Барбара Такман - Европа перед катастрофой. 1890-1914
Решив искупаться в Цюрихском озере, Клайнс чуть не наткнулся на «румяную бородатую голову, плывшую навстречу» и, как оказалось, принадлежавшую Бернарду Шоу, тоже делегату, представлявшему Фабианское общество. Писатель уже отверг марксизм и революцию и не скупился на сарказм в сообщениях с конгресса, обвинив Вильгельма Либкнехта в том, что он втирает очки своим последователям «риторикой баррикад»15. Германские вожди, по его мнению, на сорок лет отстали от жизни. Самым старшим из них был 67-летний Либкнехт, основавший партию в 1875 году. Он происходил из потомственной профессорской семьи, зародившейся еще в XVIII веке, побывал в тюрьме за участие в буржуазной революции 1848 года, после чего тринадцать лет жил изгнанником в Англии, где сошелся с Марксом. Когда Либкнехт умер в 1900 году, его провожали в последний путь более ста тысяч человек и похоронная процессия, растянувшаяся на четыре часа.
Для всех, кроме Шоу, германская партия была надеждой социализма, его знаменосцем в стране, где, как предрекал Маркс, и должна была совершиться революция. На всех производили впечатление ее численность и сплоченность, превосходная организация, ее двадцать восемь секретарей, ее учебная программа для партийных активистов и неуклонно растущая популярность. На выборах 1893 года за социал-демократию проголосовали 1 750 000 человек, почти 25 процентов электората, ни одна другая партия не имела такой армии сторонников. Устраняясь от взаимодействия с буржуазными партиями, социал-демократы, несмотря на численность, не обладали сколько-нибудь серьезным политическим влиянием в этом импотентном органе, каким был рейхстаг. Тем не менее сам факт существования такой партии оказывал косвенное воздействие на правительство, делая его уступчивее. Кайзер, отметив отставку Бисмарка отменой исключительного закона против социалистов в 1890 году, скоро исправил свою оплошность. К 1895 году он решил, что социал-демократы – «банда предателей», не достойных «называться немцами», а к 1897 году у него уже не оставалось никаких сомнений в том, что партия, «позволяющая себе нападать на всемогущего повелителя», должна быть «выкорчевана до последнего корня»16. В 1895 году Либкнехта арестовали по обвинению в lèse-majesté [144], совершенному в речи, которую, как потом заметил Бернард Шоу, «господин Артур Бальфур 17 мог произнести в “Лиге подснежника” [145] хоть завтра при полном одобрении Англии». В Германии история, приключившаяся с Либкнехтом, могла произойти с кем угодно.
В сознании германских социалистов национальные инстинкты перевешивали классовые чувства. Поэтому они привыкли чаще повиноваться, а не проявлять строптивость. Несмотря на многочисленность, партия до 1907 года не отваживалась принять на германской земле конгресс Социалистического интернационала. Несмотря на пылкость речей, ее вожди проявляли сдержанность в действиях. Первомайские демонстрации они проводили больше по вечерам и так, чтобы не мешать производству. «Стачка, – говорил Либкнехт, – это всеобщая забастовка, а значит, всеобщая глупость»18. В Мюнхене проведение первомайских манифестаций не разрешалось до 1901 года, а впоследствии их можно было устраивать только вне города и при условии, что они не будут загромождать улицы 19. Колонны социалистов с карманами, набитыми редиской, в полном молчании быстро проходили по улицам в ближайшие окрестности, усаживались с женами и детьми на траве, пили пиво, закусывая его редиской, и, по словам одного русского изгнанника, «ничем не напоминали участников первомайского празднования триумфа рабочего класса».
Немецкие рабочие, конечно, находились в лучшем положении, чем их русские собратья. Индустриальный бум означал, что трудовая занятость росла быстрее населения. Профсоюзам удавалось добиваться повышения зарплат. Социальное законодательство, дарованное Бисмарком трудящимся для укрепления их связи с государством, было самое прогрессивное по тем временам. К 1903 году системой социального страхования по болезни было охвачено 11 000 000 рабочих, по старости – 13 000 000, на случай производственного травматизма – 18 000 000 и общая сумма социальных выплат исчислялась 100 000 000 американских долларов. Законами регулировались зарплаты, рабочие часы, время для отдыха, процедуры урегулирования жалоб, меры по технике безопасности, количество окон и туалетов. С немецкой пунктуальностью правители Германии стремились добиться максимальной эффективности, свести к минимуму риски и поддерживать относительный порядок. Профессор Дельбрюк в 1897 году публично заявил о полезности коллективного договора, аргументируя это тем, что мир в трудовых отношениях необходим для национального единства, национальной безопасности и обороны. Самый эффективный способ борьбы с социал-демократами, которых правящий класс все больше ненавидел и боялся, – дружить с рабочими, делая им время от времени уступки.
Август Бебель, партийный диктатор, для буржуазии был своего рода «теневым кайзером»20. Тщедушный, низенький, седовласый господин с козлиной бородкой родился в бараках в 1840 году, в том же году, что и «царь» Рид. Его отцом был армейский капрал, а матерью – служанка. Обучившись столярному делу, он вступил в ряды рабочего класса во времена Лассаля, и по обвинению в подстрекательстве к измене его на четыре года упекли в тюрьму, подвергнув наказанию, которое в те годы обычно порождало социалистов. В тюрьме Бебеля часто навещал Либкнехт. Он много читал и написал труд, достойный степени магистра – «Женщина и социализм». Его ума, говорил Моммзен, хватило бы для двенадцати юнкеров, живущих восточнее Эльбы 21. В рейхстаге Бебель успешно дебатировал с Бисмарком, говорил с характерным акцентом и, защищая сирых и бедных, снискал любовь и восхищение рабочих, считавших его своим «товарищем». Он намерен оставаться «смертельным врагом этого буржуазного общества и этого политического режима» до тех пор, пока его не сокрушит, заявил Бебель на партийном съезде в 1903 году. Это была традиционная партийная фразеология. В действительности же Бебель не питал иллюзий в отношении своих последователей. «Взгляните на этих парней, – говорил он в 1892 году корреспонденту лондонской «Таймс», наблюдавшему за шествием батальона прусских гвардейцев. – На 80 процентов они берлинцы и социал-демократы, но в случае беспорядков пристрелят меня по первой же команде сверху».
Из всех выдающихся персонажей Второго интернационала только Бебель и Кейр Харди имели пролетарское происхождение. Родители Карла Каутского (на четырнадцать лет моложе Бебеля), партийного теоретика и эссеиста, автора Эрфуртской программы, чьи комментарии к доктрине вызвали жаркие и нескончаемые дискуссии, были интеллектуалами: отец – художником, а мать – новеллисткой. Австриец Виктор Адлер был доктором, Эмиль Вандервельде имел богатых родителей, которых называл «воплощением буржуазной добродетели», и француз Жорес происходил из мелкобуржуазного сословия.
Доктор Адлер прекрасно знал, какой вред наносят человеческому организму недоедание, тяжелый физический труд и перенапряжение 22. Он хотел вести рабочих в новую эру «здоровья, культуры, свободы и достоинства». Он родился в Праге, в богатой еврейской семье и изучал медицину лишь для того, чтобы лечить бедных. Одевшись в лохмотья, подобно каменщику, он обследовал условия венских кирпичных заводов, где рабочие жили в бараках под надзором стражи, как в тюрьме, по пять-шесть семей в одной комнате и получали заработок расписками-талонами, которые принимались только в лавках компании. Перед тем как основать партию, он в 1889 году побывал в Германии, Англии и Швейцарии, изучив социальные законодательства, которые можно было бы применить в Австрии. Его низкорослую, щупленькую фигуру украшали пышная шевелюра, усы и очки в золотой оправе; несколько болезненный вид ему придавали бледное лицо и выступавшее вперед плечо. Помимо музыки, он безумно любил Ибсена и Шелли. Революция для него была несомненной, но он также считал необходимым добиваться реформ, которые должны подготовить рабочих и физически и интеллектуально к исполнению своей миссии. Борьба за реформы с деспотизмом режима Габсбургов истощала его силы и веру. Троцкий, близко узнавший Адлера в начале века, считал его законченным скептиком, готовым все что угодно стерпеть и к чему угодно приспособиться.
В Бельгии, самой густонаселенной стране Европы, процесс индустриализации происходил особенно интенсивно и быстро, и жизнь рабочего класса, по словам одного комментатора, была «настоящим адом». Владельцы текстильных фабрик, сталеплавильных заводов, шахт, каменоломен, доков и причалов относились к рабочим «как к зерну в жерновах». Четверть рабочих получали в день в пересчете на доллары менее 40 центов, другая четверть – 40–60 центов. Обследование в Брюсселе показало, что 34 процента рабочих семей ютились в одной комнате. Уровень неграмотности в Бельгии был самый высокий в Северной Европе, и детский труд использовался в таких масштабах, что лишь немногие дети могли посещать школу. Побуждаемое более «весомыми мотивами, чем доктрина»23, рабочее движение в Бельгии основало свою партию в 1885 году без каких-либо шатаний и разбродов, поскольку просто не могло позволить себе такой роскоши. Самая сплоченная, дисциплинированная и самая серьезная из всех европейских социалистических организаций, бельгийская партия была и преимущественно пролетарской, хотя и возглавлялась неистовым интеллигентом Вандервельде. Юриста по образованию, блестящего оратора и сочинителя статей по проблемам рабочего движения особенно обожали женщины-социалистки, считавшие его «обаятельным и привлекательным физически»24. Вместе с профсоюзами его партия организовала систему кооперативов, где рабочие покупали социалистический хлеб и социалистические башмаки, пили социалистическое пиво, устраивали социалистические каникулы, получали социалистическое образование в Новом университете, где читал лекции французский анархист и географ Элизе Реклю. Основанная Вандервельде в 1894 году, тогда же, когда фабианцы основали Лондонскую школу экономики, Бельгийская школа проектировала социалистический мир в недрах капиталистического общества.
