Записки о московской войне - Рейнгольд Гейденштейн
Предлагаемый ныне, перевод приготовлен был собственно еще ранее перевода г. Сапунова кандидатом С. — Петербургского Универститета И. И. Виноградовым, но издание и печатание его по разным причинам замедлилось. Переводчик стремился не только к верной передаче смысла, но и к буквальной близости перевода к тексту подлинника, насколько это вообще возможно. Ради этого обстоятельства следует извинить те литературные неловкости и шероховатости, какия при такой системе перевода, имеющей, конечно, свои хорошия стороны, неизбежно являются. Переводчик однако, совершенно справедливо не считал необходимым при титуловании московского государя удерживать везде с педантическою точностию выражение Великий князь, соответствующее постоянно употребляемому в подлиннике Magnus Dux; оно было сохранено им только тогда, когда титулу придавалося особенное, так сказать дипломатическое значение, а во всех других случаях допускалася передача его словом царь. — Редакция [LXXVIII] перевода была поручена Археографическою Коммиссиею члену ее В. Г. Васильевскому, который присоединил с своей стороны к переводу введение и некоторые примечания сверх ссылок на Карамзина и Соловьева, сделанных переводчиком.
КНИГА I
(1576) Стефан Баторий, после своего избрания в короли, думая, что по заключении мира извне и по установлении дружественных отношений со всеми соседями легче будет прекратить и внутри раздоры, возникшие вследствие избирательной борьбы, и тем доставить государству полное спокойствие, написал к большой части соседних князей грамоты, в которых по обычаю, принятому между государями, объявлял о том, что королевство вручено ему, и, заявляя о своих добрых чувствах к ним, выражал желание хранить со всеми мир. Между прочим он послал также и к великому князю Московскому Ивану Васильевичу поляка Геория Груденского и литовца Льва Буховецкого с грамотою о том, что призванный на королевство божественным провидением и желанием сейма, он решился вести дела так, чтобы быть в мире и дружбе со всеми христианскими государями, и что к нему, как к соседнему и христианскому государю, он питает такие же добрые чувства. Если же между ним, великим князем с одной стороны, королевством Польским и [2] великим княжеством Литовским с другой и существуют какие несогласия, наследованные от предшественников обоих их, то их можно уладить дружелюбными переговорами согласно с справедливостью. На это царь Московский отвечал, что хотя он и слышал об избрании в короли Максимилиана, тем не менее, однако, не отказывается быть в дружбе и доброй приязни и с ним самим. Ему желательно, чтобы по обычаю предков были посланы великие послы, а в ожидании послов с обеих сторон пусть будут прекращены незаконные и враждебные действия [59] . Получив такой ответ, король всецело предавшись заботе о внутреннем успокоении и в особенности о прекращении бунта жителей Гданска, созвал сейм в Торне и на нем же порешил с одобрения рады послать в Москву послов для переговоров о мире. Послами были избраны Станислав Крыский, воевода Мазовецкий, — Николай Сапега, воевода Минский, — Федор Скумин, литовский надворный подскарбий [60] . (1577) Так как королю после этого приходилось приводить к покорности город Гданск оружием, то Московский царь, полагая, что теперь для него настало [3] самое удобное время занять Ливонию, к насилию и военным действиям прибавил еще лукавство. В то время Ливония находилась под управлением Ивана Ходкевича с титулом администратора; в крепостях было мало Поляков, большая часть начальников были с Литовской стороны. Туземцы подвергаясь от них дурному обращению и вместе с тем видя, что они не располагают достаточными средствами против московского могущества, расположены были в пользу какой бы то ни было перемены. Хорошо зная об этом, Московский князь послал в Ливонию Магнуса, Голштинского герцога, которого он держал при себе, связав обещаниями и родственными узами. Царь распространил слух, что если Ливонцы передадутся принцу, то он передаст последнему для управления Ливонию на ленном праве, по примеру Пруссии, с тем, чтобы все управление и власть сосредоточивались в руках Магнуса, а за ним оставалось бы верховное господство и соответствующий тому титул. Жители края, побуждаемые с одной стороны нерасположением и ненавистью к чужеземной власти, с другой надеждою и горячим желанием иметь начальников того же языка и происхождения, вместе с тем, под влиянием некоторых беспокойных и мятежных людей, прогнали почти из всех городов польские гарнизоны, и сами собрались в Венден, где в то время находился Магнус, возложили на него здесь титул и знаки королевской власти и присягнули на его имя. Между тем Московский князь, собрав огромнейшее войско, проник в Ливонию без всякого препятствия, так как изгнаны были все гарнизоны и большая часть крепостей были заняты Магнусом. Приняв под власть сдавшиеся Мариенгаузен, Режицу, Люцин, Динабург, Когенгаузен до самого Ашерадена, и не делая им никакого вреда, для того, чтобы слух о его милосердии распространился при самом начале управления, Иоанн отправился дальше. В Ашерадене собралось огромное множество [4] людей обоего пола и всякого сословия, в особенности же много женщин и девиц; там же находился ландмаршал, человек почтенный и по летам и по тем высшим должностям, которые некогда он занимал. Московский князь, перебив без разбора всех, способных носить оружие, не воинственный пол, женщин и девиц, отдал Татарам на поругание; затем прямо отправился в Венден. Находившиеся там жители, перепуганные слухом о таком жестоком поступке Московского князя, заперли ворота. Магнус, вышедший за них просителем с униженным видом и умолявший на коленях о помиловании, ползая у его ног, был обруган князем, который даже ударил его в лицо. Убедившись, что влияние Магнуса нисколько не может послужить к их спасению, так как даже ему самому угрожает опасность, и видя себя со всех сторон окруженными и обманутыми вероломным неприятелем, жители под влиянием гнева, страха и отчаяния подложили под здания порох, и от этого взрыва погибло огромное множество людей обоего пола, всякого возраста и сословия, и почти весь цвет знати ливонской, сколько
