Барбара Такман - Европа перед катастрофой. 1890-1914
Социализм привлекал и таких людей, как итальянец Амилькаре Чиприани 10, участвовавший в учредительном конгрессе 1889 года. Прирожденный бунтарь, он сражался в рядах «красных рубашек» Гарибальди, затем волонтером вместе с повстанцами Крита воевал против Турции, а в 1893 году поднимал всеобщую забастовку в Брюсселе. «Красавец в накидке с капюшоном, в мягкой фетровой шляпе, с черной бородой, в которой сверкала седина, и пламенным взглядом», он всегда носил с собой саквояж, «в котором наверняка было больше не туалетных принадлежностей, а взрывчатки… приготовленной для сражений в любом районе мира во имя революции».
Социализм притягивал и людей из высшего общества, чью совесть тревожила социальная несправедливость. К их числу относился американец Роберт Хантер, женившийся на дочери банкира-филантропа Ансона Фелпса Стоукса. Как и многих других представителей этого класса, Хантера взволновали обличительные статьи макрейкеров, и он, задумавшись над истоками и средствами искоренения социального зла, заинтересовался социализмом. В 1904 году двадцативосьмилетний Хантер сочинил классическое эссе «Бедность»11. С характерной для его времени эмоциональностью он описал итальянскую долину, «ласкавшую взгляд улыбчивыми живописными садами на террасах горного склона и терзавшую душу изможденными лицами мужчин, женщин и детей с огромными печальными глазами и впавшими щеками». «Бог мой! – восклицал автор. – Разве одна эта долина Тирано не научит социализму?.. От лиц, глядящих на вас, когда вы едите, и от самой еды – тошнит… Любой человек, у которого есть сердце, станет социалистом в Италии».
Такие долины, как Тирано, превращали в социалистов и интеллектуалов, хоть раз в жизни их повидавших, и тружеников, родившихся там, чтобы всю жизнь обслуживать чьи-то потребности и прихоти. Этих разных по происхождению людей объединяла общая вера в то, что человек достоин лучшей доли и должен добиться этого улучшения. Перед ними возникало множество препятствий. «Дом достатка» существовал с давних времен, он был силен и властен. Но и претензии рабочего класса изменились. Общество теперь слышало не безобидные стенания на бедность, а требования социального и политического равенства. Рабочие протестовали против избирательной системы, построенной на основе имущественной классификации. Их возмущала несправедливая воинская повинность, которая на деле оказывалась не всеобщей, а выборочной. Они восставали против предвзятости законов в отношении богатых и бедных слоев населения, против наследственных привилегий разного рода, дарованных правящему классу. Социализм привнес в инстинктивное недовольство рабочего класса осмысленность и конкретность. Разочаровавшая Бакунина апатия масс, заставившая Лассаля пожаловаться на «эту чертову непритязательность бедноты»12, оставалась в прошлом. Рабочий класс начинал осознавать свои интересы, хотя это вовсе не означало готовность к революции. Социализм, обозначив цель, придал движению страстность и мотивацию, в результате чего, например, в социалистическую партию Австрии вступил в возрасте четырнадцати лет Юлиус Браунталь, как он сам сказал: «ради революции». Однако революция по-прежнему привлекала больше интеллектуалов, не сомневавшихся в своих способностях управлять обществом, а не рабочий класс.
Стереть грань между рабочим и интеллектуалом в социализме так же невозможно, как замазать или заклеить трещину в дереве. Организованный социализм имел название «товарищества трудящихся», но в реальности никогда не существовало ничего подобного. Это была организация не рабочего класса, а движение, организованное от его имени, и это фундаментальное различие сохранялось всегда. Хотя движение представляло рабочий класс и выражало его желания, интеллектуалы формулировали цели, обеспечивали постановку задач и доктрин, лидерство и активность. Рабочий класс был одновременно и клиентурой, и, учитывая его массовость, необходимым орудием для свержения капитализма. Его героизировали, придали ему некую сентиментальную романтичность. На иллюстрациях к английскому памфлету 13, изданному в связи с лондонским конгрессом в 1896 году, рабочие изображены в виде пригожих мускулистых персонажей Бёрна Джонса, окруженных длинноногими женщинами с вьющимися волосами. Они уже радикально отличались от расы грязных фигур Золя, изможденных, голодных, чахоточных, спившихся. В реальности, конечно, не было ни стопроцентного lumpenproletariat, ни жуткой внешности революционера с курчавой бородой и сжатыми кулаками. Рабочий класс не был единообразным и однородным, как и любое другое сословие. Однако доктрина социализма требовала, чтобы рабочий обладал классовым самосознанием, классовым мировоззрением, классовой силой воли и классовой целеустремленностью. Социализм идеализировал рабочих, а идеализация всегда предполагает гиперболизацию.
Вследствие внутренних противоречий учредительный конгресс в 1889 году не принял доктрину, которой бы руководствовались все партии. Участники провозгласили лишь четыре общие цели: восьмичасовой рабочий день, всеобщее избирательное право для взрослых мужчин, замена постоянной армии гражданской милицией, празднование 1 мая для демонстрации силы и сплоченности рабочего класса.
Если первая задача учитывала требования клиентуры, то следующая цель имела первостепенное значение для всей деятельности социалистов. Только участие в выборах давало массам возможность перевести количественное преимущество в качественное и использовать его для завоевания политической власти, потеснить или даже вытеснить всевластие капитала. По этой же причине правящий класс противился нововведению. Равное мужское избирательное право тогда существовало лишь во Франции, Соединенных Штатах и на общенациональном, но не на местном уровне – в Германии. В большинстве других стран неимущие слои населения были лишены права голоса, или оно предоставлялось отдельным категориям налогоплательщиков, выпускникам университетов, отцам семейств. Социалисты требовали избирательного права по принципу один человек – один голос.
Празднование 1 мая было включено по запросу Американской федерации труда, которая намечала в этот день, 1 мая 1890 года, начать кампанию за введение восьмичасового рабочего дня. Резолюцию приняли по предложению французского тред-юниониста, но единодушного одобрения она не получила: немцы отказались участвовать в таком мероприятии, опасаясь разозлить свою власть и вызвать гонения.
Тем не менее самыми деятельными и влиятельными участниками интернационала были немцы. Германская партия, старейшая и крупнейшая из всех социалистических партий, пользовалась непререкаемым авторитетом, а в силу того, что Маркс был немцем, считала себя чуть ли не Ватиканом социализма. В 1890 году, освободившись от пут антисоциалистического закона, она набрала 1 400 000 голосов, или почти 20 процентов всего электората, получив в рейхстаге тридцать пять мест и заворожив своей победой социалистов всего мира. Германская социал-демократическая партия добилась успеха, опираясь на профсоюзы и умело адаптируясь к реальным возможностям. В теории она оставалась непоколебимо марксистской, признав официальной на съезде в Эрфурте в 1891 году марксистскую трактовку исторического процесса.
Эрфуртская программа подтвердила, что средний класс, малый бизнес и фермеры вместе с пролетариатом пополняют ряды бедноты, с возрастанием численности масс увеличивается армия труда и еще больше обостряются противоречия между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Поскольку проблему обобществления собственности можно было решить только после завоевания политической власти, эта цель и выдвигалась в качестве приоритетной в программе партии, профсоюзам отводилась вспомогательная роль поставлять голоса избирателей, а политическое руководство сохранялось за партией.
Эрфуртская программа политического действия в основном и определяла идеологическую направленность Второго интернационала, несмотря на яростную оппозицию анархистов, чей разрыв с марксистами уже состоялся на Первом интернационале из-за разногласий по поводу партнерства с профсоюзами. Анархистов не пригласили на конгресс в Цюрихе в 1893 году 14, но они все равно явились на него, и Август Бебель, председатель съезда, немец и большой мастер марксистского красноречия, назвал их «людьми без принципов и программ». «Привыкший к немецким методам» руководства, Бебель выдворил их с конгресса в Цюрихе, применив силу. Протестуя против таких приемов, Чиприани снял с себя полномочия делегата. Анархисты ушли и провели в кафе свой малый конгресс, в то время как большой конгресс единодушно принял резолюцию, признававшую «необходимость организации рабочих для политического действия». Отныне только партии, согласные с этим принципом, могли считаться социалистическими и участвовать в конгрессах интернационала. Исключение было сделано для профсоюзов, от которых не требовалось подтверждать согласие с политическим принципом. По словам бельгийского делегата Эмиля Вандервельде, все эти труднейшие проблемы были разрешены в «атмосфере полного взаимопонимания». Но если верить впечатлениям британского молодого делегата, тред-юниониста Дж. Р. Клайнса, никогда прежде не выезжавшего за границу, ситуация на конгрессе была далеко не идиллическая. Его поразили «вербальные оргии» и оскорбления, которыми награждали друг друга латинские и славянские делегаты, внезапные вспышки озлобления, когда во время одной из них даже блеснуло лезвие ножа и все «вопили и дрались». Среди социалистов человеческая драчливость проявлялась во фракционности, что Клайнс тактично объяснял «межнациональным соперничеством и враждой, порожденными прежними войнами».
