Олег Соколов - Битва двух империй. 1805–1812
Представительница старейшего литовского рода, урожденная графиня Софья Тизенгаузен была в числе тех, кого русский царь буквально сразил наповал. Чувствуется, что даже многие годы спустя, когда графиня под фамилией своего мужа Шуазель-Гуфье писала мемуары, она вспоминала о произошедшем так же ярко, как через несколько дней после событий.
Девятнадцатилетняя девушка была под столь сильным впечатлением от встречи с царем, что через много лет она написала в мемуарах восторженные строки о своем кумире: «Императору Александру было тридцать пять лет, но он казался несравненно моложе… Несмотря на правильность и нежность его очертаний, несмотря на блеск и свежесть его цвета лица, красота его при первом взгляде поражала не так, как выражение приветливости, привлекавшее к нему все сердца и сразу внушавшее доверие. Его благородная, высокая и величественная фигура, часто наклоненная с той грацией, которая отличает позу античных статуй, в то время проявляла склонность к излишней полноте; но он был сложен прекрасно. У него были живые умные глаза цвета безоблачного неба»23.
С детской непосредственностью она восхищалась и тем, что царь мог проводить много времени за беседой с дамами: «В этом была поистине доброта и изысканность, проводить целые часы за разговором с женщинами о забавных пустяках (!)»24.
Впрочем, хотя говорить о пустяках было действительно в характере Александра, нужно сказать, конечно, что в Вильно он занимался не только этим. Его задачей было попытаться привлечь на свою сторону местные элиты. Александр приглашал к своему столу представителей высшей знати Литвы: князей Сулковских, Любецких, графов Огинских и Корвицких и т. д. Кроме улыбок и любезных речей, тем козырем, который он мог без всякого сомнения использовать в беседах со знатью, было сохранение существующего строя, выгодного для магнатов, надежная гарантия незыблемости крепостного права, а также неприкосновенность дворянских вольностей. Это были доводы, вполне понятные аристократии, и если Александр и не добился большого успеха в объединении вокруг российской короны польско-литовских вельмож, он, вне всякого сомнения, сумел привлечь на свою сторону многих из них, тех, для кого надежность материального благополучия была куда важнее туманных перспектив национального освобождения.
Именно поэтому виленское дворянство во время блистательного бала в честь Александра, данного на Святой неделе, под аккомпанемент оркестра воздавало царю напыщенные дифирамбы. Александр как всегда воспринимал всё с любезной улыбкой и открыл бал торжественным полонезом, предложив руку супруге генерала Беннигсена, урожденной польской баронессе Буттовт-Анджейкович…
Таким образом, внешне между русским царем и польско-литовской знатью установились почти идиллические отношения. Однако сам Александр I, несмотря на свою внешнюю поверхностную увлеченность проявлениями восторга, в деловых документах был не только очень трезв но, более того, просто враждебен полякам. Так, своему министру полиции Балашову царь в это время писал: «Известно, впрочем, что поляки всегда были легкомысленны и ветрены, следовательно, весьма наклонны к интригам. Отличительным характером их во все времена было: никогда не быть довольными тем состоянием, в котором находятся, и любить новости, хотя бы они сопряжены были с действительною их невыгодою. Итак, приняв в основание все сии истины, ежели и должно полагать, что, по врожденной ветрености нравов, они желают перемены, то, тем не менее, утвердить можно, что без какой-либо посторонней силы и влияния то же самое легкомыслие их воспретит им дать дальнейшее действие своим замыслам»25.
Однако от виленских проблем вернёмся к общеевропейским…
Накануне своего отправления из Санкт-Петербурга Александр I через канцлера и министра иностранных дел Румянцева послал в Париж ультиматум, обращенный к Наполеону. В этом ультиматуме говорилось следующее: «До тех пор, пока Франция останется на нынешних позициях, наши войска не перейдут границ, но, если главные силы Французской армии переправятся через Одер или аванпосты на этом берегу реки получат слишком сильные подкрепления, нам придется считать войну объявленной».
Далее указывалось, что Россия готова вести переговоры о нахождении какого-то выхода из сложившегося тупика в отношениях между империями, но «первым и основным условием каких бы то ни было переговоров должно быть данное по всей форме обещание, что немедленным следствием любого соглашения явится: 1) полная эвакуация прусских владений… 2) сокращение гарнизона Данцига (до той численности, которую он достигал перед 1 января 1811 г.)»26.
Ультиматум пришел в Париж 24 апреля, в тот день, когда Александр подъезжал к Вильно. Куракин тотчас же вручил документ министру иностранных дел Франции Маре, который, разумеется, незамедлительно передал его императору. Наполеон принял русского посла 27 апреля 1812 г. в 9 утра. После обмена вежливыми фразами Наполеон обрушился на Куракина с гневным выговором. Куракин пытался что-то отвечать, но у него не получилось. Князь записал в своем рапорте, что император горячо восклицал: «…Вы вооружились. Вы заставили меня сделать то же самое. С тех пор я не скрывал от вас, что готовился к бою. Я повторил это много раз, и я специально это прилюдно высказал 15 августа в конце приема, который был дан в Тюильри. Я придал всю возможную публичность моим демаршам. То же самое я объявил полковнику Чернышёву перед его отъездом. И я не скрываю от вас, что теперь у меня все готово, мои войска стоят на Висле. Каким же способом вы собираетесь договориться со мной? Герцог де Бассано сказал мне, что вы хотите, чтобы прежде всего я очистил Пруссию. Это невозможно. Подобная просьба — настоящее оскорбление. Вы приставляете мне нож к горлу. Моя честь не позволяет мне соглашаться на подобные условия. Вы же дворянин, как вы можете мне делать такие предложения?»27
Правда, после гневной речи Наполеон предложил Куракину в том случае, если военные действия уже начались, заключить перемирие и отвести войска на исходные позиции. На что Куракин охотно согласился. Подобное предложение может показаться абсурдным, но дело в том, что оно вытекало из текста ультиматума. В ультиматуме черным по белому было написано, что переход французских войск через Одер будет рассматриваться как объявление войны. С учетом того, что именно в эти дни многие французские дивизии форсировали Одер, вполне можно было предполагать, что русские в соответствии с текстом ультиматума уже начали боевые действия атакой против герцогства Варшавского. Именно поэтому предложение Наполеона было вполне разумным.
Ряд историков вслед за Вандалем отмечают, что Наполеон не мог принять требования ультиматума, состоящие в очищении Пруссии от французских войск. Но с другой стороны, он боялся отказать, так как не хотел, чтобы русские войска перешли в наступление и сорвали тем самым его тщательную подготовку к кампании. Из-за этого ему пришлось прекратить сношения с Куракиным после беседы 27 апреля и искать всяческие предлоги, чтобы не встречаться с русским дипломатом до своего отъезда. Равным образом избегал встреч с Куракиным и герцог де Бассано.
Это действительно так. Но дело в том, что ультиматум требовал не немедленного ухода французов из Пруссии, а лишь обязательства того, что, какими бы ни были условия дальнейших соглашений, уход французских войск с прусской территории непременно будет подразумеваться. Если бы Наполеон был хитрым дипломатом, ничто не мешало бы ему подписаться под этой фразой, а потом на переговорах выставить какие-либо неприемлемые для России условия, например передачу герцогству Варшавскому всех земель, отторгнутых Россией от Речи Посполитой, или что-нибудь в этом духе. Так, с одной стороны, он бы выиграл время, обманул бы бдительность своего противника, а с другой стороны, выполнил бы все формальные условия русского ультиматума и принципы международного права.
Наверно, на его месте Александр I так бы и сделал, но Наполеон был куда более эмоционален и честен. Подобные требования его раздражали, отказываться он считал крайне опасным, а обманывать не хотел. Поэтому он просто-напросто не стал ничего отвечать Куракину.
Впрочем, одновременно Наполеон решает послать на встречу с Александром своего генерал-адъютанта Нарбонна, аристократа и умелого дипломата, о котором уже не раз упоминалось на страницах нашей книги. Причем инструкции, отосланные министром иностранных дел Нарбонну, находившемуся в этот момент в Берлине, были составлены 3 мая, а датированы 25 апреля, той датой, когда Наполеон мог еще не знать о русском ультиматуме.
Миссию Нарбонна обычно рассматривают исключительно как попытку выиграть время и закончить все приготовления, необходимые для начала боевых действий. Однако барон Эрнуф, автор подробного исследования о деятельности Маре, герцога де Бассано, полагает, что миссия Нарбонна ставила перед собой задачу не только затянуть время, провести военную дипломатическую разведку, но и в последний раз попытаться договориться с Александром. Эрнуф ссылается на то, что инструкции для переговоров, данные Нарбонну, были очень подробными и исходили из надежды на положительный результат. Наконец, инициатива посылки переговорщика исходила лично от Маре, а император согласился на посылку Нарбонна с крайней неохотой.
