Джеффри Хоскинг - История Советского Союза. 1917-1991
Другим основным инструментом революционного режима стала ЧК. Как мы уже знаем, она была учреждена таким образом, что не подлежала контролю ни со стороны партии, ни со стороны советов. Она возникла вне даже тех придуманных на скорую руку законодательных норм, которые новый режим для себя установил. В самом деле, можно сказать, что ЧК воплощала ленинскую противоречивость в вопросах демократии и авторитаризма. “Рабочие и солдаты, — убеждал он президиум Петроградского совета в январе 1918 года, — должны осознать, что никто им не поможет, кроме них самих. Злоупотребления вопиющи, спекуляция чудовищна, но что сделали массы солдат и крестьян для борьбы с этим? Пока массы не подымутся на стихийные действия, мы ни к чему не придем… Пока мы не применим к спекулянтам террор — расстрел на месте — мы ни к чему не придем”.
С самого начала именно ЧК, “карающий меч” пролетариата, в действительности выполняла эти функции, хотя Ленин и говорил о “стихийных действиях масс”. По меньшей мере с неявного одобрения Ленина, ЧК скоро переступила ограничения, которые вначале были наложены на ее деятельность: она перешла от простого расследования контрреволюционных преступлений к аресту подозреваемых, а оттуда — к организации судебных процессов, вынесению приговоров и даже к их исполнению. Первым был расстрелян ЧК человек с бесспорно экзотическим именем: князь Эболи. Это был вымогатель, особенно обидевший главу ЧК Феликса Дзержинского тем, что называл себя членом его организации. “Таким образом, — сказал Дзержинский, — ЧК держит свое имя незапятнанным”. ЧК также получила право создавать свои собственные вооруженные формирования для выполнения своих растущих обязанностей.
С января по июль 1918 года левые социалисты-революционеры были представлены в составе руководящей Коллегии ЧК, и они сопротивлялись скорому отправлению правосудия и применению смертной казни (к которой русские революционеры традиционно питали отвращение). Штейнберг, комиссар юстиции и левый социалист-революционер, стремился ограничить судебные функции ЧК именем “революционных трибуналов”, которые хотя и не обязательно были сами мягки с обвиняемыми, были по крайней мере избраны советами и до некоторой степени находились под их контролем. На самом деле они точнее воплощали идею вовлечения народных масс в правосудие.
После восстания в июле 1918 года левые социалисты-революционеры были изгнаны из ЧК, и республика вступила в более опасный период, когда скорое правосудие стало более приемлемым. Начало было положено делом мятежников из Ярославля. Будущий премьер-министр Н.А. Булганин возглавлял там отряд ЧК, который расстрелял в общей сложности 57 повстанцев, в основном, офицеров, в то время как комиссия по расследованию отобрала для казни еще 350 пленников. Тогда это был еще единичный случай, но с объявлением 5 сентября красного террора такие операции стали обычным делом. Декрет гласил, что “жизненно важно защитить Советскую республику от ее классовых врагов посредством их изоляции в концентрационных лагерях. Все лица, замешанные в деятельности Белой гвардии, заговорах и восстаниях, должны быть расстреляны”. Отпала необходимость в доказательстве того, что было совершено реальное преступление, если речь шла о человеке не рабочего и не крестьянского происхождения. Само его существование могло служить поводом сделать вывод, что он борется с советской системой, а стало быть, и с народом в целом. Зловещий термин “враг народа” стал проникать в официальные инструкции и пропаганду. Лацис, председатель ЧК Восточного фронта, говорил свои офицерам в ноябре 1918 года:
“Мы не ведем войну против отдельных людей. Мы искореняем буржуазию как класс. Во время расследования не ищите свидетельств того, что обвиняемый словом или делом выступал против советской власти. Первые вопросы, которые вы должны поставить, это: к какому классу он принадлежит? какого он происхождения? какое у него образование или профессия? Это и есть те вопросы, которые должны определить судьбу обвиняемого. В этом значение и суть красного террора.
Образ общественной гигиены стал частью стандартного языка советской пропаганды. Уже в декабре 1917 года Ленин призывал к “избавлению русской земли от всех паразитов”, под которыми он подразумевал “праздных богачей”, “священников”, “бюрократов” и “неряшливых и истерических интеллигентов”. А 31 августа 1918 года “Правда” заклинала: “Города должны быть очищены от этого буржуазного разложения… Все, кто опасен делу революции, должны быть уничтожены”.
Концентрационные лагеря, изолируя классовых врагов от обычных людей, служили тем же санитарным целям. Ленин первым предложил создать их в письме к Пензенскому областному совету 9 августа 1918 года (город был в опасном положении на уязвимом Восточном фронте): “Жизненно важно создать усиленную гвардию из надежных людей для проведения массового террора против кулаков, священников и белогвардейцев; ненадежные элементы должны быть заперты в концентрационных лагерях за пределами города”. Такие лагеря были снова упомянуты в декрете о красном терроре, и, очевидно, к тому времени они уже существовали, хотя узаконивающий их акт не был проведен ВЦИК до 11 апреля 1919 года. К 1922 году, по официальной статистике, существовало около 190 лагерей, в которых содержалось 85 тысяч заключенных. Согласно Солженицыну и другим, условия в большинстве из них (были и печально известные исключения) были тогда еще терпимыми в сравнении с более поздним временем: заключенные работали восемь часов в день и регулярно получали небольшую заработную плату. Возможно, сказывались пережитки представлений об “исправительном труде”. С другой стороны, заключенные были заложниками — их можно было расстрелять или вывезти на барже и утопить в реке в качестве возмездия за те или иные действия белых в гражданской войне.
Невозможно узнать, сколько людей погибло от руки ЧК в этот период. Лацис утверждал, что к декабрю 1920 года ими было расстреляно 12733 человека. По оценке Чемберлена в его образцовой истории революции, это количество ближе к 50 тысячам; позже Роберт Конквест привел цифру 200 тысяч, относящуюся к периоду с 1917 по 1923 год, предполагая при этом, что еще 300 тысяч погибли в результате применения иных репрессивных мер, таких как подавление крестьянских восстаний, забастовок и мятежей.
Эти цифры, конечно, уступают в сравнении с позднейшей деятельностью Сталина, и при этом, конечно же, нельзя забывать, что все это происходило во время настоящей гражданской войны, когда и противоположная сторона также проявляла жестокость. Создается впечатление, что зверства белых носили спорадический характер и иногда происходили без ведома белых лидеров, в то время как красные искренне и гордо признавали террор частью своей системы. Об отношении Ленина мы уже говорили выше, а Троцкий (в работе “Терроризм и коммунизм”, 1920) называл террор “не более чем продолжением… вооруженного восстания”. Возможно, эти различия и незначительны. Но можно сказать с несомненностью, что Ленин ввел и сделал обыденным безжалостное применение насилия ко всем реальным и воображаемым “врагам”, создав для осуществления этого надзаконные органы вне советского или партийного контроля.
Каковы бы ни были намерения большевиков, когда они пришли к власти, не может быть никаких сомнений, что за время гражданской войны, они забрали обратно либо аннулировали большую часть благ, розданных ими народу в октябре, при этом демократические органы, созданные с их помощью, они подчинили жесткому, а зачастую и жестокому контролю сверху. Однако “во время гражданской войны” не обязательно значит “вследствие гражданской войны”; по этому вопросу среди историков существуют значительные разногласия. Советские и некоторые западные историки приписывают крайнюю авторитарность большевистского правления в чрезвычайной ситуации, с которой им пришлось столкнуться. С другой стороны, многие западные историки настаивают на том, что такая авторитарность прослеживалась в ленинских взглядах с самого начала, поэтому-то он и организовал собственную фракцию и порвал со всеми, кто не мог согласиться с ним всем сердцем.
В действительности, не нужно постулировать абсолютную несовместимость этих двух точек зрения. Самим своим методом захвата власти большевики ввергли Россию в ситуацию, близкую к гражданской войне, которая позднее и развилась в настоящую гражданскую войну. Более того, некоторые из их наиболее авторитарных мер были приняты либо до, либо после самых критических фаз гражданской войны. Война фактически лишь предоставила большевикам первую возможность схватиться с действительностью, выйти из царства фантазии в царство практической политики. Они руководствовались туманными, но мощными предубеждениями, привнесенными ими в ситуацию. Война к тому же некоторым образом обеспечила им наилучшую возможность для сочетания демократии (в смысле контакта с массами) и авторитарности по типу ленинских высказываний в ноябре и декабре 1917 года. В работе “Государство и революция” он требовал “организовать всю национальную экономику по образу почтовой службы… все под контроль и руководство вооруженного пролетариата — такова наша непосредственная цель”. Если заменить “вооруженный пролетариат” на “партию и Красную Армию”, то мы получим картину, довольно близкую к тому, чем в действительности был военный коммунизм. Но, конечно же, в этой замене — вся суть. Ленин с легкостью совершил переход от понятия “пролетариат” к понятию “партия”, не замечая всей сомнительности и гнусности замены одного другим. Так же противоречива и его статья “Насущные задачи советской власти”, относящаяся к апрелю 1918 года, в которой он умудрился одновременно утверждать, что “без полномасштабного государственного учета и контроля за производством и распределением продукции рабочее правление не сможет удержаться и возвращение под иго капитализма неизбежно”, но при этом “каждая фабрика, каждая деревня — это производительно-потребительская коммуна… с правом своего собственного решения вопроса о контроле за производством и распределении продукции”. Возможно, такая противоречивость была естественной для того, что все еще оставалось в значительной степени утопической программой, подвергавшейся воздействию действительности.
