Василий ШУЛЬГИН - 1921 год.
Женька, остановив примус, вырастает между ними:
— Вы ожидали, пока Европа выплатит нам соответственное число миллиардов, разрешите предложить вам чашечку какао, пожертвованного русскому народу… Америкой.
— Правильно!.. Вот это истинные международные отношения… Ратифицирую! — сказал Валерий.
* * *Стук в дверь…
— А, Николай Николаевич…
Н. Н. входит, прихрамывая.
— В. В. — в постели?! Ну и лестница!.. Как вы сюда забрались?.. Здравствуйте, здравствуйте, господа!.. У вас целое общество?..
Вырастает хранящая традиции гостеприимства фигура Женьки…
— Разрешите вам предложить чашку какао?
Женька делает les honneurs de la maison,[25] как будто ничего не изменилось под луной. Сколько бы ни пришло народу, он, не моргнув глазом, будет с совершенно непринужденным видом:
— «Разрешите предложить?»
Я знаю, что это кончится тем, что они напоят всех моих гостей, но сами останутся голодными. Но иначе ведь нельзя «с точки зрения гвардейской артиллерии». Впрочем, какао есть, но нет сахару и хлеба… поэтому я тихонько дергаю В. М.
— Валерий, «по приему прежних лет»…
Он понимает сразу.
— Очень хорошо… Все по закону!..
Лира беззвучно переходит ко мне, затем в руки Женьки, который вновь возжигает примус, и под его гипнотизирующий шум совдеп продолжается.
— В. В., я только что из Парижа. Вы знаете, В. В.! Низость человеческая не имеет границ!.. Дело, которое мы делали три года… все эти усилия… и страшные жертвы… все это хотят свести на нет! Превратить в ничто… Понимаете: Керенский принимает поздравления!.. «Они» спасли Россию! Примазались к этому восстанию… воображают себя победителями… А армию… ту армию, которая истекла кровью в этой борьбе… поливают грязью!.. Пакостят, клевещут, лгут!.. Хотят вырвать у нее этот жалкий паек, который дают ей французы!.. Чтобы с голоду умерли те… кто три года боролся… кто нес невыразимое страдание… за эту свободу для русского народа… того русского народа, о ком эти… ничего не делавшие… смеют говорить!.. Кричат об этом Кронштадте… Поверили!.. и на все сделанное… наплевали! — на кровь… на жертвы… на слезы… на все плюнули в лицо!.. Какая низость, В. В.!
Нет человека, более привязанного к армии и больнее чувствующего несправедливость к ней, чем Н.Н. Его невозможно успокоить в его волнении… Он кричит своим нервным голосом, изысканным и резким, и глаза горят, в запавших орбитах, как бывает у тяжело больных и фанатиков.
* * *Стук в дверь.
— Те же, и Николай Николаевич Второй, — возвещает Валерий.
Н. Н. Ч. входит. Приветствия…
— В. В. Можно ли так? Это же опасность для жизни, ваша лестница!.. Вы погубите всю редакцию «Великой России»… и «Зарниц»… Кстати, я отложил вашу статью… Это все совершенно правильно, что вы говорите, что «три жида» не управляют миром, как думают правые, но что, если союзники будут себя вести так, как они себя ведут, то придется выдумать этих «трех жидов» для управления вселенной, но ведь это — как раз те темы, которых нельзя касаться: ни евреев, ни союзников! Нас и так еле не закрыли… Ведь вы знаете, какая «свобода печати» царит на Ближнем Востоке под просвещенным управлением «великих демократий Запада»… Прихлопнут, можно сказать, как муху… вы бы что-нибудь лучше о Милюкове написали…
— Хорошо, я напишу… «Открытое письмо»…
— Ну вот, прекрасно…
Вырастает сакраментальная фигура Женьки:
— Разрешите предложить вам?..
— Нет, нет — ни в коем случае… наоборот, я думаю, что нам надо…
— «Очистить помещение»? правильно! — сказал Валерий. — Преступное скопище, — выходите! Вы бы, ваше превосходительство, —господин поручик, встали бы все-таки… Чтобы честно было, согласно закону…
Они ушли…
«Великая Россия» in corpore ушла по скрипучей лестнице — я продолжал валяться…
«Пока не требует поэта»…
* * *Господи, неужели все было даром?..
Я загубил двоих, Н. Н. — троих сыновей…
И все мы так… и валяемся по чердакам с окровавленным сердцем…
Ужели все было даром, и Россию так не вырвать у Смерти?..
* * *Ведь мы знали. Мы потому и боролись, что знали… Мы знали: Ее ведут на заклание… На заклание ужасному Богу, который страшней Молоха…
Мы знали, что он убьет ее, потому что Социализм не может не убить, — ибо он — Смерть. Красная Смерть XX века, ужасная психическая болезнь, мировое поветрие, посланное, должно быть, за грехи наши…
Мы знали, что он задушит Ее… Задушит голодом. Мы спешили на помощь, мы рвались в эту Москву, мы устлали путь своими телами, ибо знали, что время не ждет, что двенадцать часов бьет…
Мы не смогли… Ах, мы были слишком грешны, должно быть, чтобы выполнить слишком святую задачу…
* * *Или, быть может, те люди, которых мы хотели спасти, они — слишком грешны.
«Не пожелай жены ближнего твоего, не пожелай дома искреннего твоего, ни осла его, ни раба его, ни скота его, ни всего елико суть ближнего твоего»…
Тех, кто помнил десятую заповедь, тех мировое поветрие, тех — Смерть, тех — Социализм, — не мог коснуться…
Красная Смерть хватает только тех, кто пожелал «всего елико суть ближнего твоего»…
* * *Так было…
Когда мы, белые, хотели вырвать их из когтей смерти, невидимые Ангелы преградили нам дорогу:
— Не прикасайтесь… Да сбудется на них реченое от Господа… «Вкусивый от древа познания Добра и Зла, смертью умрет!»…
Они вкусили от Древа познания Добра и Зла… Отринув Божий Заповеди, они сами определили, что есть Добро и Зло… Они отвергли Законы Божеские… и установили свои — скотоложные законы… законы, рожденные в хлеву, где дикие вепри совокупились с блеющими баранами… где дьявол торжествующий оплодотворил нечистых коз… где Ленин, кровавый бык, порвал Милостью Божьею осененные виссон и порфиру… Он стал им Аспидом, всемогущим… творцом видимого и невидимого… Он начертал им новые законы Добра и Зла… И они согласились… покорились… поклонились.
Почему?
Потому что в скотских душах их не привилась грозная и непревзойдимая заповедь Божия…
— Не пожелай ничего, елико суть ближнего твоего.
Они «пожелали»… И смертью умрут…
Они покорились диким вепрям, выхрюкавшим им «равенство», — антидекретное и богоборное…
И смертью умрут…
И мы бессильны вымолить у Бога им прощение… ибо сами слишком грешны, и не доходит молитва наша…
* * *Россия отдана гневу Бога, испепелена будет, как Содом и Гоморра, ибо не нашел Господь двух праведников… не нашел их среди тех, оставшихся в ужасе, не нашел и среди нас, переведенных через Черное море и ввергнутых в Неведомое…
Но послужит ли этот страшный пример — другим?.. Всем народам Запада, столпившимся на берегах Босфора?..
Спешите, франко-американо-германо-бритты!.. Спешите, созидатели мира!.. Спешите, смерть около вас!
Вот она пишет над Россией, над необъятной Россией, буквами, чей рост превосходит пространство ваших стран, пишет потоками крови, грязи и слез, на которые не хватило бы вод Волги, Днепра и Енисея, пишет страшные слова, беспощадные слова, самые грозные от сотворения мира:
— Мене, такел, фарес… Народы, чтите десятую заповедь Божию… Мене, такел, фарес!..
* * *Стук в дверь.
— Вовка, ради Бога, узнай, кто это?
Там, оказывается, сошлось несколько…
Один генерал, один поручик, который требует «полной конспирации», и один просто поручик и два полковника, один «спешно на минутку», другой надолго — но, так сказать, — свой…
Вовка распорядился так: генерала попросил на крышу…
— Но ведь там, наверное, развешано сушиться белье нашей гитаны?!.
— Развешано, но… это ничего… зато я сказал, что вы сейчас встанете, что вы немножко были больны… А пока примите полковника, «спешно, на минутку», а потом одевайтесь, а пока будете одеваться, — примите «конспиративного поручика», а того поручика и своего полковника я пока займу чем-нибудь…
* * *«Полковник на минутку» привез письма из Галлиполи и, кроме всяких приветов, журнал: «Развей горе в Голом Поле»… Он издается в единственном экземпляре, потому что все рисунки от руки, но мне сделали второй, во внимание к тому, что я им дал статью тогда, когда был у них, статью «Белые Мысли»… Право, это трогательно… В книжке написаны всякие хорошие слова…
— Вы нас нашли, В. В. Вы первый к нам приехали в лагерь…
В этом никакой моей заслуги… Я искал сына… Расспрашиваю… Полковник рассказывает.
Положительно, мне нравится настроение галлиполийцев. У них твердо. И, видимо, растет фигура Кутепова. Когда я был — ругались. Сейчас нет… Строг до невозможности, но дело делает…
