Ольга Чехова - Мои часы идут иначе
Душераздирающие вопли Гаврилы наполняют весь дом. Прибегает мама и спасает Гаврилу от пыток, последствия которых весьма впечатляющи: под его штанами набухают объемистые волдыри от ожогов…
Мама отодвигает кухарку в сторону и устраивает ей нагоняй за бесчеловечное обращение.
С этого момента кухарку как подменили; она становится ласковой, уже не ругает и не награждает Гаврилу увесистыми оплеухами и даже разрешает пить, сколько тому заблагорассудится.
Гаврила тем временем почему-то отнюдь не радостен и не доволен. Напротив. Он приходит в мрачное расположение духа, теперь вместо радикулита его терзает черная меланхолия, и в конце концов он трогательно открывает матери причину своих страданий:
— Вот уж подмогли вы мне, милостивая госпожа, она ведь меня больше не любит, у нее, должно, теперь завелся другой…
Когда же мама пытается узнать, что внушило ему такую нелепую идею, Гаврила вполголоса сообщает о своих подозрениях:
— Она меня больше не ругает, не колотит, разрешает напиваться, когда захочу, видно, хочет побыстрее спровадить в могилу!
Мама старается оставаться серьезной и предписывает жене Гаврилы«…время от времени давать мужу несильную, ласковую затрещину…».
Кухарка сияет.
Бегство на «свободу»
Веселое Царское Село…
Что в действительности побудило меня покинуть эти сады моей счастливой юности, почти без всякого перехода выпорхнуть из заботливого родительского дома, сказать трудно.
Возможно, именно эта безмятежность бытия, противоречившая моему состоянию «бури и натиска», возможно, внутреннее сопротивление абсолютной неискушенности, которую все еще лелеяли во мне мои добропорядочные родители, оберегая детей от политических и жизненных проблем; может быть, это многие из тех вещей, о которых «не говорят», — повсеместно назревавшее и уже откровенно обсуждавшееся падение царского абсолютизма или «взаимоотношения между мужчиной и женщиной» (толкование в энциклопедии дано исключительно в связи с революционно-духовными исканиями в XVIII веке); а может быть, все вместе, но, как бы там ни было, я рвусь «на свободу», толком не осознавая, чем эта свобода должна отличаться от того, что было до сих пор. Для меня это даже и не важно. Я просто хочу окунуться «в жизнь».
Родители согласны.
Они отправляют меня в Москву к тете Ольге Книппер-Чеховой. Под ее покровительством я посещаю школу-студию при Московском Художественном театре. Мой учитель Константин Сергеевич Станиславский — один из основателей этого всемирно знаменитого театра.
Правда, пока не ему и не его школе-студии отдано мое восторженное девическое сердце, а моему кузену Михаилу Чехову, молодому, талантливому актеру театра Станиславского.
Я знакома с ним давно. Уже маленькой девочкой была к нему неравнодушна, когда он, как правило со своим дядей Антоном Чеховым, бывал у нас в гостях. Мое сердце билось чаще, когда Миша оказывался где-нибудь поблизости, и я постоянно искала и находила предлог, чтобы быть с ним рядом. Разумеется, меня всегда глубоко ранило, когда я замечала, что в конце концов я для него просто маленькая девочка. Живо помню Мишу в то пасхальное воскресенье, когда после церкви по православному русскому обычаю с восклицанием «Христос воскресе!» принято поцеловаться и он целовал одну взрослую девушку гораздо дольше, чем меня…
Михаил Чехов для меня красивее и пленительнее всех актеров и даже всех мужчин. Я схожу по нему с ума и рисую себе в своих ежедневных и еженощных грезах, какое это было бы счастье — всегда-всегда быть с ним вместе…
И тут на помощь приходит великий случай. Для благотворительного представления мы оба репетируем в «Гамлете». Миша — Гамлет, я — Офелия. Репетиции полны тайного флирта, но дальше этого дело не идет. Я робка, а Миша — я все еще опасаюсь — недостаточно влюблен…
И вот наступает великий день. Спектакль исполняется перед исключительно избранной публикой. Бурные аплодисменты, я преисполнена гордости. Вновь и вновь мы с Мишей появляемся перед занавесом. Станиславский хвалит меня, тетя Ольга поздравляет, это мой первый успех.
Все решается в этот вечер. Я ухожу с Мишей за кулисы, где нас никто не может увидеть. И тут под замирающие аплодисменты публики он целует меня… Что за странное чувство! Сначала мне кажется, будто я умираю от блаженства. Но потом меня пронизывает глубокий страх: я еще нетронутая, «из приличного дома» и сексуально абсолютно невежественна; ему двадцать три, он уже знаменит как актер и режиссер у Станиславского, очарователен, явный соблазнитель и донжуан театра.
«Если меня так поцеловал мужчина, — проносится в моей наивной голове, — то у меня будет ребенок».
Итак, густо покраснев и смутившись, я лепечу:
— Но теперь ты обязан на мне жениться, Миша…
Он смеется:
— А чего еще я могу пожелать?
Итак, мы женимся. По сиюминутному влечению, по решению, принятому в несколько секунд, в котором смешались моя неопытность, «страх за последствия», туманный романтизм, тщеславие, а у него — авантюризм, легкомыслие, мужская гордость «обладателя» и, возможно, известная доля расчета. Ибо Михаил Чехов, уже известный театральный деятель, имеет сравнительно неплохое жалованье, но все, что получает, разбрасывает полными пригоршнями. А я так называемая «хорошая партия» — мои родители состоятельны…
Чего я пока еще не знаю: этот брак — сумасбродство, за которое впоследствии придется дорого расплачиваться.
В это время не существовало гражданского брака, было только церковное венчание. Для венчания Миша нашел маленькую деревеньку, примерно в десяти километрах от Москвы, чтобы быть уверенным, что наша тайная свадьба никем не будет расстроена. Правда, попа, который в соответствии с церковными предписаниями настаивает на письменном разрешении родителей, все равно приходится «подмазать». И наместник Божий дает себя подкупить. Так приключение-мечта начинает беспрепятственный и безумный бег: я надеваю свой самый элегантный наряд — черную бархатную юбку, белую шелковую блузку, черные лакированные туфли и спешно укладываю ночную рубашку и зубную щетку. Затем мы встречаемся с шаферами где-то на окраине Москвы и на двух дрожках едем к месту нашего венчания. Я вся дрожу, но не от радостного возбуждения. Мне страшно. Как-то вдруг мне перестает нравиться это приключение. Я обращаю страстные молитвы к Небу, может, еще что-нибудь случится, еще что-нибудь помешает…
Но ничего не случается.
Миша мужествен и серьезен.
Церковь — маленькая простая часовня — явно не предназначена для того, чтобы поднять мое настроение.
Перед церковью стоят с десяток пожилых крестьян и по обычаю держат в руках зажженные свечи — «как на похоронах», пронзает меня мысль.
Мы проходим в часовню. Обряд венчания свершается торопливо. Хора нет. Все происходит тихо и с какой-то странной поспешностью. И погода соответствующая: неожиданно налетает вихрь. Церковная дверь визжит в петлях. Каждый раз когда ветер хлопает ею о стену, я вздрагиваю от хлесткого удара.
После венчания мы едем прямо на Мишину квартиру.
Едва войдя, сразу ощущаю, что меня ожидает в будущем: от его матери и няньки веет холодом неприязни. Обе безмерно гордятся своим Мишей. Обе не имели и ничего не имеют против его подружек, которых он меняет как перчатки, напротив, они кичатся этим, их Миша — настоящий мужчина! Мать любит его просто до безумия.
А теперь вот прихожу я, избалованная девушка из богатой семьи, его жена, принадлежать которой он должен отныне и навек. Мать Миши возненавидела меня с первого взгляда.
Она приготовила скромный свадебный обед. Но я не могу проглотить ни куска, положение ужасное, я ломаю себе голову, как сообщить своей семье о браке.
Наверное, через тетушку Ольгу Книппер-Чехову. Ведь это из-под ее опеки я улизнула. А она ни о чем не догадывается, не говоря уже о моих родителях.
После еды я прошу Мишу позвонить тете Ольге в театр и сказать, что сегодня вечером я к ней не приду, потому что… да, потому что мы поженились, ну и, разумеется, теперь я буду жить у мужа.
Миша звонит.
Тетя Ольга отвечает так громко, что свекровь, няня и я без всяких усилий тоже слышим ее: тетя Ольга велит передать мне, чтобы я без промедления возвращалась в ее квартиру — без промедления и без Миши! Мишина мать и няня злорадно усмехаются; они уже так и видят себя снова наедине с их ненаглядным Мишей.
Пока Миша и я размышляем, что же нам делать, Станиславский присылает друга, который без всяких поздравлений сурово «мылит Мише шею», называет все произошедшее скверной шуткой и категорически требует, чтобы брак незамедлительно был расторгнут, «чтобы избежать скандала».
Я собираю свои немногочисленные вещички и еду обратно на квартиру к тете Ольге.
Миша меня не удерживает.