Игорь Фроянов - Грозная опричнина
Таким образом, Пискаревский летописец наделяет Сильвестра ролью одного из двух правителей Русской земли{209}. И у нас нет веских оснований, чтобы подвергать сомнению этот рассказ летописца.
Если Пискаревский летописец рисует обобщенный образ Сильвестра-правителя, то так называемая Царственная книга, близко отстоящая от описываемых ею событий{210}, детализирует этот образ: «Бысть же сей священник Селиверст у государя в великом жаловании и в совете духовном и в думном, и бысть яко всемогий, вся его послушаху и никтоже смеяше ни в чемъже противитися ему ради царского жалования: указываше бо и митрополиту и владыкам и архимандритом и игуменом и чрънцом и попом и бояром и дияком и приказным людям и воеводам и детем боярским и всяким людем; и, спроста рещи, всякия дела и власти святителския и цръския правяше, и никтоже смеяше ничтоже сътворити не по его велению, и всеми владяше обема властми, и святителскими и царскими, якоже царь и святитель, точию имени и образа и седалища не имеяше святительского и царьского, но поповское имеяше, но токмо чтим добре всеми и владеяше всем с своими съветники»{211}.
Приведенный летописный текст, являясь фрагментом приписок к Царственной книге, написанных несколько позже трактуемых ими событий{212}, долгие годы не вызывал у историков (как, впрочем, и приписки в целом) сомнений относительно своей подлинности и достоверности. Ситуация существенно переменилась, когда С. Б. Веселовский, по каким-то причинам явно не симпатизирующий Ивану Грозному, опубликовал в 1947 году статью «Последние уделы в Северо-Восточной Руси», где автор утверждал, что «все поправки, приписки и интерполяции Царственной книги, сделанные одним почерком и одним лицом, позднего происхождения; они сделаны лет восемнадцать-двадцать спустя после болезни царя в 1553 г. при непосредственном близком участии самого царя и с определенной тенденцией — оправдать царя в казни старицких князей в 1569 г.»{213}. С. Б. Веселовский подготовил также работу «Интерполяции так называемой Царственной книги о болезни царя Ивана 1553 г.», увидевшую свет лишь в 1963 году. В летописном рассказе о болезни царя историк нашел «злобную карикатуру на попа Сильвестра»{214}, принадлежащую автору приписок к Царственной книге — царю Ивану. И еще: «Самую решительную тенденциозность интерполятор проявил относительно попа Сильвестра и старицких князей… Сильвестр, насколько известно, появился в Москве не ранее 1547 г. Между тем, интерполятор без смущения говорит неправду, будто старицкие князья были освобождены и получили удел потому, что о них «промышлял» Сильвестр. В связи с этой ложью интерполятор дает гиперболическую характеристику всемогущества Сильвестра, которую историки принимали на веру»{215}. Но если благовещенский поп, рассуждает С. Б. Веселовский, «был так всемогущ у царя, то почему он не принимал никакого участия в суматохе о присяге? Далее, если Сильвестр скомпрометировал себя в глазах царя своей близостью к старицким князьям, то непонятно, почему царь продолжал держать его у себя в приближении еще шесть лет после выздоровления»{216}.
Трудно уяснить, почему С.Б.Веселовский говорит о «злобной карикатуре на попа Сильвестра». В Царственной книге Сильвестр изображен как «всемогий» (всемогущий) и находящийся в близких отношениях с князьями старицкими — Владимиром и его матерью Ефросиньей. Но разве это карикатурное изображение да еще к тому же злобное? Едва ли. Так кто же злобствовал: царь Иван или историк Степан? Вопрос, пожалуй, риторический…
«Сильвестр, насколько известно, появился в Москве не ранее 1547 г.», — безапелляционно заявляет С. Б. Веселовский. Позволительно спросить, кому это известно? Похоже, прежде всего, самому С. Б. Веселовскому, поскольку вопрос о времени появлении Сильвестра в Москве дискуссионный. Исследователи предлагали различные его решения, о чем, несомненно, знал С. Б. Веселовский, но почему-то сделал вид, будто не знает. Между тем, есть основания относить приезд Сильвестра в Москву к концу 30-х годов XVI века. Если это так, то становятся надуманными и несправедливыми упреки во лжи, обращенные Веселовским к Ивану Грозному, который будто бы соврал, говоря, что «промышлением» Сильвестра князь Владимир и княгиня Ефросинья Старицкие вышли из-под стражи на свободу. Как показывает анализ соответствующих данных, именно по инициативе Сильвестра был поднят вопрос об освобождении старицких князей. А это означает, что, вопреки утверждению С. Б. Веселовского, Иван-интерполятор дал «характеристику всемогущества Сильвестра» вне связи с какой бы то ни было ложью. Другое дело, являлась ли царская характеристика попа Сильвестра, как выразился С. Б. Веселовский, «гиперболической» и насколько. Здесь есть еще какой-то предмет для обсуждений, хотя и сомнительный, на наш взгляд{217}.
Не согласуется с рассказом Царственной книги и другое утверждение С. Б. Веселовского о том, что Сильвестр якобы «не принимал никакого участия в суматохе о присяге» наследнику престола младенцу Дмитрию. На самом деле это было не так, хотя действительно мы не видим Сильвестра среди тех, кто должен был целовать крест Дмитрию, что, впрочем, естественно, поскольку Сильвестр, будучи священником, не имел думного чина и потому формально не входил ни в Ближнюю Думу, ни в большую Боярскую Думу, а значит, не мог участвовать в присяге. Но он активно содействовал старицкому князю Владимиру в его стремлении сесть на московский трон, дойдя до открытого столкновения с теми боярами, которые оставались верными Ивану и Дмитрию, и вынудил их объясняться с собой. Чтобы решиться на такое, благовещенскому попу надо было обладать немалым влиянием и реальной властью{218}. Иначе не понять, что позволило ему консолидировать вокруг себя группу советников, т. е. бояр, подобно своему лидеру настроенных в пользу старицкого князя. С. Б. Веселовский не в силах понять, как могло такое случиться, что взявшего сторону Владимира Старицкого и тем скомпрометированного Сильвестра царь Иван продолжал держать у себя не один год в приближении. С точки зрения рациональной это объяснить, конечно, трудно. Но если вспомнить о душевном состоянии Ивана IV, глубоко религиозного человека, охваченного чувством всепрощения и объятого желанием «свести всех в любовь», то невольно возникает вопрос: не простил ли государь провинившегося Сильвестра? Митрополит Иоанн имел основания утвердительно ответить на этот вопрос: «Царь всех простил! Царь посчитал месть чувством, недостойным христианина и монарха»{219}. Так выявляются некоторые чисто субъективные мотивы событий царствования Ивана Грозного.
В этой связи необходимо заметить, что получившие широкое распространение в исторической науке представления о тенденциозности сочинений царя Ивана, об отступлении их автора от правды в угоду собственным, далеко не всегда верным взглядам, а также ради оправдания совершенных им жестокостей и просчетов, нуждаются в комментарии. Современные историки никак не могут хотя бы чуть-чуть проникнуться мироощущением наших предков и забывают главное: Иван IV — Богоизбранный, Богоданный и Боговенчанный Царь, разумеющий Царское предназначение, состоящее в служении Богу и ответственности его перед Богом не только за себя, но и за своих подданных: «Аз убо верую, о всех своих согрешениях вольных и невольных суд прияти ми, яко рабу, и не токмо о своих, но и о подовластных дати ми ответ, аще что моим несмотрением погрешится»{220}. Царь Иван верил, что единственный ему судия — это Бог, который все видит, все знает. Так стал бы он оправдываться перед своими подданными, за которых он сам ответствен, или изворачиваться и лгать, выгораживая себя? Вряд ли. Такое могли придумать лишь позднейшие историки, не вникающие в психологию людей прошлого и модернизирующие ее.
Кроме С. Б. Веселовского и независимо от него проблему интерполяций Царственной книги вообще и применительно к событиям 1553 года в частности изучал Д. Н. Альшиц{221}. Его работы прочно вошли в обиход исторической науки и были положительно оценены известными специалистами. Среди них был, естественно, С. Б. Веселовский{222}. Одобрительно отозвался об исследованиях Д. Н. Альшица и другой знаток истории Руси XVI века, А. А. Зимин, который говорил: «Одним из основных источников для изучения политической истории 40–50-х годов XVI в. являются вставки в Лицевой летописный свод, содержащий красочный рассказ о мятеже 1553 г., восстании 1547 г., выступлении пищальников 1546 г. и некоторые другие интересные сведения. Д. Н. Альшиц благодаря тонкому источниковедческому анализу выяснил, что составителя всех этих приписок следует искать в канцелярии Ивана Грозного. Он также убедительно показал, что приписки имеют тенденциозную направленность, связанную с событиями 60–70 годов XVI в.»{223}.
