История Финляндии. Время Екатерины II и Павла I - Михаил Михайлович Бородкин
Во время переговоров, предшествовавших договору, Густав IV посетил Петербург (в ноябре 1800 г.). Но этот приезд, вследствие несдержанного характера Павла, к сближению северных монархов не повел. Серьезных причин к раздражению не было, но Павла даже мелочи выводили из равновесия. Заметив красные шапочки на девушках балета в Эрмитаже, Густав, не придавая никакого значения своим словам, сказал: это шапочки якобинцев. — «Может быть, — ответил Павел, — оне существуют в других государствах, но у меня их нет», и резко повернулся к нему спиной. На другой же день после отъезда Густава, Государь послал к нему Ростопчина просить орден Серафима для своего любимца гр. Кутайсова. Король отказал, под тем предлогом, что Кутайсов не имеет Св. Андрея Первозванного. Это окончательно рассердило Павла, и он отнял у высокого путешественника нашу свиту и придворную кухню. Король Швеции вынужден был облечься в полное инкогнито и только благодаря помощи одного пастора достал себе и сопровождавшим его лицам необходимое пропитание. Высокого гостя встретил на границе и проводил М. П. Голенищев-Кутузов. Король любил его военный талант и его занимательную беседу. При встрече он обнял и поцеловал его, при расставании осыпал его знаками своего благоволения.
С декабря 1797 г. М. Н. Голенищев-Кутузов состоял инспектором войск Финляндской инспекции. Командовал он здесь войсками до 1799 г., когда отправлен был в Голландию.
Весной 1800 г. Бонапарт перешел Альпы и одержал победу при Маренго. — Россия оставила неблагодарную Австрию. Бонапарт воспользовался случаем, чтобы сблизиться с Россией. Павел выразил свое сочувствие этой комбинации. Первый консул решил освободить и возвратить, без всякого размена, русских пленных. Государь принял это предложение и для приема их отправил в Париж генерала Спренгтпортена, в качестве чрезвычайного посланника. Граф Панин был крайне удивлен, когда Император Павел сообщил ему, что решился послать Спренгтпортена. «Вы удивлены, — сказал Павел, — вы находите мои выбор странным, но мне кажется, что поступаю весьма последовательно, когда я посылаю изменника к узурпатору».
Г. М. Спренгтпортен
В октябре 1800 г. Спренгтпортен выехал из России в Берлин, где поселился у русского посланника, барона Крюденера. В Берлине он имел нескромность в день рождения шведского короля оставить свою карточку шведскому министру при прусском дворе — Энгестрёму. На следующий день он давал официальный бал, на который пригласил русского посланника, с просьбой, чтобы Крюденер взял с собой всех находящихся в Берлине соотечественников; однако он просил барона «пощадить его от неприятного посещения Спренгтпортена». Крюденер ответил, что он этого не может сделать, потому что «имеет повеление Государя везде представить генерала». Спренгтпортен был настолько бестактен, что явился на бал, на котором он, однако, оставался недолго: ф.-Энгестрём «маневрировал» так, что Спренгтпортену не удавалось поговорить с ним. Энгестрём доложил об этом Густаву IV Адольфу, который выразил высочайшее одобрение его поступку.
«При таких предзнаменованиях, — заключил один француз, — посольство Спренгтпортена должно иметь успех, и оно, сверх его ожиданий, имело его». Бонапарт принял его благосклонно и в самых определенных выражениях высказал свое желание заключения мира с Императором. Бонапарт весьма лестно отозвался о личности Государя.
Это посольство было самым блестящим эпизодом в жизни Спренгтпортена, и он вернулся из Парижа, осыпанный благоволениями первого консула[18].
Сближение с Францией естественно грозило разрывом с Англией, а это, в свою очередь, требовало обеспечения себя со стороны Финляндии, почему, по личному приказанию Имп. Павла I, дано было особенно важное поручение генер. Александру Яковлевичу Рудзевичу по составлению описания и укреплению берегов Финляндии, на случай обороны против Английского флота. Рудзевич проявил большие способности в качестве офицера генерального штаба, почему ему еще ранее, в 1796 г., поручена была топографическая съемка Финляндии.
Александр Яковлевич Рудзевич
Лично на себя Павел ничего лишнего не тратил. Он имел одну шинель, которая, в зависимости от времени года, подшивалась то ватой, то мехом. — Многие злоупотребления были им уничтожены. Вставал он в пять часов утра и принимался за работу, избегая шумных удовольствий.
Но почему же кругом слышались восклицания: «ужасное время»! Совершился переворот столь резкий, что его не поймут потомства! — На это были, к сожалению, большие основания.
Он вращался в крайностях; перемены в настроении были неожиданные и резкие. С бурной стремительностью он приводил в исполнение свои решения, чем объясняется, что в течение четырех лет успел удалить со службы 7 фельдмаршалов, более 300 генералов и свыше 2.000 штаб- и обер-офицеров. Назначения и увольнения с должностей следовали так быстро, что газеты едва успевали объявлять их. Служить стало невыносимо. На плацпарады шли как на лобное место. Из 132 офицеров конного полка к концу царствования осталось лишь два. Все кишело доносами. Люди боялись своей тени. «Завтра у Павла I логически не вытекало из сегодня». Все проявлялось болезненно, экзальтированно. Все вызывало изумление и показывало, что в действиях преобладали нервы, каприз и расстроенная фантазия. Все это крайне тяжело отражалось на окружающих и вызывало изумление Европы. Внутреннее равновесие, душевная устойчивость в Государе были нарушены. Честная и возвышенная в своей основе душа была затемнена. «К неизъяснимому удивлению россиян, — писал H. М. Карамзин, — Павел I начал господствовать ужасом, не следуя никаким уставам, кроме своей прихоти; считал нас не подданными, а рабами; казнил без вины, награждал без заслуг, отнял стыд у казни, у награды прелесть; унизил чины и ленты... отвратил дворян от военной службы; презирая душу, уважал шляпы... ежедневно вымышлял способы устрашать людей и сам всех более страшился; думал соорудить себе неприступный дворец, а соорудил гробницу».
Роковым образом создалось это самое «трепетное царствование». Ласки матери он не знал. Екатерина не любила сына. Лица, желавшие быть приятными Императрице, конечно, не щадили Великого Князя. Опа никогда не относилась к нему, как мать; он же всегда оставался перед нею почтительным и покорным сыном. — «Его всегда выставляли за ужасного человека», — как он сам пояснил шведскому послу Стедингку. Опальные гатчинские мундиры не смели показываться на Петербургских улицах. Первая его супруга — Наталья Алексеевна — ему изменила. Царствуя и повелевая, он узнал, что трон его в опасности, и этот страх помутил его разум. Дворяне не были довольны требованиями нового царствования. Чиновники, запятнавшие свои руки лихоимством, с адской
