Сергей Павлюченков - Военный коммунизм в России: власть и массы
Парадигма России и Германии ярко подтверждается событиями 1921 года. Отказ от военного коммунизма в России и от военного социализма в Германии произошел почти синхронно. X съезд РКП (б) принял решение о замене продразверстки продналогом 15 марта, а через месяц 14 апреля германский министр земледелия внес в рейхстаг законопроект о регулировании сделок с зерном, который вскоре был принят. В нем предусматривался переход от политики государственной монополии на торговлю хлебом — к продовольственному налогу.
Сравнительный анализ исторического опыта двух стран подтверждает общую закономерность возникновения системы военного коммунизма. В Германии государственная диктатура проводилась в рамках компромисса с буржуазией, юнкерством, прочими собственниками и рабочим классом без абсолютизации ее значения, с полным пониманием вынужденности и временности этой меры. Но поскольку в России сложилось так, что внедрить государственную диктатуру оказалось труднее и для этого естественным течением вещей к делу были призваны иные, радикальные политические силы, то здесь была предпринята попытка использовать ее более масштабно, как инструмент перехода к новому общественному строю.
Захват большевиками политической власти в октябре 1917 года явился результатом потребности общества в радикальных государственных мероприятиях по разрешению вопросов о войне, снабжения населения продовольствием и урегулированию социально-экономических отношений. Первые мероприятия, первые декреты Советской власти по ограничению прав на частную собственность и огосударствлению важнейших отраслей экономики стали непосредственным и естественным продолжением политики, наметившейся еще при царизме и проводившейся Временным правительством. И с этой точки зрения Октябрьская революция предстает чисто верхушечным переворотом, теряется между последовательными шагами по преодолению национального кризиса, вызванного центробежными силами капитализации и либерализации России, усугубленного войной. Вместе с тем политика государственной централизации превратилась из насущной потребности в военный коммунизм только тогда, когда ее начали проводить большевики, которые относились к ней уже не как ко временной, вынужденной войной мере, но как к общественному принципу, фундаменту грядущего коммунистического уклада. Поэтому не будет ошибкой считать символическим началом политики военного коммунизма именно момент прихода большевиков к власти, когда начала довлеть идеология господствующей партии и приводить государственную политику к результатам намного худшим, чем они могли бы быть на деле.
Октябрь 1917 года — это вступление общества если и не в «царство разума», как когда-то думалось марксистам, то определенно в область очень сильного влияния идеологии и вообще сознательного, планового начала на жизнь. Этапы формирования историографии военного коммунизма сами по себе способны прояснить очень многое по поводу его природы. Как отдельного человека, так и целые коллективы непосредственно побуждают к действию некие идеальные установки, возникающие в индивидуальном и коллективном сознании. Эти установки и есть первое, что встречается при анализе мотивов человеческой деятельности. Поэтому совершенно естественно, что сразу, еще в годы НЭПа, современники и, главное, творцы военного коммунизма добросовестно смотрели на него как на определенное производное тех собственных идеальных установок, существование которых для них самих не подлежало сомнению. Затем этот первобытный взгляд на длительное время оказался вытесненным из историографии тенденцией, объяснявшей происхождение политики военного коммунизма сугубо внешними факторами. То есть идеальным установкам была найдена причина и оправдание в объективных условиях, что явилось более глубоким проникновением в проблему, но вместе с тем и ограничением ее видения. В последние годы основное внимание исследователей вновь обратилось в сторону идеальных мотивов и роли идеологии, но уже на новом уровне. Выяснялись особенности формирования идеальных установок большевистского руководства в связи с его специфическими социальными интересами как нового господствующего класса.
Сейчас вне всяких сомнений то, что политику, большевиков определяли как внешние условия, так и некая «высшая» идея. Военный коммунизм, как человеческое, общественное явление, не мог быть ничем иным, как порождением материальных и идеальных факторов, а также их воплощенным противоречием. И поэтому задача новейшего этапа историографии заключается в том, чтобы отразить диалектику материального и идеального на примере этого конкретного отрезка истории. Причем было бы опрометчивым относиться к идее как только к более или менее «туманному» отражению реальности. И для нее действует все тот же всеобщий закон отчуждения явлений. Идея не только отражает объективную реальность, она сама является объективной реальностью и способна эту реальность создавать.
Из опыта экономических учений XIX века известно, что попытки представить чисто экономическую модель общества, дать объяснение производственных процессов с чисто экономической точки зрения, отгородив от иных общественных условий, неизменно заканчивались неудачей. Тем более с чисто экономических позиций невозможно дать сколь-нибудь удовлетворительное объяснение регулярному специфическому отставанию хозяйства России от более развитого производства стран Запада, а следовательно, невозможно объяснить причину ее регулярных социально-политических взрывов. Правильнее было бы назвать этот феномен не отставанием, а спецификой национального пути. Русское общество издавна ставило перед собой иные приоритеты, оно культивировало, преклонялось и ненавидело свое государство. П. Н. Милюков, опираясь на взгляды своего учителя В. О. Ключевского, писал, что «у нас государство имело огромное влияние на общественную организацию, тогда как на Западе общественная организация обусловила государственный строй»[107]. В силу исторических и духовных причин русские издавна в первую очередь стремились сохранить свое единство в государстве, как правило принося в жертву единству (как теперь говорят, «соборности») и часть личной свободы, и экономическую эффективность, и материальное благополучие. Опыт убеждает, что в России кризисы всегда были следствием развития партикуляризма, сопряжены с раздробленностью, утерей единства; он же показывает то, что Россия всегда выходила из кризиса путем усиления централизации и государственности. Объективно военный коммунизм в России явился исторически конкретной формой укрепления государства и национального единства.
Февральская революция, смахнувшая одной рукой с исторической сцены неспособную романовскую монархию, другой рукой широко распахнула дверь кризису, наступавшему из глубин монархии. Большевистская революция, как закономерный результат Февраля, объективно положила начало выходу из кризиса, но выходу резкому, сопряженному с ломкой отжившего уклада, сопровождавшемуся гражданской войной и еще большим углублением кризисных явлений.
Выборы в Учредительное собрание, состоявшиеся в ноябре 1917 года, принесли ощутимую победу большевикам в главных промышленных районах Центра и Северо-Запада страны. За счет них большевики получили около 24 % голосов избирателей, однако в тот период сказалось то, что еще не схлынула волна недоверия к буржуазному Временному правительству и большевизации Советов, которая вообще позволила партии Ленина осуществить октябрьский переворот. Несколько позже, после вскрытия избирательных урн в Учредительное собрание, стало открываться и то, что надежды рабочих на правительство большевиков по экстренному улучшению своего материального положения жестоко обмануты. Новый поворот, в особенности происходивший под призывами коренного слома старого государственного аппарата, с заявлениями о том, «что можно и должно разрушить до основания прежний буржуазный строй и на его обломках начать строить совершенно новое социалистическое общество»[108], только усугублял разруху и приносил новые испытания городскому населению. В декабре государственная заготовка продовольствия практически прекратилась, быстро подступали голод и морозы, охлаждая отношение рабочих масс к октябрьским победителям. Декабрьские настроения в фабрично-заводской среде стали коренным образом изменяться даже по сравнению с ноябрьскими. В конце 1917 года наступил очередной перелом в сознании рабочих, резко увеличилась популярность предстоящего Учредительного собрания и лозунгов тех политических партий, которые уже с 28 ноября (11 декабря) повели активную кампанию в его защиту.
Тем не менее ленинская партия уже твердо взяла в руки кормило государственной власти. 6 января 1918 года в проекте декрета о роспуске Учредительного собрания Ленин писал, что буржуазный парламентаризм изжил себя, что не общенациональные, а только классовые учреждения, каковыми являются Советы, в состоянии преодолеть сопротивление имущих классов и заложить основы социалистического общества. Известные манифестации 5 января наглядно продемонстрировали как решимость большевистского руководства удержать власть, так и отход значительной части рабочей массы от большевиков. Сохранившая верность Смольному рабочая Красная гвардия с ожесточением расстреливала на улицах Петрограда и Москвы своих братьев по классу, выступивших в защиту открывающегося Учредительного собрания.
