Константин Романенко - Борьба и победы Иосифа Сталина
Теперь пустоту отсутствия «компетентных разговоров» для Ленина заполнил «грузинский вопрос». И в продиктованном письме к ЦК он высказал сомнения: приняты ли достаточные меры, «чтобы действительно защитить инородцев от истинно русского держиморды? Я думаю, что мы этих мер не приняли, хотя должны были принять. Я думаю, что тут сыграли роковую роль торопливость и административное увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого «социал-национализма».
Конечно, Ленин недооценивал проблему, а то, что он назвал грузина Орджоникидзе и поляка Дзержинского «русскими держимордами», было очевидным полемическим перегибом. Как и то, что среди мер, которые, по его мнению, следовало принять, Ленин указал:
«Нужно примерно наказать тов. Орджоникидзе (говорю это с тем большим сожалением потому, что лично принадлежу к числу его друзей...). Политически ответственным за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского...»
Но «дурак» — немецкий профессор Ферстер был прав, ограждая больного от возбуждающей его психику информации. Под влиянием эмоционального раздражения 16 декабря у Ленина началось обострение болезни.
Отрезанный от внешнего мира, пребывающий в бездействии Ленин становился восприимчив к любым слухам и наветам. И общавшиеся с ним люди порой невольно становились источником болезненной ленинской реакции на доходившую до него информацию.
Впрочем, уже сами участники событий понимали, что в статье «К вопросу о национальностях или об автономии» Ленин «был не прав по отношению к Сталину». В составе комиссии по проверке
материалов «грузинского дела» участвовала и секретарь Ленина М. Гляссер. В письме Бухарину от 11 января 1923 года она признала, что «Ленин был болен и страшно подозрителен» и при беседе с ним изложение членами комиссии обстоятельств конфликта «благодаря болезни» и односторонней информации он воспринял превратно.
Осознавая это, Гляссер писала: «Особенно тяжело потому, что за два с половиной года работы в Политбюро я, близко видя работу Политбюро, не только научилась глубоко ценить и уважать всех вас, в частности, Сталина (мне стыдно смотреть на него теперь), но и понимать разницу между линией Вл. Илча и Троцкого».
Все это так. Но не может не возникнуть совершенно простое объяснение предпосылок неожиданной и явно тенденциозной «критики» Лениным Сталина. Не стало ли их основанием то, что отказ Сталина в предоставлении обещанного «яда» Ленин воспринял как некую личную «обиду»?
Симптоматично, что Ленин не дал хода своей критической статье. Взяв слово с членов комиссии «держать все в строжайшей тайне... и ничего не говорить о его статье», он оставил ее для хранения у секретаря Л. Фотиевой. «Письма к съезду» он отдал на хранение Крупской. Вместе с тем надиктованные им в середине января 1923 года статьи «О нашей революции», «Как нам реорганизовать Раб-крин», «Лучше меньше, да лучше» были опубликованы в марте и мае.
Историографы правомерно отмечают, что в заметках о национальном вопросе Ленин по существу поддержал грузинских националистов в противовес твердым государственникам Сталину и Дзержинскому.
Конечно, это были передержки. Они объясняются даже не тем, что Ленин хуже Сталина знал существо и истоки «закавказского дела». Его ошибка в критике Сталина состояла в том, что, настаивая на федерационной форме Союза, он исходил из так и не утраченной в подсознании надежды на мировую революцию.
Сталин не разделял таких настроений. Он руководствовался исключительно существовавшими реальностями — и оказался прав исторически. Правда, из уважения к Ленину на следующем съезде Советов он отступит от своего решения и примет навязываемый ему уже умершим вождем федерализм
Однако Сталин был прав изначально. И мина замедленного действия, неосмотрительно заложенная Лениным, взорвется в конце столетия, вызвав разрушение государства, возведенного Лениным и Сталиным. Развал СССР подтвердил историческую осмысленность позиции Сталина, и знаменательно, что Россия осталась государством лишь в рамках сохраненных сталинских автономий.
И все же венцом национальной политики Сталина стало создание Союза Советских Социалистических Республик. Выступая на I съезде Советов СССР, 30 декабря 1922 года Сталин справедливо отметил: «В истории Советской власти сегодняшний день является переломным... Период борьбы с военной разрухой дал нам Красную Армию — одну из основ существования Советской власти. Следующий период — период борьбы с хозяйственной разрухой — дает нам новые рамки для государственного существования — Союз Советских Социалистических Республик, который, без сомнения, продвинет вперед дело восстановления советского хозяйства».
Сталин имел основания для чувства удовлетворения. Наконец-то, выношенные им за долгие годы замыслы приобретали зримые очертания. «Нас, коммунистов, — сказал он, — часто ругают, утверждая, что мы не способны строить... пусть этот союзный съезд покажет всем, кто еще не потерял способность понимать, что коммунисты умеют так же хорошо строить, как они умеют хорошо разрушать старое, отжившее».
Занятый проведением съезда и рассорившийся с Крупской Сталин стал избегать посещения семьи Ульяновых. Кстати, до этого он приезжал к Ленину больше, чем все члены Политбюро, вместе взятые. Мария Ульянова писала, что «за весь период его (Ленина) болезни, пока он имел возможность общаться с товарищами, он чаще всего вызывал к себе тов. Сталина, а в самые тяжелые моменты болезни вообще не вызывал никого из членов ЦК, кроме Сталина».
Не появился он в Горках и после съезда. Ленин пытается выяснить причину охлаждения своего «протеже», и под влиянием конфликта со Сталиным Крупская не упустила случая, чтобы представить его поведение как проявление «капризности».
Более того, получив на хранение «Письма к съезду» и ознакомившись с нелицеприятными характеристиками своих «более близких товарищей», она решает вмешаться в «большую политику». В беседе с больным Лениным она охарактеризовала Сталина как «грубого, невнимательного» к окружающим человека. Правда, комментируя поведение Сталина, Крупская «благоразумно» умолчала о своем письме Зиновьеву и Каменеву.
Безусловно, проявив резкость в разговоре (23 декабря) с Крупской, с практической стороны Сталин поступил неосмотрительно, вызвав огонь на себя. Крупская и Мария Ульянова — те близкие
Ленину люди, которые могли без особого труда повлиять на его расположение к любому человеку
Еще до этих драматических событий, будучи вполне здоровым, Ленин сказал в беседе с работником Совнаркома Я. Шатуновским: «Я плохо разбираюсь в людях, я их не понимаю. Но этот недостаток за собой знаю и стараюсь советоваться со старыми товарищами, с Надеждой Константиновной и Марией Ильиничной».
Под влиянием «старого товарища» Крупской, все еще остававшейся под впечатлением конфликта со Сталиным, и размышлений о «грузинском вопросе», ставшем для больного своего рода «умственной жвачкой», 4 января 1922 года Ленин продиктовал известную приписку в «Письмах к съезду». И она носит очевидно эмоциональный оттенок: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами (курсивы мои. — К.Р.), становится нетерпимым в должности Генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на его место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т.д.
Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимодействиях Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение».
Написанная в порыве, в обостренно-болезненном состоянии, эта поправка не объективна; фактически она навязана Ленину женой. В большую политику вмешалась женщина, и Молотов сказал писателю Феликсу Чуеву: «То, что Ленин написал о грубости Сталина, — это было не без влияния Крупской». Все это так. И, пожалуй, вместо перечисления множества однотипных «обвинений» Ленин мог ограничиться фразой: «который не дерзит моей жене».
Примечательно, что Ленин не подвергает сомнению политические, деловые, организаторские, идейные и прочие качества Сталина. Для сравнения отметим, что ранее в своем письме Иоффе, жаловавшемуся на то, что его перебрасывают с одного поста на другой, Ленин ссылался на пример Сталина, который безропотно выполняет все поручения партии, «не жалуясь и не капризничая».
