Войтех Замаровский - Их величества пирамиды

Кто передал это описание Себастиано Серлио, мы не знаем. Однако нам известна примерно дюжина отважных людей, которые побывали у пирамид во времена открытия Нового и Старого Света. И не только побывали у пирамид, но и вернулись в Европу с их описанием.

Жизнь любого из первых посетителей Египта на заре Нового времени могла бы послужить сюжетом для приключенческого романа, хотя их человеческие судьбы освещены в источниках большей частью отрывочно и туманно. Однако мы не можем подробно рассказать о них здесь — это увело бы нас слишком далеко, и потому уделим им лишь столько внимания, сколько они сами уделяли пирамидам. Что касается их «служебной» характеристики, то обо всех можно сказать коротко: это были настоящие мужчины!

Сейчас в Египет ездят па летний отпуск: стоит сделать необходимые прививки, получить заграничный паспорт, сесть в самолет — и через четыре с половиной часа после вылета из Праги мы уже в Каире. В те времена надо было плыть из Европы на парусном судне, да еще по морю, облюбованному пиратами; паспорт заменяли меч за поясом да пара надежных пистолетов; отелей там не существовало, и потому лучше всего было ночевать в песчаной яме или в какой-нибудь гробнице; местность кишела разбойниками и змеями; чума была повсеместным явлением, и от государственных учреждений лучше всего было держаться подальше; вместо вошедшего в пословицы арабского гостеприимства любой иностранец со времен крестовых походов неизменно встречал там неприязнь и ненависть. Те, кто тогда отправлялся в Египет, были из того же теста, что и команды Васко да Гамы, Кабрала, Магеллана.

Первым из таких давних посетителей пирамид был, очевидно, раввин Беньямин Тудельский, который попал к ним в 1173 году, во время своего путешествия по местам еврейской истории. Но он не записал о пирамидах ничего особо интересного, так же как Гийом де Больдензеле, который посетил их в 1336 году, или Сиголи, путешествовавший по Египту в 1384–1385 годах. Незаурядное описание привез в Европу лишь французский барон д'Англюр, ставший в 1395 году свидетелем того, как с пирамид снимали наружную облицовку. «Мне сказали, что уже более тысячи лет отсюда добывается камень, из которого строятся самые красивые здания Каира. Султан берет себе две трети дохода, треть получают рабочие». В 1486 году по пути в Святую землю к пирамидам попал немец Брейденбах из Мангейма; он отказался признать в них «житницы Иосифа», ибо «это постройки из сплошного камня, а вовсе не полые, и, как говорят, это гробницы древних правителей». В начале XVI века пирамиды посетил первый путешественник из России Михаил Гиреев, однако, подобно своим ближайшим последователям (Ф. Ф. Дорохину, В. Григоровичу-Барскому и др.), основное внимание он уделил тогдашним Каиру и Александрии. В 1512 году у пирамид оказался Доменико Тревизан, посланник Венецианской республики; его проводник Закария Пагаки первым отметил их народное название — «холмы фараонов». В том же году их посетил посланник французского короля Людовика XII Андре Леруа со своей свитой. Его советник Жан Тено написал о Великой пирамиде: «Для этой постройки недостаточно названия „чудо света“ — это попросту нечто непостижимое!»

Очевидно, все эти посетители довольствовались осмотром пирамид Гизе и — самое большее — обошли вокруг них. Первый европеец нового времени, о котором мы знаем, что он побывал и внутри пирамиды, был Пьер Белон, профессор Сорбонны, более известный под именем Беллоний. «Самая большая из этих трех пирамид сохранилась хуже других, — пишет он в „репортаже“ из ее внутренних помещений в 1553 году. Пройдя значительное расстояние по наклонному коридору, я добрался до шахты, по поводу которой Плиний утверждает, что она имеет глубину в восемьдесят шесть локтей и ведет к Нилу; ныне она почти доверху засыпана камнями и щебнем». Затем он прошел «ходом по правую руку» в «камеру, расположенную в самом центре пирамиды», где его испугало хлопанье крыльев больших летучих мышей. «Она имеет шесть шагов в длину и четыре в ширину, облицована полированным камнем; здесь находится большая гробница длиной в двенадцать стоп и шириной в шесть стоп, сделанная из черного мрамора, и, как говорят, в ней был похоронен древний повелитель». (Тут Белон поддался обманчивому впечатлению, которому поддаются и многие сегодняшние посетители пирамид при взгляде на матовый серо-коричневый саркофаг: он сделан не из мрамора, а из гранита.) В пирамиду Хафра он не попал: «Она не имеет входа и для человека недоступна; ее вершина кончается острием, и, как говорят, она была покрыта мрамором и тоже служила гробницей». При осмотре пирамиды Менкаура он упомянул об истории с Родопис и от себя заметил: «Эта постройка прекрасно сохранилась, будто ее только что завершили».

Таким образом, в середине XVI века благодаря Белону, или Беллонию, мы снова оказались на том же уровне знаний о пирамидах, что и за полтора тысячелетия до этого, во времена Плиния; что же касается сведений об их размерах, то мы вернулись вспять к самому Геродоту, ибо его сообщений никто не проверял. Новыми были лишь сведения о внешнем виде пирамид, которые подтверждали то, что видел еще д'Англюр: пирамиды постепенно теряли свое «шелковое» одеяние, но никто их вместо него не «покрывал рогожами». Их постигла та же участь, что и весь Мемфис, первую столицу Древнего Египта. Когда в 640 году Амр Ибн-аль-Ас заложил свою новую столицу — Фустат, а полководец династии Фатимидов Джаухар на пепелище этого города основал в 969 году Каир, их строители нуждались в материале для дворцов, казарм, мечетей, жилых домов и оборонительных сооружений. В новый главный город первым делом перекочевывали обломки старого; когда же они оказались исчерпаны, очередь дошла до «холмов фараонов». Облицовке пирамид Гизе была предоставлена особая честь — ею в XIV веке украсили медресе султана Хасана под цитаделью. И ныне даже ночью можно распознать эту облицовку среди других камней: в свете тысяч ламп, свисающих длинными гирляндами, она блестит, как при полуденном солнце.

Не много нового мы узнали и от следующих посетителей пирамид, но их сведения были довольно интересны. В 1581 году пирамиды посетил Жан Палерн, посланник французского короля Генриха III. Вход в самую большую пирамиду показался ему «маловат», а количество летучих мышей в ее коридорах, наоборот, «великовато»; неустанно кружась, они гасили факелы проводников, так что «в этой загробной тьме ничего не стоило провалиться в одну из бесчисленных шахт или в какой-либо из наклонных коридоров». Больше всего Палерна восхитил саркофаг: когда он в этот саркофаг постучал, «раздался звук, подобный колоколу», это было открытием, которым драгоманы пользуются до сих пор как средством для получения небольшого дополнительного бакшиша. В пирамиду Хафра «не было входа, не нашлось в ней и внутренних помещений; поверхность ее была частично отполирована и не имела ступеней, так что подняться на ее вершину, которая кончалась острием, не было возможности». В целом же Палерн был искренне восхищен пирамидами: «Они более великолепны, чем памятники античного Рима!»

Англичанин же Джордж Сандис наоборот был сдержанным человеком и считал, что откровенно восхищаться может только дурно воспитанный человек. «Эти три варварских монумента, памятники хвастовства и суетной спеси, — приводит он в своих „Путешествиях“ (1610) слова Плиния, воспроизведенные на английском языке эпохи короля Якова I Стюарта (своеобразие этого языка трудно передать в переводе). — И вот мы приняли решение осмотреть их снаружи и изнутри. Наши янычары остановились перед входом и несколько раз выпалили внутрь из аркебузов; некоторые из них остались снаружи охранять нас от нападения диких арабов. Чтобы нам легче было идти, мы сняли обувь и большую часть снаряжения и одежды, ибо нам говорили, что там будет страшная жара. Наш предводитель, мавр, шел впереди, и каждый из пас держал перед собой горящий факел. Это был опасный путь, мы то и дело спотыкались, па что-нибудь наталкивались, обдирали себе кожу и через каждые несколько шагов останавливались. Поначалу мы спустились примерно на сто стоп, по не по ступеням, а по пологому склону и после неприятного спуска оказались перед входом в другой коридор… Какой-то каирский паша, интересовавшийся тайнами пирамиды, послал, как рассказывают, несколько осужденных, хорошо снабженных факелами и провиантом, чтобы они ее обследовали; говорят, кое-кто из них вышел из пирамиды в тридцати милях от нее посреди пустыни. Но это одни разговоры, чтобы удивить людей».

Затем Сандис с факелом в руке спустился вслед за мавром в нижнее помещение, но и там ничему не удивился; оттуда он восходящим коридором добрался до большой галереи. Однако там сразу точно забыл о своих принципах: «Это коридор невероятной высоты и ширины, он и верно вроде бы как для великанов. От середины прохода стены его расширяются с боков уступами, и он представляет собою удивительное творение архитектуры; образуют его мраморные блоки такой величины и так тщательно пригнанные, словно он вырублен в скале. В конце его мы вошли в просторное помещение двадцати стоп ширины, сорока длины и огромной высоты; оно сооружено из блоков такой величины, что восемь их хватило на всю ширину и шестнадцать — на длину… В середине стоит саркофаг без крышки, пустой, он изготовлен из цельного куска камня и звенит, как колокол». Приведя все размеры, Сандис продолжает: «В нем покоился труп основателя пирамиды. Такие монументы [тогдашние властители] ставили, конечно, не из одного только хвастовства; они были уверены, что после их смерти душа не погибнет, а по прошествии тридцати тысяч лет вновь соединится с телом и, воскрешенное, оно будет жить так же, как жило прежде».