Источники социальной власти: в 4 т. Т. 1. История власти от истоков до 1760 года н. э. - Майкл Манн
ЗАКЛЮЧЕНИЕ: ДОСТИЖЕНИЯ РИМЛЯН
Центральным римским институтом всегда был легион. К тому же легион никогда не был исключительно военной организацией. Его способность к мобилизации экономических, политических и на время идеологических обязательств была основной причиной его неповторимого успеха. Тем не менее, хотя он и доказал свою успешность, его социальная мобилизация претерпела ряд изменений, которые были рассмотрены в этой главе. Изменения представляют собой ключ ко всему процессу социального развития Рима.
На первом этапе завоеваний римляне предстают расширяющимся городом-государством. Они обладают определенной степенью коллективных обязательств между индивидуальными крестьянами железного века, сравнимой с греками, корни которых уходят в объединение относительно интенсивной экономической и военной власти. Но, как можно предположить, они адаптируют более экстенсивные македонские военные технологии, а также обладают трайбалистскими элементами в ранней социальной структуре. В результате появились легионы, состоявшие из граждан, интегрировавшие римскую классовую структуру (в латинском понимании классов) в эффективный инструмент военных завоеваний. По всей вероятности, такие легионы были наиболее эффективной сухопутной военной машиной во всем Средиземноморье (а возможно, и во всем мире) вплоть до поражения Карфагена и установления империи.
Но военный успех имел обратное воздействие на римскую социальную структуру. Непрекращавшиеся войны в течение двух столетий создали профессиональную армию, обособившуюся от гражданских классов. Экстраординарный приток трофеев, рабов и экспроприированных поместий усугубил неравенство и увеличил частную собственность элит из сословия сенаторов и всадников. Разумеется, во II и I вв. до н. э. произошли все трансформации, которые обычно происходят с государством-завоевателем: расширение неравенства, сокращение народного участия в управлении, диалектика между централизованным милитаристическим контролем и последующей фрагментацией государства на генералов, правителей и откупщиков, «растворившихся» в провинциальном «гражданском обществе», забиравших себе все плоды государственных завоеваний в качестве «частной» собственности. Как всегда, инфраструктура этой империи доминирования оказалась гораздо меньше ее военных амбиций, и эта слабость создала обычные конфликты с военными союзниками, населением и генералами.
Тем не менее Рим не был обычной империей доминирования, как доказала его способность стабилизировать свое правление и разрешить по меньшей мере два из вышеупомянутых конфликтов. Имели место два ключевых усовершенствования. (Я не рассматриваю в качестве еще одного основного достижения репрессию изначальной народной и гражданской базы Рима, поскольку государства-завоеватели обычно «организационно превосходили» низшие классы путем, который я описал в этой главе. В экстенсивных обществах правящие группы зачастую обладают более широкой организационной базой, чем та, которой обладают подчиненные группы. Массы оказываются в ловушке «организационных структур» своих правителей.)
Первым основным достижением Рима было обращение со своими союзниками (socii). Избрав персидский, а не ассирийский путь, Рим был готов править через покоренные элиты (с известным исключением жестокой мести карфагенянам). Но затем большинство местных элит стали такими романизированными, что установить их происхождение после века римского правления было уже практически невозможно. Поэтому, например, когда республика стала империей по своему политическому устройству, а также и в реальности, имперская преемственность охватила большую часть провинций. Таким образом, socius, изначально означавшее федерацию союзников, стало ближе к «обществу» в современном квазиунитарном смысле. Или, что более точно, оно стало «обществом правящего класса», поскольку только элиты допускались к реальному участию в нем.
Верно, что у общества правящего класса была своя слабость. Оно включало определенной величины зазор власти между государственной бюрократией и провинциальными землевладельцами, чиновниками, то есть провинциальным правящим классом. Рим никогда не стремился к стабильной институционализации этих отношений, в результате часто возникали внутренние конфликты и гражданские войны. Но лишь после 200 г.н. э. это привело к появлению серьезной уязвимости, хотя сама степень единства правящего класса была впечатляющей по стандартам других империй доминирования.
Ресурсы идеологической власти, особенно грамотность и эллинистическая рациональность, теперь предоставляли своего рода инфраструктуру для культурной солидарности между элитами. Я подробнее разберу эти ресурсы в следующей главе в связи с распространением христианства. Но присутствие второго набора инфраструктурных ресурсов было отчетливо продемонстрировано уже и в этой главе. Я имею в виду то, что называю легионерской экономикой — римской разновидностью принудительной кооперации. В этом и состояло второе достижение Рима.
Я выделил один ключевой символ легионерской экономики: шест, разработанный логистами генерала Мария около 109 г. до н. э. Вокруг этого шеста, который несли с собой большинство пехотинцев, было намотано множество гражданско-инженерных инструментов, которые существенно перевешивали переносимое ими боевое снаряжение. При помощи этих инструментов легионы систематически умиротворяли территории, которые они завоевывали, строя коммуникационные пути, укрепления и базы снабжения. Как только на завоеванной территории воцарялись мир и порядок, сельскохозяйственные излишки и численность населения начинали расти. Легионы были производительными, а потому их потребление стимулировало своего рода «военное кейнсианство». В частности, государственные военные экспедиции стимулировали монетарную экономику. По мере того как все больше смежных пространств вовлекались в эту экономику, римское правление становилось территориально непрерывным, в ресурсном, экономическом и прочих отношениях равномерно распространенным на всем огромном пространстве империи. Существование унифицированной экономики между 100 г. до н. э. и 200 г.н. э. имело огромное значение, даже если в ее рамках обращался весьма узкий спектр товаров, не относившихся к товарам первой необходимости. Это было первое экстенсивное гражданское общество в современном смысле этого слова[84]. После распада Рима подобное общество вновь возникало только в конце Средних веков в Европе (см. главу 14). Таким образом, Рим был первой территориальной империей, первым по большей части несег-ментированным экстенсивным обществом, по крайней мере на высшей стадии своего развития.
На основе анализа, предложенного в этой главе, я смог выдвинуть контраргумент против широко распространенных убеждений, предполагающих технологическую стагнацию Рима. Рим действительно был слишком заинтересован в том, что я назвал интенсивными технологиями, увеличивающими результаты без сопутствующего роста затрат. Но Рим сделал огромный вклад в развитие экстенсивных технологий, увеличивающих результаты путем экстенсивной организации большего количества затрат. Шест Мария был превосходным примером подобного рода изобретательности. Я приведу больше доказательств по этому вопросу в главе 12, когда буду противопоставлять римские и средневековые архитектурные технологии.
Римские экстенсивные власти были беспрецедентными. Они объясняют и долговечность империи. Но, не возвращаясь вновь к комплексному заключению относительно вопроса об «упадке и разрушении», они также помогают объяснить насильственный характер ее окончательного исчезновения. У федеральных империй доминирования всегда были большие проблемы с их приграничными регионами, хотя в принципе любым соседям можно было приписать статус пограничья (то есть «получленов»). Но римский экстенсивный территориальный контроль особенно подчеркивал пропасть между цивилизацией и варварством. Границы Рима были более четкими, чем у остальных древних империй. Римские достижения в идеологической власти также способствовали фиксации его границ. Как мы увидим в следующей главе, его
