Алексей Новиков-Прибой - В бухте Отрада (рассказы)
Доктор подъезжал к "Самоистребителю".
Офицеры, заметив его, оживленно бросились к правому трапу, а за ними, немного робея, скрытно усмехаясь, подошли и матросы.
- Ну, как ваш пациент? - спросил лейтенант, когда усталый доктор поднялся на палубу.
- И не говорите! Сколько этот подлец хлопот нам наделал!
Некоторые из офицеров, не утерпев, громко фыркнули. Доктор неодобрительно взглянул на них, продолжая:
- Понимаете, в процессе буйного помешательства вырвался из рук и помчался по городу. Всех французов поднял на ноги. Едва поймали его. Да, а вы - смеетесь. Над чем это, позвольте спросить?
Дружный раскатистый хохот ответил ему; доктор обиженно вытянулся, поправил фуражку, надул щеки.
- А мы, дорогой наш психолог, только что хотели за вами посылать, и уж шлюпки наготове, - сказал первый лейтенант, движением руки умеряя смех, но тоже усмехаясь весело и открыто.
Офицеры отвели врача в сторону и начали что-то ему рассказывать. По мере того как он выслушивал их, лицо его изменялось, вытягиваясь и быстро меняя выражение, - сначала недоверчивое, оно быстро стало смущенным и потом исказилось ужасом. Он вдруг весь съежился и, схватившись руками за голову, убежал с верхней палубы, выкрикивая:
- Не может быть! Нет! Это шутка... злая шутка!
За ним побежал мичман, крича:
- Доктор! Вас требует командир.
Доктор остановился, мотнул головою и пошел в командирскую каюту.
Там уже находился кочегар Криворотов, парень квадратного вида и крепкого, как гранит, телосложения, с тупым лицом и телячьими глазами. Глуп он был непомерно, однако среди команды стяжал себе большую славу, пробивая лбом деревянные переборки, сбивая им с петель двери и давая за полбутылку водки бить себя по животу поленом.
Криворотов, по приказанию командира, подробно рассказал, как подвел квартирмейстера Дергачева, притворившись мертвым, когда тот наносил ему побои.
- А больно тебе было? - полюбопытствовал командир.
- Так себе. Я даже не почуял, хоша он двинул пинком с усердием, на совесть... По пузу. После обеда требуха была набита туго. Ну, значит, удары отскакивали, как от резины. Вот цепочкой обжег ой-ой как! Но все же я стерпел, ваше высокоблагородье, - ухмыляясь, заключил кочегар не без гордости.
Командир как-то натянуто, неестественно улыбался, слушая густой, хриплый голос.
- Ступай вон! - сказал он кочегару, вздохнув и не глядя на него.
Но не успела захлопнуться за Криворотовым дверь, как командир сразу побагровел, как-то странно задергался и зашипел сквозь зубы, с каждым словом возвышая голос:
- Ну, доктор, слышали? А вы что написали? Посмотрите, посмотрите на свой рапорт!
- Позвольте, Анатолий Аристархович, вы же первый признали его...
- Ничего я вам не позволю! Классическое недомыслие! Стыд перед всей командой. Черт знает что такое! Немедленно... сейчас же возвратить на судно этого... этого...
Доктор вышел из командирской каюты с таким видом, словно его высекли розгами.
ПОПАЛСЯ
Матрос второй статьи Круглов, небольшой, тощий, в темно-серой шинели и желтом башлыке, выйдя из экипажа на двор, остановился. Посмотрел вокруг. Просторный двор, обнесенный высокой каменной стеной, был пуст. В воздухе чувствовался сильный мороз. Солнце, не успев подняться, уже опускалось, точно сознавая, что все равно не согреть холодной земли. Чистый, с голубоватым отливом, снег искрился алмазным блеском. Огромное красное здание экипажа покрылось седым инеем.
Круглов широко улыбнулся, хлопнул себя по бедрам и, подпрыгнув для чего-то, точно козел, быстро побежал к кухне, хрустя снегом.
- Как, браток, приготовил? - войдя на кухню, спросил он у кока, беспечно стоявшего около камбуза с дымящеюся цигаркой в зубах.
- За мешком стоит, - равнодушно ответил тот, кивнув головой в угол.
Круглов вытащил из указанного места котелок, наполненный остатками матросского супа, и, увидев, что суп без жира, упрекнул:
- Не подкрасил, идол!
- Это за семишник-то? - усмехнувшись, спросил кок.
- Рассуди, воловья голова, жалованье-то какое я получаю...
- Это меня не касается.
- Не для себя ведь я... А ежели с тобою этакое приключится...
- Со мною?
- Да.
Кок, сытый и плотный, сочно заржал.
- Приключится? Скажешь тоже? Ах, ты, недоквашенный! Лучше плати-ка скорее, а то ничего не получишь.
Обиженный и недовольный Круглов отдал коку две копейки, спрятал котелок под полу шинели и, поддерживая его через карман левой рукой, вышел на двор. Благополучно миновал дежурных, стоящих у ворот. На улице встречались матросы, женщины, штатские. Разговоры, лай собак, скрип саней, стук лошадиных копыт, хлопанье дверей - все это наполняло воздух глухими звуками жизни.
Весело шел Круглов, поглядывая по сторонам и стараясь не расплескать супа. Но, свертывая с главной улицы в переулок, он столкнулся с капитаном второго ранга Шварцем, вышедшим из-за угла. Офицер был известен своею строгостью, и матрос, увидев его, невольно вздрогнул. Быстро взмахнул правую руку к фуражке, а другую машинально дернул из кармана, облив супом черные брюки.
- Эй, как тебя, что это ты пролил? - остановившись, спросил Шварц.
Матрос тоже остановился, смущенно глядя на офицера и не зная, что сказать.
- Почему же не отвечаешь?
- Жидкость, ваше высокоблагородье...
- Что?..
- Виноват... это... это... - забормотал Круглов и, словно подавившись словами, замолк.
Приблизившись, офицер откинул полу его шинели.
- Ах, вот что у тебя!
А в карманах нащупал куски хлеба.
Матросу стало жарко, точно он попал в натопленную баню.
- Твой билет! - сердито крикнул офицер, обсасывая обледеневшие усы.
Круглов покорно отдал ему маленькую квадратную картонку в жестяной оправе со своей фамилией, названием роты и экипажа, а тот, прочитав, заговорил, отчеканивая каждое слово:
- Так, одного со мной экипажа. Так! Воровством занимаешься! Казенное добро таскаешь!
Матрос сгорал от стыда.
- Никак нет, ваше высокобродье. Остатки это... Остатки от матросского обеда... В помойную яму их выбрасывают.
- Подожди! Отвечай на вопросы! Куда это хлеб и суп несешь?
Матрос, собравшись с духом, решил сказать всю правду.
- К старушке одной... Булочница она. В экипаж к нам ходила торговать. А теперь занемогла... Лежит. Никого у ней нет. Одинокая...
В голосе матроса слышалась трогательная откровенность.
- Ты ей продаешь провизию? - уже более мягко спросил офицер.
- Никак нет... так даю... из жалости...
Шварц был человек точный, обстоятельный, строго держался закона и никогда не наказывал своих подчиненных, не проверив дела.
- Веди меня к этой старухе.
Идти пришлось недолго. Миновали несколько домов, и матрос привел офицера во двор, откуда они спустились в подвал.
В помещении было темно, сыро, пахло чем-то прокисшим и тухлым. Кроме переднего угла, где стоял стол с обедающими за ним людьми, все остальные были заняты кроватями, корзинами, подушками. На полу валялся пьяный, оборванный мужчина, на нем, взвизгивая, сидела верхом двухлетняя девочка, а вокруг бегали два мальчика, чумазые, босые, без штанов. Около печки возилась с посудой кривая женщина, несуразно толстая, в засаленном фартуке. Девица лет семнадцати, нагнувшись над корытом с горячей водой, намыливала себе голову. Против окна уродливо-горбатый слесарь починял старые, ржавые замки.
Все удивленно уставились на офицера, а он, впервые увидев обитателей подвала, вдохнув отравленный воздух, брезгливо поморщился.
- Где здесь булочница? - поздоровавшись, спросил Шварц, чувствуя какую-то неловкость.
- Какую вам: Петровну или Маньку? - переспросила его кривая женщина.
- Старуху, больную!
- Эта здесь.
Кривая подошла к одной кровати, раздвинула ситцевую занавеску и, толкая рукой в постель, сказала:
- Петровна, к тебе пришли...
Под грудою лохмотьев что-то зашевелилось, а потом высунулась наружу растрепанная седая голова старухи. Лицо было худое, мертвенно-желтое, черные, помутневшие глаза слезились. Шевеля синими губами, точно собираясь что-то сказать, она недоуменно смотрела на офицера.
Шварц хотел учинить форменный допрос, но, смутившись и покраснев, слабо проговорил:
- Извините... как вас... Супу вам матрос принес...
Старуха молча таращила глаза.
Офицер вынул из кармана рубль и, сунув больной, направился к двери.
- Спасибо, родимый, - услышал он хриплый голос.
- Выгружайся скорее и выходи, - сказал Шварц матросу и вышел на двор. От непривычки к дурному воздуху его мутило.
Круглов, опорожнив котелок и карманы, последовал за ним. Радуясь, он благодарно смотрел на офицера, а тот, выйдя на улицу, заговорил просто:
- За доброту твою - хвалю. Молодец!
- Рад стараться, ваше высокобродье!
Офицер сделал серьезное лицо.
- Подожди стараться! Слушай дальше! А за то, что нарушил закон...
Он затруднялся, какое наказание применить к провинившемуся. Нужно бы покарать матроса надлежащим порядком, но ему, точно тяжелый, несуразный сон, мерещилась уродливая, затхлая жизнь подвала и одинокая, забытая богом и людьми старуха. Совесть офицера смутилась, а вместе с нею поколебалась всегдашняя твердость и уверенность.
