Ю. Бахрушин - Воспоминания
После окончания заседания все прошли вниз и начался осмотр музея. А я быстренько собрал бумажки, лежавшие перед каждым, с их заметками и храню их до сих пор.
Объяснения давали мой отец, В. К. Трутовский, Н. А. Попов, а потом и я. Вначале я стал показывать музей небольшой группе, в которую входил К. С. Станиславский. Он рассеянно слушал объяснения, поверхностно скользил взглядом по экспонатам и незаметно, но упорно отставал от остальных. Продолжая давать объяснения, я не терял из виду Станиславского. Как только ему удавалось остаться одному, он с величайшим вниманием начинал рассматривать содержимое витрин и выставленные рисунки и портреты. Тут я понял, что он принадлежит к числу тех посетителей музеев, которые изучают их материалы под своим углом зрения и что ему объяснения только мешают.
Вскоре к моей группе подошел кто-то другой из показывавших, а я перешел дальше. В одну из таких смен объясняющих, которые были заранее предусмотрены, я заметил вел. князя с отцом, дававшим ему объяснения. Вел. князь поманил меня рукой и, обратись к отцу, сказал:
— Алексей Александрович, будет вам за мной ухаживать! Пойдите, займитесь с другими гостями, а мне будет показывать музей ваш сын, благо вы мне говорили, что он это часто делает.
Пришлось мне вести дальше Константина Константиновича. Он все время перебивал меня вопросами, иногда отклоняясь в сторону и спрашивая о самых общеизвестных, с моей точки зрения, вещах, например, кто был Щепкин или какие оперы написал Чайковский. Лишь впоследствии я сообразил, что это был своеобразный и тонко проведенный экзамен будущему почетному попечителю музея.
Вот мы остановились перед витриной А. П. Ленского. Я показал рисунки, гримировальные принадлежности, роли, портреты. Вел. князь обратил внимание на зарисовку артиста в роли Прокофьева в «Цепях» Немировича-Данченко. Монокль, шикарно сидящий фрак, тщательно расчесанные усы и холеная бородка.
— У тебя есть фрак? — неожиданно спросил меня Константин Константинович.
Я ответил, что нет.
— А хотелось бы тебе надеть фрак? — задал он новый вопрос.
Я несколько оторопел, но откровенно признался, что никогда об этом не думал и не представляю себя во фраке.
— И правильно делаешь, — заметил вел. князь, — все в свое время, когда-нибудь наденешь. А интересно бы взглянуть на тебя во фраке!
Я тогда не придал значения этому разговору и вспомнил о нем позднее в совершенно неожиданных обстоятельствах.
После осмотра музея все собрались у отца в нижнем кабинете, пить чай. Заблаговременно разведав, что вел. князь любит пить чай с ромом, отец раздобыл где-то очень старого рома в какой-то необыкновенной бутылке. Перед чаем всех попросили расписаться в альбомах — в официальном Литературно-театрального музея и в нашем, домашнем. Вел. князь начал первым и своим размашистым почерком написал «Константин», затем взял наш альбом, немного подумал и расписался «К. Р.», сказав:
— В этом альбоме другая подпись неуместна!
После этого стали писать другие и приступили к чаепитию. Разговоры вращались вокруг музея и новых театральных постановок. Вел. князь не спешил и держался так просто, что вскоре всякий этикет был забыт. Беседа оживилась, приняв непринужденный, свободный характер. Люди спорили, перебивали друг друга, шутили. В одну из случайных пауз вел. князь взглянул на меня и сказал:
— Ну что ж, скоро тебе служить, — ведь теперь единственным сыновьям льгот не полагается. Тогда уж прямо в наш полк, в Измайловский. Я хотя официально в нем не числюсь, но до сих пор считаю его своим.
Затем, обратись к отцу с матерью, добавил:
— В Измайловском полку, пожалуй, в единственном, офицеры имеют какие-то духовные потребности — интересуются искусством, театром, сами пишут, рисуют, лепят, и нет этих безобразных кутежей, карт и пустого чванства, которое, к сожалению, наблюдается в других полках. Когда придет время, вспомните обо мне.
Эти слова вел. князя врезались мне в намять, и впоследствии я воспользовался его рекомендацией, хотя он уже лежал тогда в могиле.
Посидев у нас часа полтора, вел. князь уехал, и за ним последовала часть наших гостей. Остались свои да еще, кажется, Ф. А. Корш и Н. В. Давыдов. К праздничному ужину приехали еще несколько человек из близких к музею — В. В. Постников, И. Е. Бондаренко, моя тетка (младшая сестра матери) и еще кто-то.
Во время ужина произносились тосты, высказывались пожелания, строились планы. Отец не забывал время от времени посматривать на часы, так как ему надо было поехать на вокзал проводить вел. князя. Ему очень не хотелось покидать нас, и он это не скрывал. Вл. К. Трутовский предложил ему взять с собой и меня.
— Вдвоем вам веселее будет, да и вообще такой знак внимания будет нелишне оказать, — мотивировал он свое предложение. Вл. А. Рышков горячо поддержал эту мысль.
И вот мы уже на вокзале в царских комнатах. Здесь собрался кое-кто. Есть и знакомые — московский губернатор, градоначальник и другие. Отец стоит и беседует с ними до того, как дежурный сообщает, что вел. князь подъехал.
Должностные военные лица выстраиваются в шеренгу, мы, как неофициальные штатские, отходим в глубь комнаты. Вел. князь входит своей порывистой походкой, отдает общий поклон собравшимся представителям властей и, завидя нас, подходит прямо к нам.
— Ну зачем вы приехали, вы же устали, у вас гости, да еще его притащили, — говорит он и сразу начинает расспрашивать, что произошло после его отъезда, что говорят о заседании и так далее.
В это время в комнату с грохотом вваливается адъютант вел. князя с его портфелем и небольшим чемоданом. Он быстрой, но неуверенной походкой идет к дверям на перрон, но в это время палаш попадает ему между ног, и он с грохотом растягивается на полу. Адъютант вдрызг пьян. Вел. князь настораживается, но не оборачивается. На одну секунду губы его кривятся саркастической улыбкой, но он продолжает свой разговор с отцом, делая вид, что ничего не слыхал и не заметил. Кто-то помогает адъютанту встать с пола, подбирает его вещи и под руку выводит на перрон.
Когда поезд отходит, вел. князь стоит у окна и дружески машет нам рукой…
На другое утро после этого исторического дня жизнь музея потекла своей обычной чередой. Так же собирались но субботам, так же поступали в музей все новые и новые материалы, отец так же разрывался между служебными, общественными и музейными делами, и только ежедневно сидящий в библиотеке, что-то разбиравший В. А. Михайловский знаменовал новый этап музейного бытия.
Приблизительно через месяц после передачи музея на имя моего отца, матери и меня из Петербурга пришло три конверта, скрепленных большой сургучной великокняжеской печатью. По вскрытии в них оказались приглашения посетить генеральную репетицию пьесы вел. князя «Царь Иудейский» в Эрмитажном театре. Для отца это не было неожиданностью, так как вел. князь не раз говорил ему, что просит его обязательно посмотреть спектакль, но никто из нас не ожидал, что приглашение получит моя мать, а тем более я. Пришлось собираться в дорогу и ехать в Петербург.
В столицу мы приехали дня за два до репетиции, так как у отца помимо этого были там дела. Встречал нас Вл. А. Рышков, и сейчас же по прибытии в гостиницу с ним была проведена консультация, в чем мне быть на репетиции, неужели во фраке? После всестороннего обсуждения этого вопроса было решено, что я, по молодости лет, могу быть и в смокинге, постольку поскольку парадного мундира реального училища у меня нет, а заказывать таковой не стоит, так как мне осталось учиться только несколько месяцев.
Смокинг, крахмальная рубашка и прочее было закуплено и пригнано мне по росту.
В назначенный день и час мы были в театре. Меня сразу ошеломили и показная нарядность парадной придворной толпы, и тонкое изящество восхитительного маленького зрительного зала, и крутой, как в цирке, амфитеатр, и партер, с единственными тремя креслами для царя, царицы и вдовствующей Государыни, все это было необычайно, не такое, как везде. Сидели мы в ряду десятом, все вместе, но этот ряд помещался на уровне лож бельэтажа Большого театра.
Наконец начался спектакль. Состав исполнителей был, что теперь называется, самодеятельный, любительский, лишь несколько артистов были профессионалы — М. А. Ведринская, Е. И. Тиме, В. Фокина, П. Владимиров и другие. Ставил спектакль?. Н. Арбатов, которого я хорошо знал по нашим субботам. В одном из антрактов он пришел поздороваться с матерью, блистая пенсне и ослепительной фрачной манишкой, с как всегда тщательно расчесанными холеными блондинистыми усами и бородкой клинышком.
Постановка была хорошая, не уступавшая в тщательности и продуманности Московскому Художественному театру. Декорации, костюмы, бутафория не оставляли желать лучшего. Хорошо звучала прекрасная музыка Глазунова. Что же касается до актерской игры, — я тогда уже в этом деле разбирался, — то она была какая-то разношерстная — ансамбля не было.
