Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин
В виду этого, действительное положение в Финляндии, за рассматриваемый период 1898 — 1904 гг., будет тогда лишь правильно и полно представлено, когда к нашему описанию присоединим еще очерк того, что сделано было самими финляндцами для прекращения брожения. А в этом направлении ими было сделано немало существенного.
Агитаторы в 1899 г. выросли точно из земли. Они с такой силой вырвались наружу и «бросились спасать отечество от мнимой опасности», что общество, не успевшее опомниться и оглянуться на первых порах, вполне и безмолвно покорилось их требованиям.
Оппозиционному направлению, подготовленному печатью, поддались в первое время все, даже сенат и часть духовенства. По указке кучки руководителей исполнялось все: организовалось дело массового адреса, преследовались коробейники, устраивались разные манифестации, праздник печати, демонстрации и т. п. Одни оказались точно загипнотизированными, другие — явно терроризированными. Обычное благоразумие финляндцев точно куда-то скрылось. Но с течением времени беззастенчивость крамольников приняла такие размеры, что дальнейшее безмолвное преклонение перед ними стало оскорблять даже непритязательную совесть тех, которые в первое время были их союзниками.
В «Финляндскую Газету» (1901, № 178) прислано было письмо из Стокгольма, в котором говорилось: «Нет достаточно сильных слов для осуждения деятельности агитаторов, коей плоды проявляются в противодействии всему, что называется порядком, и всем властям лишь потому, что они — власти, и хотя бы их мероприятия являлись самыми мудрыми и полезными. Все это свидетельствует о печальной и доходящей до абсурда спутанности понятий. С сознанием собственного превосходства, не признающего никаких границ, эти господа присваивают себе судейскую власть над всем прошедшим и настоящим, и с крайне характерным для них своенравием изрекают приговоры над всем, кого сами в своей непогрешимости признают виновными, клеймя их «преступниками против финляндского закона и права», забывая о всех требованиях упорядоченной жизни, труда и долга, пренебрегая законами здравой логики».
Из оцепенения финляндское общество выведено было отчасти чрезвычайными полномочиями, данными начальнику края, отчасти проснувшимся благоразумием самих финнов.
Когда главарям смуты, по силе нового закона 20 марта 1903 г., предложено было оставить край, «тон всей агитации сразу понизился», как писал Н. И. Бобриков. «Видно было, что безнаказанно орудовавшие крамольники тяжело приходились самому населению, которое по собственному почину не могло, однако, поднять против них своего голоса. Ни протестов, ни малейших попыток отстоять выселяемых не было сделано, что убеждает, — прибавлял генерал-губернатор, — в слабой органической связи их с народной массою. Выезд их сопровождался только обычными демонстративными выходками кучки их сторонников, чему я даже не препятствовал». Иначе говоря, главари смуты настолько сразу потеряли почву под ногами, что беспрекословно выехали из страны, по первому приказанию властей, хотя эти агитаторы все время проповедовали неповиновение и сопротивление. Отсюда начальник края вправе был заключить, что первое же применение строгого закона «произвело отрезвляющее впечатление на население и глумление над распоряжениями власти прекратилось. Многие в Финляндии вздохнули свободнее».
И действительно, после закона 20 марта 1903 г. примеры демонстративных выходок значительно сократились; чиновники перестали вызывать прежние осложнения, о политиканствовавших судьях сведения уменьшились. В Нюландской губернии, после применения (в декабре 1903 г.) энергичных мер и высылки двух лиц», противодействовавших призыву, на другой же день не только состоялось призывное присутствие, по выражена была признательность за изгнание членов, смущавших общину. Весть о высылке одного деятеля принята была окрестными крестьянами с радостью, которую выражали местному ленсману. Сельские общинные собрания вновь сделались людными. Магистраты Ганге, Борго и Ловизы ранее отказывались предоставить помещение для призывного присутствия, а после обнародования закона 20 марта 1903 г. по первому требованию па-ходили нужные помещения. Призыв во всей Финляндии прошел в установленном порядке. И так далее. Все это произошло вследствие того, что полномочиями, данными генерал-губернатору, удалось рассеет главные гнезда революции и у начальника края оказались в руках средства побудить всех исполнять требования закона.
Власти помог, следовательно, закон, правда, суровый, но неизбежный, так как иного выхода из положения, созданного смутой, не было, когда чиновники противодействовали распоряжениям власти, губернаторы скрывали происходившее движение, судьи не судили, пасторы агитировали, офицеры демонстративно оставили полк.
Добровольное содействие благоразумных элементов финского общества явилось не сразу.
Первыми опомнились фенноманы. Они увидели, что «народ начал терять всякую веру в законопослушание» и поняли, что Россия ответила так, как финляндцы не ожидали: должностные лица стали терять свои места, некоторые чиновники лишились пенсии, а главное — явилось опасение за созыв будущего сейма. «Мы из трехлетнего опыта ясно видим, куда нас ведет упрямство». Орган фенноманов «Uusi Suometar» имел смелость заявить, что уличные беспорядки были делом «некоей кучки». «Теперь, однако, кажется, будто изнутри, продолжала газета, хотят поколебать равновесие. Мы не знаем, Какие силы тут действуют, но их влияние все яснее выступает наружу, так что напрасно замалчивать их и тем обманывать себя и других... Неужели мы намерены и далее сносить, чтобы какая-то неведомая партия своими распоряжениями стесняла дозволенные действия в нашей частной жизни… Уже второй год некая кучка сосредоточила свои усилия на полной терроризации убеждений граждан»...
За Гельсингфорсской газетой последовали другие. «Uusimaa» и «Uusi Aura» также признали, что в крае орудует «кагал», «тайная власть», «агитаторы», «шведоманы — викинги».
Заявление главной финской газеты вызвало со стороны нескольких представителей «викингов» (К. Аятель, Т. Седергольм, 3. Шюбергсон, Р. А. Вреде и др.) протест, в котором они утверждали, что в крае нет никакого тайного сепаратистского правительства, никакого тайного сепаратистского общества. Они протестовали против «унизительных и ложных обвинений, обрушивающихся на весь финский народ».
Факты громко говорили за себя и протестом их невозможно было уже ни уничтожить, ни перетолковать. Что же касается народа, т. е. крестьян и рабочих, то справедливость требует отметить, что его никто не обвинял ни в участии в манифестациях, ни в затеях «света и тьмы»; напротив, было замечено его отсутствие. Действовала кучка, а не народ.
Впоследствии заявление «Uusi Suometara» о кагале было неоднократно повторено и подкреплено разными соображениями, хотя в данном случае они и не требовались, так как заявление исходило от местных жителей, которые, конечно, знали эту кучку агитаторов. В Выборге целая сходка удостоверила, что «в роли представителя народа выступила, без всякого на то полномочие и не неся никакой ответственности, некая группа лиц, которая стала давать свои советы, как правительству, так и народному представительству.
Эта группа организовалась в то время, когда задуман был народный адрес. Эти новые «сами себя выбравшие» руководители захватили власть и назойливо преследовали непокорных. Они оказались настолько влиятельными, что с их голоса вначале
