В. Королюк - Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв.
В то же время исторический опыт 60—80-х годов с полной и безусловной очевидностью показал, что олицетворяемая Оттоном I и его саксонским окружением универсалистски-имперская программа никоим образом не может быть согласована с основными политическими задачами, стоявшими перед подымающимися западнославянскими раннефеодальными государствами. Программа эта в руках восточногерманских феодалов оказалась всего лишь новым, хотя и чрезвычайно помпезным, идеологическим оформлением их старых притязаний на Востоке.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. РУСЬ И ПОЛЬША в X в.
В отличие от проблем польско-чешских отношений 60—80-х годов X в. вопросы польско-русских отношений второй половины X в. постоянно приковывали к себе внимание историков. Анализу отношений, складывавшихся в это время между Русью и Древнепольским государством, посвящена колоссальная литература на русском, украинском, польском и немецком языках. Ни один историк, касавшийся проблем политического развития Руси или Польши X в., ии один последователь, пытавшийся обрисовать процесс складывания территории Древнерусского или Древнепольского государств, не проходил мимо этой темы. Она неизменно оставалась в центре внимания как старой, так и новой историографии, постоянно являясь предметом острых споров.
Важно подчеркнуть, что и сегодня нет единой точки зрения даже в марксистской историографии на оценку характера этого начального этапа польско-русских отношений.
Обширности существующей историографии вопроса и царящей в ней многоголосице странным образом противоречит крайняя фрагментарность и явная неполнота сохранившихся данных источников. Фактически при характеристике польско-русских отношений второй половины X в. исследователи вынуждены ограничиваться анализом нескольких замечаний русской летописи и случайным упоминанием русско-польских сюжетов в немецких анналах. В литературе уже высказывалось мнение, что существующие источники не отражают в полной мере действительной картины русско-польского соседства и общения в рассматриваемое здесь время'. Поэтому и основанное на их изучении изложение развития русско-польских отношений не может претендовать ни на какую полноту. Зато недостаток источников и их определенная неясность открывают широкие возможности для высказывания разного рода догадок и более или менее обоснованных комбинаций.
Задачей последующего исследования и является попытка, опираясь на сохранившиеся данные источников, разобраться в сумме высказанных в литературе, часто взаимоисключающих взглядов, оставляя в силе те выводы, которые удастся согласовать со всем известным фактическим материалом по истории Руси и Польши X в.
Но прежде необходимо, хотя бы в самой краткой форме, охарактеризовать суть продолжающейся в науке дискуссии. Одной из самых важных черт, показательных для развития как дворянско-буржуазной русской, так и польской и буржуазной украинской историографии, было общее им всем представление об исконности русско-польской вражды, являвшейся якобы основным содержанием исторических отношений, складывавшихся на протяжении веков между двумя славянскими народами. Под этим углом зрения делались и попытки рассмотреть русско-польские отношения X в.2
Помимо общеполитических мотивов, оказывавших в конкретных условиях XIX — начала XX в. определяющее влияние на настроение дворянско-буржуазных и буржуазных историков, известную роль здесь сыграло и состояние источников.
Дело в том, что исходным пунктом для всех концепций, формулировавшихся в ходе дискуссии, по необходимости оказывалось летописное сообщение 981 г.: “Иде (Володимер) к ляхом и зая грады их, Перемышль, Чер-вен и ины грады, еже суть и до сего дне под Русью”3.
Однако эта летописная запись не является первым свидетельством о русско-польских контактах. Еще в 966 г. арабский путешественник Ибрагим ибн Якуб упомянул в своей “Записке” о славянах, что на востоке владения Мешко I Польского граничат с Русью 4, очевидно, имея в виду границу между Мазовией и Турово-Пин-ской землей. Кстати сказать, эти слова Ибрагима ибн Якуба можно использовать как доказательство того, что в 60-х годах X в. Турово-Пинская земля входила уже в состав Древнерусского государства. Показательно вместе с тем. что Ибрагим 'ибн Якуб ни одним словом не обмолвился о каких-либо русско-польских пограничных конфликтах.
Необходимо, однако, вернуться к только что процитированному показанию русской летописи. Важность его объясняется не только тем обстоятельством, что таким образом в письменных источниках были впервые засвидетельствованы русско-польские политические контакты, причем в форме военного столкновения. Может быть, еще более важно, что столкновение это оказывается связанным с польско-русской борьбой из-за Червенских городов, о которой неоднократно говорится в источниках XI в. Не менее существенно, пожалуй, что логически, по смыслу текста летописи, область Червенских городов и Перемышльская земля оказываются ляшскими, так как ведь Владимир “иде к ляхом и зая грады их...”.
Именно это последнее обстоятельство послужило тем побудительным мотивом, который поставил 981 г. в центр всех научных споров о характере и смысле польско-русских отношений X в.
При этом следует сказать, что точка зрения огромного большинства польских исследователей XIX — начала XX в., настаивавших на точном смысле слов летописи и опиравшихся на ее буквальную трактовку, представляется достаточно ясной, а основная политическая тенденция вполне очевидной и прозрачной.
В более сложном положении находились русские исследователи вопроса, которым приходилось искать новых путей его разработки, начиная от опытов иначе осмыслить и истолковать летописный текст до попыток выявления в нем более поздних интерполяций, внесенных рукой одного из последующих редакторов древнего летописного свода. Решающим соображением, руководившим ими при этом, было то, что не только в XI—XII вв., но и в X в. комплекс земель, упомянутых под 981 г., представлял собой территорию древних восточнославянских 'племен — хорватов и дулебов5. Для целей настоящего исследования нет необходимости подробно останавливаться на географической характеристике так называемых Червенских городов. В настоящее время можно считать совершенно доказанным, что попытки Н. П. Барсова трактовать все упомянутые летописью под 981 г. земли в качестве единого территориального комплекса несостоятельны. Очевидно, что если и признавать существование определенного комплекса восточнославянских земель, известного по летописным данным, относящимся к событиям XI в. под именем Червенских городов, то комплекс этот был значительно более узким, чем казалось историкам ранее. В него, по-видимому, не входили Белз и Берестье, не говоря уже о Перемышле 6. Зато новейшие археологические исследования не оставляют никакого сомнения в восточнославянском облике материальной культуры древнего Червеня и его области7.
Именно восточнославянский этнический характер Червеня и Перемышля дал основание исследователям считать, что в сообщении 981 г. они названы “ляшскими” не в этнографическом смысле, а по признаку их политической принадлежности.
Уже Н. М. Карамзин, исходивший, очевидно, из такой точки зрения, попытался в связи с этим объяснить летописное сообщение 981 г. приблизительно следующим образом: хорваты и дулебы, населявшие территорию, позднее известную, по его мнению, под именем Червенских
городов, были покорены еще во времена Олега. Летописное сообщение 907 г., указывающее на участие хорватов и дулебов в походе Олега на Константинополь, является при этом основным аргументом автора8. Позднее, по мнению Карамзина, при Ярополке Русь потеряла эти свои западные владения, и они отошли к Польше9. И лишь затем последовали события 981 г.
Помимо того, что сама по себе ссылка на сообщение летописи об участии хорватов и дулебов в походе Олега 907 г. не является доказательной, о чем придется еще говорить несколько ниже, следует особенно подчеркнуть другое обстоятельство. До середины X в., точнее до того момента, пока киевскому владыке не удалось прочно подчинить своей власти княжество древлян, разумеется, ни о каком польско-русском конфликте из-за Червеня или Перемышля не могло быть и речи 10. А это означает, что отпадает весьма важная, существеннейшая основа для сделанного Н. М. Карамзиным построения.
Тем не менее его, хотя и неудачная, но все же самостоятельная попытка объяснить странное известие 981 г. на основании сопоставления данных самой летописи, представляет известный интерес, а в развитии историографии вопроса сыграла определенную и довольно значительную роль.
В дальнейшем основные положения Н. М. Карамзина были развиты в работах двух крупнейших русских исследователей— С. М. Соловьева11 и И. Линниченко12. Однако останавливаться на них более подробно не представляется необходимым.
