Игорь Фроянов - Грозная опричнина
Историки по-разному воспринимают рассказ Ауки Новосильцева. Так, С. О. Шмидту этот рассказ послужил свидетельством, что за границей знали о «большом влиянии Адашева на правительственную деятельность». Поэтому «не случайно через 25 лет после смерти Адашева его сравнивали в Польше с царским шурином Борисом Годуновым»{189}. С. О. Шмидт, исходя из отчета русского посла, замечал, что «в представлении иностранцев А. Ф. Адашев был «правителем земли» и «ближним человеком» государя»{190}. Однако А. И. Филюшкин решительно выступил против такого рода интерпретаций. Имея в виду слова Станислава Карнковского, сказанные Ауке Новосильцеву, он пишет: «Данная речь часто используется исследователями в качестве «неопровержимого доказательства» обладания А. Ф. Адашевым реальной властью и статусом временщика, равным Борису Годунову. Но они не обращали внимания на ответ А. Новосильцева на слова С. Карнковского (например, С. О. Шмидт просто опустил его в своей публикации данного отрывка из посольских книг). А реакция русского посланника весьма примечательна. Дело в том, что он… категорически опроверг заявление С. Карнковского! Л. Новосильцев прокомментировал его следующим образом: «Олексей был разумен, а то не Олексеева верста, то великий человек, боярин и конюший… а разумом его Бог исполнил всем, и о земле великой печальник». Таким образом, с точки зрения русского дипломата, статус Адашева оказывается гораздо ниже статуса Годунова («не Олексеева верста»), то есть он не являлся временщиком. Он не был ни политически весомым («великим») человеком, ни «печальником о земле». Видеть же в словах «Олексей был разумен» что-либо, кроме признания незаурядных талантов государственного деятеля (коими, как мы знаем, Адашев, несомненно, обладал), будет некорректным. Фигура Адашева была хорошо известна в Литве из-за его дипломатической деятельности в 1559–1560 гг. и поэтому нет ничего удивительного, что о нем слышал гнезненский епископ. Источником же его трактовки роли Адашева как временщика, с нашей точки зрения, могла стать имевшая хождение в Литве и Польше ИВКМ»{191}.
Мы намеренно привели столь пространную выдержку из книги А.И.Филюшкина, чтобы нагляднее продемонстрировать исследовательские приемы автора. Начнем с последнего утверждения его о том, что источником трактовки Станиславом Карнковским роли Алексея Адашева в качестве временщика могла стать известная в Литве и Польше «История о великом князе Московском» (ИВКМ) Андрея Курбского. Это допущение было бы уместным в том случае, если бы Карнковский не сказал, откуда он почерпнул сведения об Адашеве. Но он прямо указал на источник своей информации, упомянув в данной связи «вязней» (пленников), побывавших в плену у русских.
Это они, «вязни», воротясь домой из плена, рассказывали своим соотечественникам об увиденном и услышанном в Москве, где еще хранили память об Адашеве, находя общее между ним и Годуновым. От этих бывших пленников Станислав Карнковский узнал о добродетелях Бориса Годунова и его сходстве в качестве правителя с Алексеем Адашевым, о чем гнезненский архиепископ поведал сам московскому послу Л. Новосильцеву. Вот почему иные предположения, на наш взгляд, здесь совершенно излишни. Однако важно отметить, что независимо от сочинения Курбского (ИВКМ) в Москве после смерти Ивана IV курсировали сведения об Алексее Адашеве, в которых он как правитель Руси уподоблялся Борису Годунову. Перед нами, следовательно, еще один, хотя и своеобразный, по-видимому, устный, но самостоятельный источник, подтверждающий правдивость характеристики правительственной роли Алексея Адашева, данной Иваном Грозным и Андреем Курбским.
А. И. Филюшкин упрекает С. О. Шмидта, который якобы опустил невыгодный ему текст посольской книги, содержащий ответ посла Новосильцева архиепископу Карнковскому, попытавшемуся сравнить Адашева с Годуновым. Русский посол, оказывается, «категорически опроверг заявление С. Карнковского», указав ему на то, что «статус Адашева» «гораздо ниже статуса Годунова», что Адашев «не являлся временщиком» и не был «политически весомым («великим») человеком». Справедливы ли эти утверждения?
Прежде всего, хотелось бы заметить, что А. И. Филюшкин, предъявив претензии С. О. Шмидту по части использования источника, сам, казалось, должен быть здесь, как говорится, на высоте. Но этого, к сожалению, не случилось. Он также «урезает» источник, причем в очень важном месте, содержащем ключ к пониманию смысловой направленности ответа Л. Новосильцева. У Филюшкина посол говорит, что Годунов — «не Олексеева верста»: «то великий человек, боярин и конюший… а разумом его Бог исполнил всем, и о земле великой печальник». В источнике, между тем, фигурирует еще одно высказывание Новосильцева о Годунове, опущенное А. И. Филюшкиным: «То великий человек, Боярин и Конюшей, а Государыне нашей брат родной, а разумом его Бог исполнил всем, и о земле великой печальник». Фраза «а Государыне нашей брат родной» особенно наглядно показывает, в чем решительно, с точки зрения Луки Новосильцева и современников, уступал Алексей Адашев Борису Годунову. Он уступал ему породой и чином. В самом деле, Годунов был боярином и конюшим (высший придворный чин), тогда как Адашев — всего лишь окольничим. Годунов являлся родным братом царицы Ирины, тогда как Адашев — дальним родственником Захарьиных. Первый был родовитым, а второй — худородным. Именно по всему этому Борис Годунов «не Олексеева верста», но отнюдь не потому, что Годунов правил Московским государством, а Адашев не правил. Добавим к этому, что термины «в версту» и «не в версту» суть технические термины, применявшиеся при местнических счетах. Говоря о том, что Годунов «не Олексеева верста», царский посол стремился подчеркнуть очевидную для него мысль: «великий человек» Борис Годунов не ровня Алексею Адашеву и упоминание их имен рядом «невместно», несмотря на то, что оба они (Адашев в прошлом, а Годунов в настоящем) правили Московским государством. Надо полагать, Лука Новосельцев поправил Станислава Карнковского не только ради одной истины. Будучи официальным представителем московского правительства, он не мог допустить в своем присутствии порухи чести руководителя этого правительства, зная, какие неприятные последствия навлечет тем на себя по возвращении в Москву. Однако все это не дает оснований утверждать, будто Новосильцев оспорил Карнковского, — представившего Адашева «ближним человеком» Ивана IV, т. е. временщиком. Смысл возражений посланника иной: нельзя сравнивать Бориса Годунова с Алексеем Адашевым, поскольку с точки зрения знатности и чина это — несопоставимые политические фигуры.
Таким образом, из отчета посла Луки Новосильцева следует, что в Москве середины 80-х годов XVI века, а также в Речи Посполитой того времени велись разговоры об Адашеве — правителе Московского государства времени Ивана IV. Перед нами еще один источник, свидетельствующий об огромной власти, которой обладал Алексей Адашев благодаря особому к себе отношению царя Ивана.
О могуществе Адашева можно судить по некоторым обстоятельствам, всплывшим в ходе местнического спора князя А. Д. Хилкова с Ф. М. Ласкиревым. Последний в своей челобитной писал: «По недружбе Алексей Одашев отца моего послал в Казань в городничие, сковав»{192}. Отсюда С. О. Шмидт верно заключил: «А. Ф. Адашев был настолько всемогущ, что имел возможность неугодного ему служилого человека («по недружбе») назначить на низкую в местническом отношении должность и послать его туда силой («сковав»)»{193}.
Не считаясь с местническими правилами, Алексей Адашев, пользуясь своим положением и властью, вносит в середине 50-х годов XVI века род Адашевых, доселе мало выдающийся, в «Государев Родословец», запечатлевший, можно сказать, цвет русской знати, к которой теперь «примазался» и адашевский род. С. О. Шмидт вполне правомерно усмотрел в этом, помимо прочего, подтверждение словам Ивана Грозного «об А. Ф. Адашеве и его советниках, что они «сами государилися, как хотели»{194}.
Следует, наконец, сказать о непосредственном участии Алексея Адашева в распределении по службе служилых людей «государева двора», отраженном в Дворовой тетради 50-х годов XVI века{195}. Это давало возможность Адашеву с единомышленниками обзавестись сторонниками в придворной служилой среде и тем самым укрепить свое положение и власть.
Итак, есть основания говорить о том, что Иван Грозный и Андрей Курбский, характеризуя Алексея Адашева как всесильного временщика, рисовали его реальный, а не вымышленный образ.
И. И. Смирнов, изучавдшй политическую биографию А. Ф. Адашева, обратил внимание на два типа временщиков, властвовавших по-разному в зависимости от конкретных обстоятельств. В деятельности временщика «мог преобладать или элемент исполнителя воли самодержавного государя, или, напротив, временщик-правитель мог фактически узурпировать права государя и, действуя формально от его имени, по существу сам выступать в роли носителя самодержавной власти централизованного государства»{196}. По мнению историка, «ярким представителем последнего типа временщика-правителя может служить Борис Годунов, не только правивший именем Федора Ивановича, но и фактически заменивший во главе государства слабоумного царя. Напротив, в отношении Адашева вряд ли можно его «правительство» рассматривать как некую личную диктатуру молодого костромского дворянина. И гораздо правильнее объяснить размеры власти Адашева и характер его влияния тем, что в своей деятельности Адашев выступал именно как доверенное лицо Ивана IV, как проводник той политики укрепления централизованного государства, идеологом и вдохновителем которой был сам Иван IV»{197}. Эти суждения И. И. Смирнова не являются, на наш взгляд, безупречными. В самом деле, если А. Ф. Адашев, как считает исследователь, был доверенным лицом царя и проводником его политики, то чем вызваны неоднократные обвинения в узурпации власти, обращенные Иваном к своему прежнему любимцу и его «согласникам»? Правда, ответ здесь у многих историков готов заранее: Иван Грозный несправедлив по отношению к Адашеву; он тенденциозен и субъективен в оценке деятельности Адашева. Эту заезженную пластинку историки старательно крутят не одно десятилетие. Но позволительно спросить, кто такой по сравнению с богоизбранным царем Иваном князь Курбский, чтобы государь в своем послании к нему юлил, изворачивался и лгал, т. е. внутренне унижался? Надо обладать безбрежной фантазией, чтобы вообразить подобную сцену между господином и холопом, каковым по отношению к Грозному и являлся Курбский. Разумеется, А. Ф. Адашев не сразу покусился на власть. Приближенный и обласканный царем, он какое-то время действительно выступал в качестве доверенного лица Ивана IV и проводника его политики. Вскоре, однако, Адашев вместе с Сильвестром и другими деятелями Избранной Рады, пользуясь расположением молодого и неопытного государя, перетянули высшую власть на себя, оставив за Иваном роль номинального или титульного правителя. В результате была установлена своеобразная групповая диктатура во главе с Адашевым и Сильвестром, ограничившая власть царя посредством сосредоточения ее в руках царских советников, о чем говорил в своих посланиях князю Курбскому Иван Грозный, а Курбский — в своей «Истории о великом князе московском».
