Руслан Скрынников - Россия накануне смутного времени
Заверения Луки Паули нельзя рассматривать как выражение притязаний Габсбургов на московский трон. За спиной Паули стоял Борис Годунов. Правитель, по-видимому, допустил преднамеренную утечку информации. Не решаясь открыто возобновить переговоры относительно брака царицы Ирины с одним из австрийских принцев, он пытался подготовить почву для их возобновления с помощью измышлений по поводу завещания Грозного. Сведения насчет австрийских статей царского завещания следует признать полностью недостоверными[210].
Сообщение Паули заинтересовало венский двор. Посланный в Москву посол Николо Варкоч получил подробные инструкции, следуя которым он должен был во что бы то ни стало увидеть подлинник завещания и раздобыть его копию или по крайней мере собрать достоверные сведения о нем: действительно ли в завещании покойного великого князя упомянуты дела, касающиеся австрийской династии, в чьих руках оно находится и т. п.[211] Посол в 1589 г. направил в Вену реляцию, в которой сообщил, что Борис Годунов подавил раскрытый им боярский заговор и покарал участвовавших в нем душеприказчиков Ивана IV, а завещание царя, по слухам, разорвал[212].
Постоянно проживавший в Москве Лука Паули дополнил сведения Варкоча новыми драматическими подробностями.
Согласно Паули, царь Иван IV продиктовал завещание ближнему дьяку Савве Фролову, который вскоре же скоропостижно скончался, из-за чего возникло подозрение, что его отравили, чтобы царское завещание не стало известно[213].
Насколько достоверно сообщение Паули, сказать трудно. Очевидно лишь внешнее совпадение некоторых фактов. В апреле 1588 г. завещание, по словам Паули, существовало. Не позднее ноября 1589 г. австрийцы узнали о его уничтожении. Однако неизвестно, был ли дьяк Фролов в самом деле отравлен, хотя можно установить, что его имя навсегда исчезло из официальной документации как раз в 1588–1589 гг.[214]
Уничтожение царского завещания для того времени было делом неслыханным. Если Борис действительно решился на такой шаг, то, по всей вероятности, опасность для правителя заключалась в тех распоряжениях Грозного, которые, с одной стороны, касались полномочий регентов, а с другой — определяли владения и права жены и младшего сына Грозного.
Известно, что расследование измены Шуйских бросило тень на Нагих, родню царевича Дмитрия. В беседах с доверенными людьми Борис Годунов не прочь был поведать «о злых умыслах родственников царицы Марии (Нагой. — Р. С.), которые сносились с некоторыми другими боярами (Шуйскими. — Р. С.), назначенными волею прежнего царя товарищами в. правлении»[215]. Факт причастности Нагих к заговору Шуйских с точностью не установлен. Однако и те и другие подверглись гонениям примерно в одно и то же время. В дворовом списке 1588–1589 гг. против имени дворянина Ф. А. Жеребцова имеется пометка: «У Афанасия у Нагово»[216]. Она означает, что Ф. А. Жеребцов, доверенное лицо правителя, был назначен «приставом», т. е. стражником, к А. Ф. Нагому, попавшему в тюрьму. 21 декабря 1588 г. опальный А. Ф. Нагой пожертвовал деньги в Троице-Сергиев монастырь «по сыне Петре»[217]. Необычный вклад был связан с арестом Петра Нагого и ссылкой его в Антоньев-Сийский монастырь. В начале 1589 г. власти распорядились усилить надзор за П. А. Нагим, «приставить к нему приставов и никого не пускать к нему в келью»[218].
Одновременно с Нагими преследованиям подверглась ливонская королевна Мария Владимировна, дочь Авдотьи Александровны Нагой. Правнучка Ивана III и племянница Грозного Мария Владимировна вернулась из Ливонии в Москву в 1586 г.[219] На родине ее встретили с царскими почестями и пожаловали большие земельные владения[220]. В первой половине 1588 г. королевна вынуждена была принять монашество и удалилась в Богородицкий монастырь в Подсосенье[221]. Ее удельные владения перешли в казну. Вместе с Марией в монастырь попала ее малолетняя дочь Евдокия. 18 марта 1589 г. Евдокия умерла[222]. В Москве тотчас же распространились слухи о том, что ее умертвили по приказу Годунова[223].
Родного дядю королевны М. А. Нагого власти держали на воеводстве в крохотных провинциальных крепостях Кокшаге и Уфе[224].
К группировке Нагих тяготел Р. В. Алферьев, тесть М. А. Нагого. В 1589 г. бывший опричный «печатник» и «думный дворянин» Алферьев окончательно лишился всех своих чинов и был сослан «в государеве опале» на службу в Астрахань и на Переволоку. Имя его было немедленно вычеркнуто из списка думных людей со следующей пометой-резолюцией: «написать в дворянах», «на Переволоке»[225].
Гонениям подверглись и многие представители высшей удельной и княжеской знати. В их числе оказались удельные князья Воротынские. При Грозном Воротынские лишились родового Новосильско-Одоевского удела и получили взамен город Стародуб Ряполовский и несколько крупнейших волостей в Нижегородском и Муромском уездах. Старший сын известного воеводы М. И. Воротынского князь Иван успешно служил в последние годы жизни Грозного и мог надеяться на возвращение родовых земель и думных титулов. Но при Федоре он не получил ни того ни другого. В 1585 г. князь И. М. Воротынский был отослан из столицы на воеводство в Нижний Новгород, где и пробыл не менее двух-трех лет[226]. В начале 1588 г. его послали «в плавную» в Астрахань. Вскоре над головой Воротынских разразилась гроза. В дворовом списке 1588–1589 гг. против имени братьев Ивана и Дмитрия Воротынских имеется помета: «В деревне оба, государя доложить»[227]. Доклад царю не имел последствий, и высокородные князья на много лет остались не у дел.
Правительство Годунова подвергло преследованиям тверского великого князя Симеона Бекбулатовича. Вплоть до конца 1586 г. Симеон числился номинальным главнокомандующим дворянским ополчением, а прочие бояре формально подчинялись ему[228]. Поздние летописцы XVII в. утверждали, будто Симеон лишился удела в начале 90-х годов[229]. На самом деле Годунов ликвидировал Тверской удел раньше. При Симеоне управление его «княжеством» осуществляла удельная дума, которую еще в июне 1585 г. возглавлял боярин князь Борис Петрович Хованский[230]. В дворовом списке 1588–1589 гг. бывший удельный боярин уже записан как царский дворянин[231]. Следовательно, удельная дума была распущена ранее 1588–1589 гг. Тогда же Симеону пришлось расстаться с обширными земельными владениями и с пышным титулом. Из Твери его свели в село Кушалино[232].
При нем оставили немногих людей его «двора», которые жили в скудости[233]. Можно предположить, что Симеона удалили под предлогом служебной негодности, после того как он стал подслеповат. После смерти Годунова служилый «царь» стал обвинять его во всех своих бедах. По словам Симеона, он ослеп от выпитого вина, которое прислал ему в подарок правитель[234].
Со времени опричнины высокое положение в официальной чиновной иерархии занимали князья Шейдяковы, происходившие из династии ханов Ногайской орды. В 1586 г. А. Шейдяков возглавлял в армии царя Симеона полк левой руки[235]. В 1588–1589 гг. ногайский мурза числился в списке служилых князей, но против его имени было помечено: «У пристава». После ареста Шейдяков выбыл из числа главных воевод и стал служить головой в царском стане, а затем и вовсе был отставлен от службы[236].
Среди знати литовского происхождения гонениям подверглись Куракины и их «братия» Голицыны. Последние сохраняли свои позиции в Боярской думе вплоть до смерти Грозного. С первых дней царствования Федора они энергично выступали против политики «двора». Годуновы не без основания считали Голицыных и Куракиных людьми «наиболее опасными для себя и способными противиться их намерениям». Влиятельный член думы В. Ю. Голицын получил отставку и провел последние дни своей жизни в провинции. А. П. Куракин не только не получил место в Боярской думе, но и был удален от «двора»[237]. В 1585–1587 гг. он служил воеводой в Арске и Свияжске, а затем его имя и вовсе исчезло из Разрядов[238]. Все попытки Голицыных и Куракиных вернуть былое положение, опираясь на местнические традиции, неизменно терпели неудачу. Князь А. И. Голицын 8 марта 1585 г. проиграл дело боярину князю Н. Р. Трубецкому[239]. За повторную попытку местничать А. И. Голицын в июне 1588 г. угодил на две недели в тюрьму[240].
Дворовый список 1588–1589 гг. зафиксировал опалы тех лет, когда конфликт с боярской оппозицией достиг высшей точки. В числе репрессированных оказались князь М. А. Щербатов (в дворовом списке против его имени есть помета: «В тюрьме в опале») и князь М. В. Ноздреватый-Токмаков (помета: «В опале, поговорить»)[241]. Гонения затронули не только княжескую, но и нетитулованную старомосковскую знать. Представитель могущественного рода Шереметевых боярин Ф. И. Шереметев в конце 1588 г. за попытку местничать с родственником Годунова С. Ф. Сабуровым был сослан на воеводство в Астрахань[242]. Вскоре он постригся в Антоньеве монастыре в Новгороде. В 1589–1590 (7098) гг. старец Феодорит Шереметев пожертвовал в Иосифов монастырь свою «куплю» (вотчину) — деревню Бурухино и сельцо Рудино в Коломенском уезде. Ранее 2 июля 1590 г. эти вотчины были отписаны в царскую казну[243]. По-видимому, Шереметев подвергся преследованиям как единомышленник Шуйских. Враждовавший с ним племянник «писал его изменником, что с князем Иваном Петровичем Шуйским государю царю Федору изменял»[244].
