Джеффри Хоскинг - История Советского Союза. 1917-1991
Как бы то ни было, не может быть никаких сомнений, что реальные меры, принятые еще и до, но особенно во время и после гражданской войны, чудовищно усилили мощь государства и аннулировали все преимущества и блага, гарантированные большевиками народу в октябре. Суть военного коммунизма заключалась в следующем: 1) национализация фактически всей промышленности в сочетании с централизацией ресурсов; 2) государственная монополия на торговлю (которая не могла удовлетворить потребности людей и поэтому сопровождалась возникновением сильного черного рынка); 3) стремительная инфляция, приведшая к частичному прекращению денежных сделок (что приветствовалось теми большевиками, которые считали, что при социализме деньгам нет места) и широкому распространению бартера и выплат заработной платы товарами; 4) реквизирование крестьянских излишков (и даже не излишков) продукции. Алек Ноув резюмировал это очень четко: “Осада экономики коммунистической идеологией. Частично организованный хаос. Бессонные комиссары в кожаных куртках, работающие круглые сутки в тщетной попытке заменить свободный рынок”.
Уже и так чрезмерно измученная более чем тремя годами огромной войны, а затем страхами и конфликтами революции, экономика наконец развалилась. К 1921 году производство в сфере тяжелой промышленности составляло около одной пятой от уровня производства в 1913 году, а в некоторых сферах фактически прекратилось вовсе. Производство продуктов питания падало не так страшно, насколько мы можем судить по тем неизбежно ненадежным цифрам, которыми располагаем, но системы торговли и транспорта, необходимые для того, чтобы произведенные продукты попадали к потребителю, разрушились. Ситуация как в городах, так и в сельской местности была неописуемой. Евгений Замятин так вспоминал зимний Петроград времен военного коммунизма: “Ледники, мамонты, пустыни. Черные ночные утесы, немного напоминающие дома; в утесах пещеры… Пещерные люди, завернутые в шкуры, одеяла, меха, переходят от пещеры к пещере”. А Пастернак в “Докторе Живаго” описывал разруху на железной дороге.
Поезд за поездом, покинутые белыми, стояли праздно, остановленные поражением Колчака, нехваткой топлива и снежными заносами. Навеки обездвиженные и похороненные в снегу, они растянулись почти без просвета на долгие мили. Некоторые из них служили крепостями для вооруженных банд разбойников либо прибежищами для сбежавших преступников или политических беженцев — невольных бродяг тех дней, — но большинство из них были коллективным моргом, общими могилами для жертв холода и тифа, свирепствовавшего по всей железной дороге и косившего целые деревни в ее окрестностях.
В сельской местности крестьяне уже приступили к приятной задаче экспроприации частной земли и раздела ее между собой. По большевистскому Декрету о земле руководить этим процессом должны были, в основном, старые деревенские коммуны, в которых, конечно же, большее влияние имели лучше устроенные и зажиточные деревенские семьи. Перераспределение, порождавшее множество разногласий, было в результате, возможно, не так уж и справедливо; в любом случае радость от него была отравлена открытием, что даже если забрать всю частную, церковную и государственную землю, каждое крестьянское хозяйство смогло бы увеличиться в среднем лишь на полдесятины (немногим больше акра).
Более того, крестьянам начали докучать чиновники-поставщики, ищущие продукты и не способные, предложить за них достаточного количества денег и товаров. Конечно, эта проблема была унаследована от Временного правительства, но в условиях усиливавшегося голода в городах зимой 1917–1918 гг. она стала гораздо жестче, а столкновения ожесточеннее. При политической философии, свойственной большевикам, они были вынуждены рассматривать эту проблему в свете борьбы классов и, следовательно, реагировать на нее намного резче, чем Временное правительство. В январе Ленин предложил, чтобы Петроградский совет выслал вооруженные формирования для поиска и конфискации зерна и чтобы им были предоставлены полномочия расстреливать сопротивляющихся. А в мае ВЦИК и Совнарком издали совместный декрет, в котором те, кто не хотел сдавать зерно государству, были названы “крестьянской буржуазией” и “деревенскими кулаками”. “Остается лишь один выход: на насилие зерновладельцев против голодающих бедняков ответить насилием против тех, кто скрывает зерно”. Для организации классовой войны в деревнях и для большей оптимизации поисков спрятанных запасов в каждой деревне и в каждой волости были созданы “комитеты бедных крестьян” (комбеды). Теоретически они должны были состоять из всех крестьян, чье хозяйство не превышает норм, установленных при перераспределении земли. Но на практике, каковы бы ни были внутренние разногласия в деревне, крестьяне реагировали на чужаков все более возмущенно. Немногие, за исключением совсем нищих и пропащих, были готовы помогать пришельцам, зарящимся на чужое добро, и комбеды выродились в деревенские банды, грабящие ради собственного обогащения или же до бесчувствия напивающиеся самогоном. Сами большевики скоро осознали, что комбеды приносят больше вреда, чем пользы, и ликвидировали их в ноябре 1918 года.
На самом деле, снабжение городов продовольствием осуществлялось большей частью помимо государственной монополии на поставки. Крестьяне с трудом пробирались с мешками провизии в города и там либо продавали ее по высоким ценам, либо — ввиду ненадежности денег — обменивали на промышленные товары, предлагаемые непосредственно ремесленниками или рабочими. Интеллигенты и работники умственного труда отдавали за продовольствие мебель и фамильные драгоценности в отчаянной борьбе за жизнь; иногда они и сами отправлялись за этим по деревням. Рассказ Зощенко, в котором озадаченный крестьянин принимает рояль в обмен на мешок с зерном, представляет собой лишь легкое преувеличение. Половина России оказалась на проселочных или железных дорогах, неся или везя все, что можно было продать. Это были так называемые мешочники, ставшие частью повседневной жизни. Такие городские рынки, как знаменитая (или пресловутая) Сухаревка в Москве, стали аренами постоянно живой и отчаянной торговли, посредством которой люди пытались выжить. Конечно же, коммунисты крайне не одобряли такую коммерцию: она нарушала их монополию на торговлю и оскорбляла их классовое чутье. Время от времени они блокировали дороги вокруг городов для того, чтобы задерживать мешочников. Но в действительности они никогда не пытались окончательно искоренить незаконную торговлю, поскольку понимали, что в конечном итоге это приведет ко всеобщему голоду.
Подобные невзгоды, так же как и комбеды, естественно, восстановили крестьян против, коммунистов. Масла в огонь добавили закрытие церквей и аресты священнослужителей, наряду с принудительной мобилизацией в Красную Армию. За период между весной и осенью 1918 года в сельской местности значительно участились случаи насилия против коммунистов и чиновников, ведающих продовольственными поставками. Но волна насилия все еще сдерживалась опасением, что если белые победят коммунистов, крестьяне потеряют недавно полученную землю. Однако осенью 1920 и весной 1921 годов, когда белые больше не представляли никакой опасности, случайные волнения вылились во всеобщий крестьянский бунт.
Согласно голландскому историку Яну Мейеру, типичное крестьянское восстание начиналось со схода, традиционного собрания глав крестьянских хозяйств. На нем выносился приговор, и местные коммунисты или члены комбедов подвергались аресту или расстрелу. Оружие захватывалось в местном отряде военной подготовки (созданном Красной Армией), а реквизиционная бригада изгонялась. Затем крестьяне старались полностью отрезать себя от внешнего мира и силой защищали свое изолированное положение.
Эти разрозненные восстания достигли кульминации в страшных бунтах областей Черноземья, Волжского бассейна, Северного Кавказа и Сибири (главных зерновых областей) в 1920–1921 годах. Вероятно, самые значительные происходили в Западной Сибири, где насчитывалось около 60 тысяч вооруженных повстанцев: они заняли два крупных города, Тобольск и Петропавловск, и отсекли несколько перегонов Транссибирской железной дороги на три недели в феврале-марте 1921 года. Нам мало известно об этом восстании; однако в черноземной Тамбовской области остались кое-какие письменные свидетельства, скрупулезно изученные американским историком Оливером Радки. Многое из того, что он узнал, может оказаться верным также и для других восстаний.
Тамбовское восстание было классическим крестьянским восстанием, происшедшим без прямого влияния или поддержки со стороны какой-либо политической партии. Партия социалистов-революционеров, для которой было бы естественно покровительствовать этому восстанию, поддерживала его крайне сдержанно — возможно, потому что опыт гражданской войны научил социалистов-революционеров, что борьба означает подчинение генералам, а этого им не хотелось. Верно, что вожак этого восстания, Антонов, некогда сам был левым социалистом-революционером и что черты, характерные для социалистов-революционеров, прослеживались в программе, выпущенной Союзом Трудящегося Крестьянства (который был гражданской, не боевой ветвью движения). Программа включала повторный созыв Учредительного собрания, обновленные гарантии гражданских свобод, полную национализацию земли и реставрацию смешанной экономики. Но два последних пункта в любом случае представляли собой естественные крестьянские требования.
