Сергей Нефедов - История России. Факторный анализ. Том 2. От окончания Смуты до Февральской революции
«В конце января, – вспоминал А. Ф. Керенский, – ЦКсоюзов городов и земств представил правительственной Комиссии по снабжению меморандум следующего содержания: „Города получили лишь пятую и восемнадцатую долю поставок, причитавшихся им, соответственно, на ноябрь и декабрь 1916 года. Все запасы исчерпаны. В феврале хлеба не будет“. И действительно, в феврале в городах хлеба не было. В провинции разгорались голодные бунты. 10 февраля в Петрограде начались „волнения“, спровоцированные по выражению властей „нехваткой продовольствия“. Голод толкал рабочих на выступления, перераставшие в бунты…»[2175]
Некоторые авторы утверждают, что в непоставках хлеба были повинны железные дороги, не справлявшиеся с перевозками из-за изношенности подвижного состава и снежных заносов, что хлеб был, но он лежал на станциях.[2176] Данные, приводимые Н. Д. Кондратьевым, говорят, что это не так. За декабрь 1916 – апрель 1917 года Петербургский и Московский районы не получили 71 % планового количества хлебных грузов, на 80 % эта непоставка объяснялась отсутствием груза и лишь на 10 % – неподачей вагонов.[2177] В снабжении фронта наблюдалась та же картина: в ноябре 1916 года фронт получил 74 % продовольствия, в декабре – 67 %. 87 % непоставки интендантских грузов в эти месяцы произошло по вине Министерства земледелия, и лишь 13 % – по вине железнодорожников.[2178]
Что касается технического состояния железнодорожного транспорта, то количество паровозов составляло в 1914 году 20 тыс., в 1916 году – 19,9 тыс., количество товарных вагонов соответственно 485 и 504 тыс., доля «больных» вагонов – 3,7 % и 5,6 %; интенсивность перевозок увеличилась за это время на одну треть. До начала 1917 года положение на транспорте оставалось еще более-менее удовлетворительным, резкое ухудшение наступило уже после Февральской революции.[2179] Таким образом, до февраля 1917 года техногенный фактор не играл существенной роли в развитии кризиса.
Подводя итоги описанию экономической ситуации в 1916 году, можно констатировать, что вызванный войной и предшествующим Сжатием финансовый кризис привел к разрушению экономических связей, к потере хозяйственной управляемости и к голоду в городах. В соответствии с демографически-структурной теорией следующим этапом должна была быть потеря административной управляемости и коллапс государства.
8.16. Перед революцией
Уже осенью 1916 года повышение хлебных цен породило новую волну голодных бунтов и забастовок в промышленных районах. 17 октября началась стихийная забастовка 30 тыс. рабочих Выборгского района Петрограда. Рабочие направились к казармам, где размещалось 12 тыс. солдат 181 полка, и солдаты присоединилась к рабочим (правда, они не имели оружия). Казаки отказались стрелять в народ, на подавление бунта был брошен лейб-гвардии Московский полк, после ожесточенных столкновений огромные толпы рабочих и солдат были рассеяны, 130 солдат было арестовано. Однако забастовка продолжалась еще несколько дней и число бастующих достигло 75 тыс.[2180]
События 17–19 октября 1916 года по многим признакам (нехватка хлеба как главная мотивация, стихийность, внезапность, участие женщин, переход солдат на сторону народа, отказ казаков стрелять в толпу) напоминают события 23–28 февраля 1917 года, и Л. Хаймсон назвал их репетицией Февральской революции [2181]. Эта «репетиция» настолько встревожила Министерство внутренних дел, что оно спешно разослало циркулярные телеграммы с целью выяснить обстановку на местах. 30 октября директор Департамента полиции А. Т. Васильев представил доклад, суммирующий донесения из губерний. В докладе говорилось, что во всех без исключения донесениях главной причиной «озлобления масс» называется «чудовищно растущая дороговизна». Указывалось, что в Москве и Петрограде «оппозиционность настроений» намного превосходит уровень 1905 года и что если обстоятельства не изменятся, то в обоих городах «могут вспыхнуть крупные беспорядки чисто стихийного характера». Особо отмечалось донесение начальника Кронштадтского гарнизона, который предупреждал, что на подавление беспорядков войсками рассчитывать нельзя ввиду их ненадежности. В городах Центрального района, резюмировал А. Т. Васильев, положение несколько менее напряженное, чем в столицах, что же касается деревень, то там сохраняется «спокойное, даже скорее безразличное отношение ко всему тому, что беспокоит городское население». Среди всех слоев населения наблюдается «охлаждение к войне», результатом которого является «растущее дезертирство из армии и массовые сдачи в плен („уходы в плен“)». Отношение к Думе изменилось, потому что она «сильно разочаровала массы». Что касается революционного движения, то в результате мобилизации в войска «революционных организаций, как таковых, почти нигде не существует». «Сопоставляя все выше приведенные признаки… – заключает А. Т. Васильев, – обязуюсь доложить, что признавая положение безусловно… угрожающим государственному порядку… возможностью возникновения в разных местностях империи, в особенности в столицах, крупных беспорядков, департамент полиции, со своей стороны, полагает, что нарастающее движение в настоящее время носит еще характер экономический, а не революционный».[2182]
Так же как и П. Н. Дурново, А. Т. Васильев основывался на опыте 1905 года и полагал, что не может быть «революции без революционеров», что сначала должна быть пропагандистская кампания в законодательных учреждениях и агитация революционных организаций, которая поднимает народ на стачки, демонстрации, а потом и на восстания. Это был сценарий революций 1848 года, превратившийся позже в сценарий «революций вестернизации».
Осенняя вспышка стихийных волнений в городах убедила оппозицию, что страна стоит на грани революции. 1 октября на заседании Московского отделения ЦКкадетов Д. И. Шаховский, Ф. Ф. Кокошкин и В. А. Маклаков сравнивали страну с «бушующим огненным морем». Они обвиняли правительство в продовольственном кризисе, но признавали при этом, что у кадетов нет плана разрешения этого кризиса.[2183] «До революции осталось всего лишь несколько месяцев, если таковая не вспыхнет стихийным порядком гораздо раньше», – так передавались настроения кадетского руководства в сводке петроградского жандармского управления за октябрь 1916 года.[2184]
Характерно, что вначале, как отмечал лидер октябристов А. И. Гучков, оппозиция рассматривала назревающую революцию по аналогии с 1848 годом, ожидая, что рабочие свергнут правительство, а затем «разумные люди, вроде нас, будут призваны к власти». Но затем пришло понимание того, что ситуация изменилась, что «те, которые будут делать революцию, встанут во главе этой революции». Поэтому необходимо было действовать самим, чтобы упредить революцию.[2185] «Времени для размышления не оставалось, – пишет Р. Пайпс – Информация, имевшаяся в распоряжении политических деятелей в Москве и Петербурге (и конфиденциально подтвержденная, как нам теперь известно, полицией) указывала на то, что экономические трудности могут в любой момент вызвать массовые беспорядки. Чтобы предупредить это, Думе следовало взять власть в свои руки, и как можно быстрее…»[2186]
Таким образом, либеральная оппозиция не обращалась к поддержке народа, как это было в 1905 году. Она учла опыт первой революции, и теперь всеми силами старалась предотвратить народное восстание. Как говорил В. В. Шульгин, «весь смысл существования Прогрессивного блока был предупредить революцию и тем дать возможность довести войну до конца».[2187]
Между тем для правительства естественный способ предупредить революцию состоял в заключении сепаратного мира с Германией. Осенью 1916 года имели место контакты между доверенными лицами русского и германского правительств; 3 октября правительство Б. В. Штюрмера передало в Вену и Берлин русские условия мира. Сведения о сепаратных контактах стали известны союзникам по Антанте, и английский посол Д. Бьюкенен вошел в сношения с либеральной оппозицией с целью добиться отстранения Б. В. Штюрмера.[2188] Вдова великого князя Павла Александровича, княгиня Палей, вспоминала: «Английское посольство по приказу Ллойд Джорджа сделалось очагом пропаганды. Либералы – князь Львов, Милюков, Родзянко, Маклаков, Гучков и т. д. постоянно его посещали. Именно в английском посольстве было решено отказаться от легальных путей и вступить на путь революции».[2189]
1 ноября 1916 года П. Н. Милюков произнес в Думе свою знаменитую речь, обвинив премьер-министра Б. В. Штюрмера в предательстве. Как отмечалось выше, социальный конфликт в условиях войны приобрел еще одно измерение: крестьяне-фронтовики обвиняли дворянскую элиту в измене. Речь П. Н. Милюкова послужила «официальным подтверждением» этих подозрений и подлила масла в огонь ненависти. Огромный пропагандистский эффект этого выступления подчеркивается многими исследователями,[2190] причем Л. Хаймсон выражает удивление по поводу того, что П. Н. Милюков, всегда боявшийся революции, решился пойти на риск дестабилизации правящего режима.[2191] В конечном счете царь был вынужден отправить Б. В. Штюрмера в отставку и назначить на его место англофила А. Ф. Трепова.
