Виктор Петелин - История русской литературы XX века. Том I. 1890-е годы – 1953 год. В авторской редакции
Но надо всё знать: женский батальон, израненный, затащили в Павловские казармы и там поголовно изнасиловали…» (Дневники. Т. 1. М., 1999. С. 593).
И ещё одна запись из дневника З. Гиппиус: «У Х. был Горький. Он производит страшное впечатление. Тёмный весь, чёрный, «некочной». Говорит – будто глухо лает… И вообще получалась какая-то каменная атмосфера. Он от всех хлопот за министров начисто отказывается:
– Я… органически… не могу… говорить с этими… мерзавцами. С Лениным и Троцким» (Там же. С. 607–608).
Возможно, если бы А. Куприн вёл дневник, он записал бы то же, что и З. Гиппиус: он хорошо знал подробности Октябрьской революции, может быть, даже упрекнул З. Гиппиус в сдержанном описании всех этих деталей и ужасов. И поэтому одной из первых статей в свободной прессе была его статья о В.И. Ленине: «25 октября 1917 – 25 октября 1919 г. Владимир Ульянов-Ленин» (Приневский край. 1919. 25 (12) октября).
Всё, что у А. Куприна копилось все эти два года, он выплеснул в этом очерке. Он мало знал биографию Ленина и высказал неточности, но весь смысл статьи в том, что Ленин «вот уже два года в полной мере самодержавно правит Россией». А. Куприн перечисляет все ошибки, которые допустили большевики, не обращая внимания на исторические сложности и критические обстоятельства, и говорит о Ленине: «Он же источил русскую землю кровью, уничтожил десятки тысяч людей в тюремных застенках и под орудиями пытки палачей, он призвал наёмных китайцев и латышей, чтобы пытать и уничтожать русских людей, он задушил русскую свободу и вернул Россию к самым тёмным временам бесправия, полицейского режима, пыток и казней. В страшные времена Иоанна Грозного русскому народу легче жилось и дышалось, нежели в Советской России в неистовые времена Владимира Ленина» (Голос оттуда. 1919–1934. М., 1999. С. 135). Его посадили на российский престол человек триста большевиков-петроградцев. Его никто не избирал. И А. Куприн в своём очерке отвечает на вопрос, который он сам себе задал: «Кто же он такой? Чем держится он среди народа и откуда в одном человеке могла сосредоточиться такая страшная жажда крови, такая сатанинская ненависть к людям и презрение к чужим мукам, к чужим людским страданиям и чужой жизни?»
А. Куприн называет его здоровым человеком, но с безумной, сумасшедшей тягой к убийствам, ко всему тому, что стояло на его пути. В его речах был страшный яд, он брал деньги у немцев для осуществления своих сатанинских планов, «призраки убитых по его приказанию людей его не тревожат. Пролитая им кровь его не душит. Его тёмный разум спокоен» (Там же. С. 139). Ленин обещает райскую жизнь для рабочих и крестьян, у Иоанна Грозного были просветления, у Ленина не бывает, «при нём нет никого, кто бы сказал ему правду. Наглый еврей Троцкий пляшет перед ним и разжигает всё больше и больше его ненависть к России» (Там же. С. 139–140), сумасшедший Ленин превратил Россию в сумасшедший дом. Говорят, что весь народ страдает от голода и разрухи, утверждают, что все в равном положении, все нищие, но и это ложная информация: известно, что при большевиках десятки миллиардеров и миллионы нищих. И Александр Куприн вспомнил, как в конце 1918 года ему пришлось быть на приёме в Московском Совете, бывшем старинном генерал-губернаторском доме, беседовать с председателем Совета Львом Борисовичем Каменевым (Розенфельдом), «видным лицом большевистского мира, человеком, кстати сказать, весьма внимательным, умным и терпимым». Его отозвали от рабочего стола для разговора с высоким монахом, «Константинопольским патриархом, приехавшим хлопотать за святейшего Тихона». «Но за время его отлучки, огядевшись вокруг, – продолжал А. Куприн, – я был не менее заинтересован и другим зрелищем. У задней стены, около большого стола, наклонившись над ним, стояли трое степенных козлобородых людей в косоворотках и высоких сапогах типа московских артельщиков. На столе были грудами навалены серебряные и золотые вещи – миски, призовые кубки, венки, портсигары и т. п., многие – в скомканном и сплющенном виде. Тут же помещались железные гарнцы, доверху наполненные золотой и старинной, времен императриц, монетой. Артельщики чем-то брякали, что-то взвешивали и записывали.
Я тогда же сообразил: «Так вот, значит, каким путём было выплачено германцам, по негласному пункту Брестского договора, двести сорок тысяч килограммов золотого лома, подвезённого к границе в пятнадцати вагонах!»
Но со времени этой уплаты прошло два года. Бессистемные реквизиции были оформлены в многочисленных декретах. Золото и бриллианты объявлены собственностью государства. Частным лицам разрешается оставлять у себя золотые вещи не тяжелее золотника и камни не свыше полукарата. Вещи, превышающие эти нормы, должны быть сдаваемы в казначейства или местные Советы.
В Совдепии нет ни одного взрослого человека «некоммуниста», не подвергавшегося тюрьме и предварительному обыску с попутной реквизицией драгоценных вещей. На то, что перепадает в руки комиссаров и их жён, правительство смотрит сквозь пальцы. Но оно не напрасно состоит из людей тонких и ловких. Предоставляя мелким агентам лакомиться пескарями и плотвичкой, красную рыбу, по безмолвному уговору, оно оставляет за собою. Таким образом оно и наложило тяжёлую лапу не только на сейфы, но и на все заклады ссудных касс и ломбардов – частных и казённых.
Мне теперь очень ясно, откуда берутся у большевиков те миллионы золотом, которыми они расплачиваются с раболепствующими, и те миллиарды, которые они хвастливо предлагают в виде залога и поруки в верности своих обещаний…» (Там же. С. 177).
Когда-то А. Куприн заказал сделать дамское кольцо: «В нём два александрита: один, побольше, около карата… другой, помельче, весом менее полкарата… По бокам первого камня – два крошечных бриллиантика…» (Там же. С. 178). В тяжкие минуты кольцо было заложено в ломбард и не выкуплено, оно досталось большевикам, «шайке заведомых убийц, сутенёров и мошенников, самозвано именующих себя русским правительством» (Там же. С. 179. Одна из последних публикаций в Гельсингфорсе: Александриты. Новая русская жизнь. 1920. 6 февраля).
В «Новой русской жизни» с 3 января по 9 июля 1920 года А. Куприн опубликовал следующие очерки и заметки: «Победители», «Голос друга», «Пророчество первое», «Христоборцы», «Пролетарские поэты», «Королевские штаны», «Слово – закон», «Противоречия», «Город смерти», «Самогуб», «Заветы и завоевания» – всё о том же, о провалах русского правительства.
Как-то, в 1919 году, А. Куприн был в гостях у одного знакомого на Аптекарском острове. Стояли светлые петербургские ночи, никто не спал, и Куприн увидел большой поясной портрет Троцкого и задумался о судьбе правителя России. Куприн зажёг свет и стал вглядываться в это лицо, «в котором так странно и противоречиво совмещены крайняя расовая типичность с необыкновенно резко выраженной индивидуальностью» (Куприн А. Троцкий. Характеристика // Новая русская жизнь. 1920. 19 января. Цит. по кн.: Голос оттуда. С. 157). Потом А. Куприн долго размышлял и над портретом и над тем, что говорили ему люди, знавшие Троцкого по работе и общению с ним. А. Куприн описал портрет Троцкого. Вглядываясь в личность на портрете, представил себе, что муравья, паука, клеща, блоху или москита он увидел под микроскопом, «с их чудовищными жевательными, кровососными, колющими, пилящими и режущими аппаратами», как если бы их увеличат и превратят в существо с человека ростом, и оно обладало бы «в полной мере человеческим разумом и волею», в этом случае можно было понять его «тогдашний ночной страх – тоскливый и жуткий»: «Я безошибочно понял, что весь этот человек состоит исключительно из неутолимой злобы и что он всегда горит ничем не угасимой жаждой крови. Может быть, в нём есть и какие-то другие душевные качества: властолюбие, гордость, сладострастие и ещё что-нибудь – но все они захлёстнуты, подавлены, потоплены клокочущей лавой органической, бешеной злобы. «Таким человек не может родиться, – подумал я» (Там же. С. 158). Далее А. Куприн прослеживает этот тип личности по всей мировой истории. А Троцкий «выскочил» в мировую историю по «слепому случаю» и был бы совершенно незаметной фигурой. «Но Судьбе было угодно на несколько секунд выпустить из своих рук те сложные нити, которые управляли мыслями и делами человечества, – и вот – уродливое ничтожество Троцкий наступил ногой на голову распростёртой великой страны, – продолжал психологический анализ А. Куприн. – Случилось так, что большевистская революция нашла себе в лице Троцкого самого яркого выразителя. В то же время она явилась для разрушительных способностей Троцкого той питательной средой, тем бульоном из травы агар-агар, в которой бактериологи помещают зловредные микробы, чтобы получить из них самую обильную разводку. Таким образом, фигурка, едва видимая невооружённым глазом, приняла исполинские, устрашающие размеры… В молниеносных кровавых расправах он являет лик истинного восточного деспота. Когда под Москвой к нему явились выборные от его специального отряда матросов-телохранителей с каким-то заносчивым требованием, он собственноручно застрелил троих и тотчас же велел расстрелять всю сотню… Он не творец, а насильственный организатор организаторов. У него нет гения, но есть воля, посыл, постоянная пружинность» (Там же. С. 161–163).
