Руслан Скрынников - Россия накануне смутного времени
Несмотря на то что со смертью Ислам-Гирея отношения с новым ханом Казы-Гиреем приобрели более мирный характер, московское правительство не забывало об опасности внезапного татарского вторжения. С наступлением весны 1589 г. главные московские воеводы с полками заняли оборонительные позиции на Оке[177].
Россия оказалась в состоянии полной международной изоляции в тот момент, когда произошло объединение сил двух наиболее опасных ее противников — Швеции и Речи Посполитой.
В 1589 г. шведский король Юхан III сосредоточил в Ревеле флот и большую сухопутную армию, насчитывавшую до 10 тыс. солдат. Одновременно Сигизмунд III вынес на обсуждение польского сейма вопрос о войне с Россией. Летом 1589 г. Юхан III, угрожая войной, ультимативно потребовал от русского правительства немедленно выслать за границу великих послов. Экспансионистские круги Швеции предполагали использовать военную поддержку Речи Посполитой для демонстрации своего военного превосходства. Юхан III и его сын намеревались вызвать царя Федора на границу и вырвать у него согласие на передачу Швеции и Речи Посполитой крупнейших крепостей — Смоленска, Новгорода, Пскова, а также Северской земли. Фактически союзники готовились расчленить Русское государство[178].
Опасаясь нападения с севера, русское командование стало сосредоточивать силы на шведской границе. 26 мая 1589 г. Разрядный приказ «по свейским вестем» распорядился усилить гарнизоны Орешка и Ладоги, а 2 августа направил в Новгород «для свицких людей приходу» лучшего из своих воевод — князя Д. И. Хворостинина со значительными военными силами[179].
В обстановке резкого ухудшения внешнеполитического положения страны правительство Бориса Годунова взяло курс на решительное подавление внутренней оппозиции.
Глава 5
Гонения на бояр
Низложение митрополита Дионисия и удаление из Боярской думы князей Шуйских не сломили оппозицию режиму Бориса Годунова. Напротив, репрессии положили начало новому кризису, носившему многосторонний характер.
В итоге «великого разорения» 70— 80-х годов значительная часть культурных земель оказалась заброшенной. Старопахотные земли зарастали лесом. Спустя пять лет после окончания Ливонской войны лишь небольшая часть пустовавшей пашни была возрождена к жизни. Наметившийся процесс экономической стабилизации был приостановлен неурожаем и голодом, поразившим страну в 1587–1588 гг. Неурожай нанес наибольший ущерб крестьянству, но его последствия испытало на себе и многочисленное мелкое дворянство. Недовольство «скудеющих» служилых людей стало одним из факторов политического кризиса.
В связи с голодом в ряде городов сложилось напряженное положение. Английский посол Д. Флетчер, находившийся в Москве в 1588–1589 гг… был поражен «несчетным числом» бродяг и нищих, наводнивших столицу. Голод и крайняя нужда, замечает Флетчер, изнуряли жителей до предела, в городах участились грабежи и убийства. В городе Ливны произошло выступление посадских людей. Встревоженный правитель Борис Годунов 24 мая 1588 г. отрядил в Ливны видного дворянина К. О. Безобразова «для сыску про смятение градцких людей»[180].
С наступлением весны 1589 г. возникла реальная опасность возмущения в Москве, вследствие чего власти отдали приказ о размещении на улицах столицы усиленных военных нарядов. Согласно записям Разрядного приказа, 18 апреля 1589 г. «велел государь быть на Москве в объезде в головах по росписи, огня и корчмы выимать: в Кремле — князю Василью Туренину, в Китае — князю Дмитрию Приимкову». На улицах горожане жадно внимали речам юродивого, резко нападавшего на правителя. Флетчер, видевший его своими глазами, писал: «В настоящее время есть один в Москве, который ходит голый по улицам и восстанавливает всех против правительства, особенно же Годуновых, которых считают притеснителями всего государства»[181].
В течение 1588–1589 гг. Москву будоражили слухи о больших раздорах в семье царя Федора. Эти толки, крайне неблагоприятные для Бориса Годунова, были подхвачены и раздуты за рубежом. В конце 1588 г. ватиканский посол в Кракове направил в Рим две сенсационные депеши. Первая гласила, что «москаль» в ссоре замахнулся на шурина посохом, но Борис выхватил нож и нанес царю две раны, отчего тот опасно занемог. Вторая депеша содержала вовсе недостоверный слух, будто царь Федор убит своими придворными (Годуновыми)[182].
Московские новости получили отражение в официальной переписке литовского канцлера Л. Сапеги. Источником информации для него послужил рассказ шляхтича, который нес пограничную службу и беседовал через границу с русской стражей. Московиты сообщили знакомому литвину следующее: «Княгиня московская родила дочку. Но Годуновы, будучи недовольны, тайком взяли новорожденного сына у жены стрельца и положили на место дочери царицы. Один со стороны Годуновых, знавший об этом, выдал их в том как младшему князю Дмитрию, брату нынешнего московского государя, так и другим боярам. Потом об этом сообщили самому государю. За эти провинности государь приказал постричь свою жену в монахини. Боясь, что и с ними поступят так же, Годуновы, по словам [русской] стражи, кажется, ранили самого государя»[183].
Прошло два месяца, и литовский подканцлер А. Бараковский направил польскому послу в Риме письмо с новыми захватывающими подробностями насчет московского скандала. По слухам, когда царь Федор уехал из Москвы на богомолье в монастырь, царица от кого-то забеременела, за что Федор хотел ее постричь в монахини. Брат царицы Борис Годунов из-за сестры поспорил с Федором. В гневе царь ударил шурина посохом, а тот несколько раз пырнул Федора ножом. Здоровье царя плохое. Великая княгиня, опасаясь, что ее постригут в черницы, будто бы хотела отравить мужа[184]. Литовская информация не отличалась достоверностью. Она слишком напоминала обычную клевету, с помощью которой московские бояре чернили правителя.
Противники Годунова порочили его с определенным расчетом. Сначала они безуспешно пытались развести Федора с Ириной Годуновой, а теперь задумали скомпрометировать всю царскую семью и разом покончить с Годуновым.
Несмотря на удаление из Москвы Шуйских, положение Годунова оставалось непрочным, что вынуждены были признать даже доброжелатели правителя. Один из них, австрийский посол Н. Варкоч, посетивший Москву в 1589 г., писал, что власть Годунова недостаточно прочна и может рухнуть мгновенно, едва лишь умрет царь Федор. «Я узнал, — гласил отчет посла, — что кое-где в стране при дворе есть еще тайные враги Бориса, но из-за его власти они опасаются действовать открыто. Случись что с великим князем, против Бориса снова поднимут голову его противники и в стране возникнут заговоры. Борис все это хорошо понимает и видит. Если это не пресечь, все так и будет, а если он и тогда захочет строить из себя господина, то это ему вряд ли удастся»[185].
В борьбе с боярской оппозицией Борис Годунов неизменно опирался на поддержку главного дьяка Андрея Щелкалова. Однако в 1587–1588 гг. их отношения заметно ухудшились. Располагая информацией о московском дуумвирате, английская королева 6 февраля 1587 г. обратилась с посланием к Годунову и Щелкалову[186], чем вызвала резкое «неудовольствие» Бориса. Он немедленно уведомил своего эмиссара в Лондоне Джерома Горсея, что не даст ответа Елизавете, поскольку она написала ему «грамоты весьма непригожие и весьма неприличные», ибо «смешивать» его с дьяком — значит наносить «немалую поруху его княжескому (!) достоинству и чести…»[187]. Андрей Щелкалов сохранял известную популярность в земщине и не желал признавать превосходство Годунова. В беседе с английским послом Флетчером в 1588 г. он заявил, что Борису «всякие дела государственные, о которых делех государство держитца, по… царскому приказу все приказаны»[188]. Щелкалов недвусмысленно намекал на то, что Борис был таким же приказным человеком, как и он сам.
В течение 20 лет Щелкалов возглавлял Посольский приказ. Право Бориса на самостоятельные сношения с иностранными державами он, вероятнее всего, рассматривал как попытку вмешательства в дела дипломатического ведомства. Трения между соправителями в конце концов вышли наружу и стали предметом обсуждения в дипломатических кругах. По возвращении из Москвы в 1589 г. австрийский посол Н. Варкоч констатировал, что Борис Федорович совсем не благоволит к Андрею Щелкалову: канцлер больше не в чести, за ним следят и не очень ему доверяют[189]. Сведения Варкоча можно было бы счесть домыслом, если бы они не имели подтверждения в более авторитетных источниках, и в частности в статейном списке посольства Флетчера в Москву. Английский купец А. Мерш, будучи ограблен дьяком, помалкивал до поры до времени, но потом, «видечи, что он (Щелкалов. — Р. С.), де, в опале», подал царю челобитную и добился того, что «ему (канцлеру. — Р. С.) тогда велел государь отчет отдавати». Из английских документов следует, что Щелкалов попал в немилость в начале 1588 г., но уже к июню вышел из опалы[190].
