Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 1

ГЛАВА I.

Объем и военные силы империи в век Антонинов.

Во втором столетии христианской эры владычество Рима обнимало лучшую часть земного шара и самую цивилизо­ванную часть человеческого рода. Границы этой обширной монархии охранялись старинною славой и дисциплиниро­ванной храбростью. Мягкое, но вместе с тем могущественное влияние законов и обычаев мало-помалу скрепило связь между провинциями. Их миролюбивое население наслажда­лось и злоупотребляло удобствами богатства и роскоши. Внешние формы свободных учреждений охранялись с при­личной почтительностью: римский сенат, по-видимому, сос­редоточивал в своих руках верховную власть, а на императо­ров возлагал всю исполнительную часть управления. В тече­ние счастливого периода, продолжавшегося более восьмиде­сяти лет, делами государственного управления руководили добродетели и дарования Нервы, Траяна, Адриана и двух Антонинов. Настоящая глава и следующие за ней две другие главы имеют целью описать цветущее состояние их империи и затем, со времени смерти Марка Антонина, указать глав­ные причины ее упадка и разрушении, то есть главные при­чины такого переворота, который останется памятным нав­сегда и который до сих пор отзывается на всех народах зем­ного шара.

Главные завоевания римлян совершились при республике, а императоры большею частью довольствовались тем, что охраняли владения, приобретенные политикой сената, дея­тельным соревнованием консулов и воинственным энтузиаз­мом народа. В первые семь столетий триумфы быстро следо­вали одни за другими, но Августу впервые пришлось отка­заться от честолюбивых замыслов на всемирное владычество и внести дух воздержанности в дела государственного управ­ления. Так как он и по своему характеру, и по своему поло­жению был склонен к миролюбию, то ему не трудно было сообразить, что Рим при своем тогдашнем чрезмерном величии мог более потерять, нежели выиграть, от случайностей вой­ны и что при ведении войн на большом отдалении от центра завоевания становились все более и более трудными, успех становился все более и более сомнительным, а обладание за­воеванными странами становилось менее прочным и выгод­ным. Личный опыт Августа придал еще более веса этим здра­вым соображениям, доказав ему, что путем благоразумной и энергичной политики ему не трудно будет добиться от самых грозных варварских народов всех тех уступок, какие могут оказаться необходимыми для безопасности и достоинства Ри­ма. Вместо того чтобы подвергать себя и свои легионы опас­ности погибнуть от стрел парфян, он добился путем почетно­го мирного договора, чтобы ему были возвращены знамена и пленники, захваченные парфянами при поражении Красса.

В первые годы его царствования его легаты попытались за­владеть Эфиопией и Счастливой Аравией. Они зашли почти на тысячу миль к югу от тропика, но знойный климат скоро принудил завоевателей возвратиться назад и послужил охра­ной для миролюбивого населения этих далеких стран.На завоевание Северной Европы едва ли стоило тратить деньги и усилия. Среди лесов и болот Германии жило отважное варварское племя, презиравшее жизнь, если она не соединялась со свободой, и хотя при первом нападении на него оно, по-видимому, не могло устоять против могущества римлян, но вскоре вслед за тем оно сделало отчаянное усилие и, возвра­тив себе независимость, напомнило Августу о превратностях фортуны. После смерти этого императора его завеща­ние было публично прочитано в сенате. Он оставил своему преемнику ценное наследство, дав ему совет не расширять империи далее тех границ, на которые как будто сама при­рода указала ей как на ее постоянный оплот и пределы: с запада - Атлантического океана, с севера - Рейна и Дуная, с востока - Евфрата, с юга - песчаных степей Аравии и Афри­ки.

К счастью для спокойствия человеческого рода, скромная система, рекомендованная мудростью Августа, нашла для себя поддержку в трусости и пороках его ближайших преем­ников. Будучи заняты погоней за наслаждениями или акта­ми тирании, первые Цезари редко показывались армиям или провинциям; но вместе с тем они вовсе не были расположены допускать, чтобы те триумфы, которыми пренебрегала их беспечность, служили наградой за подвиги и храбрость их легатов. Военная слава подданного считалась за дерзкое по­сягательство на прерогативы императора, и потому каждый римский легат считал, что и чувство долга, и его личный ин­терес предписывают ему охранять вверенную его попечению границу, но не мечтать о завоеваниях, которые могли-бы оказаться для него самого не менее гибельными, чем для по­бежденных им варваров?

Британия была единственная провинция, которую римля­не присоединили к своим владениям в течение первого сто­летия христианской эры. В этом единственном случае преем­ники Цезаря и Августа нашли нужным поступить по приме­ру первого из них, а не по правилам второго. Близость этого острова к берегам Галлии внушала им желание овладеть им, а приятные, хотя и сомнительные, слухи о возможности до­бывать там жемчуг возбуждали в них алчность; впрочем, на Британию смотрели как на страну самобытную и отрезан­ную от остального мира, поэтому и завоевание ее едва ли считалось исключением из общих правил, которых придер­живались на континенте. После войны, которая продолжа­лась около сорока лет и которую начал самый глупый из всех императоров, продолжал самый распутный, а окончил самый трусливый, большая часть острова попала под иго римлян. У различных племен, на которые делился британ­ский народ, была храбрость, но не было умения ею пользоваться, была любовь к свободе, но не было единодушия. Они взялись за оружие с великим мужеством, но потом сложили его или же обратили его с сумасбродной непоследовательно­стью друг против друга, и в то время, как они сражались по­одиночке, они были порабощены одни вслед за другими. Ни мужество Карактака, ни отчаяние Боадицеи, ни фанатизм друидов не могли спасти их родину от рабской зависимости или остановить постоянное движение вперед римских лега­тов, поддерживавших достоинство своего народа, в то время как достоинство престола было унижаемо самыми бездуш­ными или самыми порочными выродками человеческой ра­сы. В то самое время, когда Домициан, запершись в своем дворце, чувствовал в себе самом тот страх, который он вну­шал другим, его легионы, предводимые добродетельным Агриколой, разбили соединенные силы каледонцев у подножия Грампианских гор, а его флоты, смело пускавшиеся в опас­ное плавание по неизвестным морям, разносили по всем пун­ктам острова славу римского оружия. Завоевание Британии уже считалось законченным, и Агрикола намеревался довершить и упрочить свой успех вовсе нетрудным покорением Ирландии, для которого было бы, по его мнению, достаточно одного легиона и небольшого количества вспомогательных войск. Он полагал, что обладание лежащим на западе ост­ровом может быть очень выгодно и что британцы будут с меньшим отвращением носить свои цепи, когда у них не бу­дет перед глазами примера чьей-либо свободы.

Но высокие достоинства Агриколы скоро послужили пово­дом для его увольнения от главного командования в Брита­нии, и его план завоеваний, весьма разумный, несмотря на свою обширность, был отложен в сторону навсегда. Перед своим отъездом этот опытный военачальник постарался уп­рочить обладание вновь завоеванными провинциями. Он за­метил, что остров как будто делится на две неравные части находящимися по обеим его сторонам заливами, образующи­ми то, что называют теперь Шотландским проходом (Friths of Scotland). На разделяющем их промежуточном простран­стве длиною почти в сорок миль он устроил ряд военных стоянок, которые впоследствии - в царствование Антонина Пия - были укреплены земляным валом, возведенным на камен­ном фундаменте. Эта стена, выстроенная недалеко, за те­перешними Эдинбургом и Глазго, должна была обозначать границу римских владений.

Каледонцы, жившие на северной окраине острова, сохра­нили свою дикую независимость, которой они были обязаны столько же своей бедности, сколько своей храбрости. Они ча­сто делали нашествия, которые были с успехом отражаемы и за которые их наказывали, но их страна не была покорена. Повелители самых прекрасных и самых плодоносных стран земного шара с презрением отворачивали свои взоры от мрачных гор с их зимними бурями, от озер, покрытых густы­ми туманами, и от холодных пустынных равнин, на которых полунагие варвары гонялись за дикими оленями.

Таковы были границы Римской империи, и таковы были принципы императорской политики со смерти Августа и до восшествия на престол Траяна. Этот добродетельный и пред­приимчивый государь получил воспитание солдата и обладал дарованиями полководца. Миролюбивая система его пред­шественников была нарушена войнами и завоеваниями, и во главе легионов после долгого промежутка времени наконец встал император, способный ими командовать. Первые воен­ные предприятия Траяна были направлены против одного из самых воинственных племен - даков, живших по ту сторону Дуная и в царствование Домициана безнаказанно издевав­шихся над величием Рима. Со свойственными варварам мужеством и неустрашимостью в них соединялось презрение к жизни, проистекавшее из глубокого убеждения в бессмер­тии и переселениях души. Король даков Децебал оказался достойным соперником Траяна; он не пришел в отчаяние ни за свою судьбу, ни за судьбу своего народа, пока, по свиде­тельству его врагов, он не истощил всех средств, какие дава­ли ему и его мужество, и его политика. Эта достопамятная война продолжалась, с очень короткими перерывами, пять лет, а так как император мог безотчетно располагать всеми силами империи, то она окончилась полным покорением варваров. Новая Дакийская провинция, составлявшая вто­рое исключение из завещанных Августом правил, имела в окружности около тысячи трехсот миль. Ее естественными границами были Нестер, Тейс, или Тибиск, нижний Дунай и Евксинское море. До сих пор еще сохранились следы боль­шой военной дороги, шедшей от берегов Дуная до окрестно­стей города Бендер, прославившегося в новейшей истории и служащего в настоящее время границей между турецкими и русскими владениями.