигару и любуясь живописным видом города. А Дергачев, пасмурный, как ненастный день, находился в носовой части. Два матроса, назначенные в качестве сопровождающих, крепко держали его за руки.
Дергачев сначала как будто не понимал, что с ним делают, но на свежем воздухе ему стало лучше.
- Братцы! - взмолился он. - Руки-то хоть пустите. Ведь не убегу же я...
- Так приказано, - строго ответили ему.
- Куда же вы меня везете, а?
- Если рехнулся, так куда же больше, как не в желтый дом.
- Что вы, что вы. Ах, ты, господи! Я как следует быть: все в порядке... Я вас обоих узнаю: ты вот - Гришка Пересунько, наш судовой санитар, а ты - Егор Саврасов, матрос второй статьи...
- Ладно, заправляй нам арапа, - отозвался санитар внушительно. - Его благородие, господин доктор, лучше тебя понимает. На то науки он проходил. И ежели признал, что нет здравости ума, тут уж, брат, не кобенься.
Другой же матрос, предполагая, что умалишенный так же опасен, как и всякая бешеная собака, на всякий случай пригрозил:
- Только ты смотри - не балуй. Это я насчет того, чтобы не кусаться. В случае чего всю храповину разнесу.
Дергачев сдвинул брови, бросил на матроса негодующий взгляд, но ничего не сказал. Он оглянулся назад. Родной корабль, на котором он прослужил почти четыре года, уходил в даль моря, таял в ней, а впереди шумно вырастал чуждый город, облитый знойным солнцем, но жутко холодный. И вдруг впервые будущее представилось ему с жестокой ясностью: чужие люди наденут на него длинную рубаху, прикуют его на цепь к кровати; и будет он, одинокий, всеми забытый, чахнуть вдали от родной стороны, быть может, долго, много лет, пока не придет конец. Беспредельная тоска потоком хлынула в грудь, крепко сжала сердце. Глаза налились слезами и часто заморгали...
- Эх, пропала моя головушка! - вздохнул он, безнадежно покрутив головой.
Матросы молчали, не глядя друг на друга. Толсторожий черный Пересунько опустил глаза, большие, как вишни, в воду, уже мутную от близости порта и ослепительно отражавшую солнечные лучи. Саврасов задумчиво курил, поглядывая на берег, где огромные здания, теснясь к берегу, как будто толкали друг друга в море, а те, которые отразились в нем, казалось, уже упали с берега, потонули и разламываются, размываемые соленой крепкой водой.
- Братцы, - тихо спросил Дергачев, - как это все вышло, а?
Матросы словно не слышали вопроса, оба неподвижные, как мешки.
Высадившись на берег, они отпустили его руки, и Дергачев тяжело шагал между ними по каменной мостовой, точно обреченный на смерть, низко опустив голову, ни на кого не глядя и не говоря ни слова. И так долго он шел сам не свой, пока не запахло лекарствами. Как бы очнувшись от забытья, он приподнял голову и насторожился. Холодно взглянуло на него огромное каменное здание госпиталя. Кое-где в открытых окнах виднелись лица больных. Через двор, осторожно шагая, служащие переносили на носилках человеческое тело - не то живое, не то мертвое.
Дергачев вздрогнул. В глазах зарябило, и сердце замерло на секунду. Снова вспомнилась длинная рубаха, цепь, кровать... Больно царапнуло внутри, точно укололо самую душу, самое живое место. Дергачев шарахнулся в смертельном страхе прочь от госпиталя, побежал куда-то вниз, прыгая, как большой резиновый мяч.
- Держи-и! - завыли вслед ему.
Несколько минут спустя в городе царила нелепая суматоха. Заполняя площади и улицы, катясь и рассыпаясь, стремительно мчался живой, пестрый бурный поток людей: мужчин и женщин, стариков и детей, солдат и полицейских. Сталкиваясь друг с другом, люди кричали, спрашивали один другого:
- Где? Сколько? Кто?
И снова мчались с криком, свистом, со смехом.
Ловили Дергачева, который саженными прыжками метался из улицы в улицу, сбивая людей с ног, наводя ужас на встречных. Никто не решался схватить его: он держал в правой руке увесистый кусок булыжника, а на искривленном его лице глаза горели дикой решимостью.
Свист полицейских разрывал ему уши. Он уже приближался к окраине города. Но тут, сбегая с горы, видя перед собою широкое, свободное море, за что-то зацепился и полетел вниз кубарем, ободрав до крови лицо. В эту минуту на него сразу навалилось несколько человеческих тел. С буйной яростью начал было он вырываться, страшно изгибаясь и напрягая свои крепкие, как стальные пружины, мускулы. Но десятки рук согнули его, скрутили; чувствуя себя побежденным, он завыл нечеловеческим голосом:
- А-а-а...
Его связали и, взвалив в экипаж, точно куль муки, отправили в госпиталь.
Матрос Саврасов сидел у него на ногах, а санитар Пересунько крепко держал его за плечи.
- Ух, окаянная сила, замучил! - сказал первый.
- А еще морочил нам голову, - подхватил второй. - Я, говорит, как следует быть, в порядке. Так ему и поверили! Шалишь, брат...
Дергачев сидел смирно и лишь тяжело стонал. Ободранное лицо его безобразно распухло и стало похожим на кусок сырого мяса.
