Латышские стрелки в борьбе за советскую власть - Коллектив авторов
Множество различных иностранных пароходов, в особенности французских и английских, с большой поспешностью шло в Севастополь и обратно. Началась эвакуация Крыма, или, вернее, бегство за границу российских помещиков и буржуев. Но мы об этом ничего не знали, только видели, что белые стали очень беспокойными. Старый важный полковник каждый день нас строго проверял. Главным образом он заботился, чтобы мы были совершенно изолированы. Полковник был настолько бдителен, что даже подослал к нам какого-то «военнопленного», якобы бывшего красноармейца. Наши опытные старые партийцы быстро разоблачили этого «военнопленного», которому было поручено наблюдать за внутренней жизнью нашей группы. Этот провокатор был донской казак – кулацкий сын, вскоре он исчез. Старый полковник очень боялся большевиков. Так как нас он считал «совершенно неисправимыми» большевиками, то терпел, как зубную боль. Мы это понимали и думали, что белые, уходя из Крыма, нас уничтожат.
Были первые дни ноября. Все оживленнее становилось движение пароходов по морю. Все больше появлялось французских и английских военных кораблей. Офицеры тревожились, нервничали. Даже всегда точный полковник «забывал» выдать нам пищу – мы жили впроголодь.
В начале ноября 1920 года стала хорошо слышна артиллерийская канонада в направлении Перекопа. Было ясно, что начались большие бои, и грохот их становился все сильнее. Нас охватила невыразимая радость, хотя ее омрачала неизвестность: что сделают с нами белые, отступая из Крыма? Бежать с полуострова мы, небольшая группка невооруженных стрелков, не могли. Белые находились перед катастрофой, этого они не могли скрыть от нас, хотя мы и были изолированы от всего мира. Наши ребята, распиливая дрова для кухни, подслушали разговор офицеров о том, что их армия терпит неудачи и вынуждена отступать. Тяжелые бои идут у самого Перекопского вала, и падение Крыма – вопрос нескольких дней. Мы были окрылены – приближался конец нашим мучениям.
Целыми днями мы обсуждали, что делать, как уйти с «Острова смерти», как попасть в Севастополь. Два дня мы не получали ничего съестного. И без того ослабевшие от плохого и маленького пайка, оставшись теперь совсем без хлеба, мы чувствовали сильное утомление, бессилие. Я, один из самых молодых, больше других терпел от постоянного голода, постоянно чувствовал усталость и стал апатичным ко всему. Решили, что с этим положением нужно покончить. Обратились к полковнику с твердым и определенным требованием – хлеба или смерти!
Вечером полковник явился к нам. Он совершенно преобразился – серо-бледный, осунувшийся, утративший надменность и даже самообладание. Только теперь, очевидно, он понял, что помещичьей власти приближается конец и что у него нет надежды вырваться из Крыма.
Неожиданная перемена в полковнике уменьшила наши опасения, что белые, покидая Крым, расправятся с нами. Грозный полковник говорил с нами почти заискивающим тоном. Он объяснил, что мы слишком ультимативно обращаемся к нему, требуя хлеба или смерти. Снабдить нас хлебом у него нет возможности, так как в течение нескольких дней не присылаются продукты из Севастополя. Его офицеры тоже терпят нужду, и совершенно неизвестно, когда улучшится положение с продуктами. Стрелки повторили свое категорическое требование – снабдить нас продуктами или, если полковник не в силах этого сделать, освободить нас из плена и выпустить с «Острова смерти».
Полковник ответил, что у него нет ни права, ни распоряжения нас освободить. Когда мы спросили, есть ли у него право и распоряжение морить нас голодом, полковник растерялся и пробормотал что-то невнятное. Затем после долгого молчания он обещал нам выдать из своего неприкосновенного фонда немного продуктов и выпустить завтра всю нашу группу с острова. Обещал выдать пропуск в Севастополь, чтобы мы сами искали себе пропитание. Мы были счастливы, но в то же время обещание это казалось подозрительным: как бы только старик нас не обманул. Однако хлеб и немного консервов полковник все-таки выдал нам, а на другой день мы получили пропуск в Севастополь и отправились туда.
На берегу залива у переправы стоял пароходик, на котором можно было переехать в Севастополь. Капитан пароходика, пожилой моряк, встретил нас широкой сердечной улыбкой. Он узнал нас, так как более месяца тому назад перевез нас из Севастополя на «Остров смерти». Теперь мы были без конвоя, и он первый поздравил нас с избавлением от белогвардейского плена.
Только когда пароходик пристал к севастопольской стороне и мы высадились на берег, мы наконец почувствовали себя свободными. Команда пароходика сказала нам, что мы можем смело идти в город: белых там нет и власть находится в руках рабочих. Только утром в морском порту видны были белогвардейцы и буржуи, которые ждали кораблей Антанты, чтобы бежать за границу.
Даже небольшое расстояние до города казалось нам необычайно длинным и трудным – сил у нас не было и очень хотелось есть. Мы слишком ослабели от длительного недоедания. Явившись в Севастополь, мы прежде всего стали думать, как достать продукты и утолить голод.
Утром ушли последние французские военные суда, которые взяли белогвардейцев, но всем беженцам места на кораблях не хватило. Явившиеся только что с фронта белогвардейские части не нашли в порту обещанных кораблей Антанты и разбрелись по городу. Местные жители рассказывали, как накануне генерал Врангель, уезжая из Севастополя на французском военном корабле, успокаивал белогвардейцев: «Не волнуйтесь, уважаемые господа, всем хватит места на кораблях – я об этом позабочусь». Но это было пустое обещание, с помощью которого Врангель хотел обеспечить себе беспрепятственный отъезд из Крыма.
Когда отходили последние корабли из Севастополя, в порту стоял ужасный шум, далеко были слышны истерические крики, плач и вопли. Белогвардейские офицеры и их дамы с чемоданами, толпы православного духовенства в своих длиннополых одеяниях, элегантно одетые русские богачи, их надменные дамы и барышни с собачками и породистыми кошками с криком и визгом осаждали трапы французских военных кораблей, ища спасения под крылышком Антанты.
Французские матросы, высмеивая и унижая офицеров, нагло обращаясь с их дамами, особенно были грубы с долгополыми священниками, которых выталкивали с корабельных сходен на берег.
