Петр Вершигора - Люди с чистой совестью
- Ладно. Не прозевай поворот, - сказал я шоферу, ориентируясь по карте.
Мы вовремя выехали на проселочную дорогу. Еще не скрылись телеграфные столбы за буграми, как по шоссейке засновали машины. Через полчаса мы выехали на маршрут колонны, подходившей к Збручу.
Скоро Збруч! Грозная река Збруч!
О ней я слыхал еще в детстве. В четырнадцатом - пятнадцатом году название этой речки звучало, как выстрел. Там, на Збруче, в те годы шла война; оттуда к нам в село возвращались безрукие, одноглазые люди; на Збруч от нас гоняли подводы; бывалые солдаты рассказывали мальчикам, что вода в нем часто текла пополам с русской кровью. Вопреки книжным сведениям, сообщавшим, что это только небольшой пограничный приток Днестра, отделявший Россию от Австро-Венгрии, а затем Советский Союз от Польши, я до сих пор представлял себе Збруч огромной широкой многоводной рекой.
Утро было пасмурное. В колонне шли и ехали люди, накрывшись с головой плащ-палатками. У кого их не было, те напяливали на головы мешки из-под муки и сахара. Мы так бы и проскочили мимо, приняв эту узенькую извилистую речушку, в которой и лодке негде развернуться, за небольшой ручеек. Но по Збручу, волей Гитлера, проходила "граница дистрикта". На пограничной заставе вспыхнула мимолетная перестрелка. Разведчики убили трех пограничников. Остальные разбежались. Обыскав помещение заставы, я нашел немецкую карту и, ориентируясь по ней, понял, что небольшая речушка в пять метров шириной, которую мы уже переехали по гнилому мостику, и есть знаменитый Збруч. Разогнав машину в овраг и полюбовавшись, как она летела по камням, мы снова переключились на пеше-колонный строй.
К полудню выглянуло солнце. Пока роты располагались в зарослях кустарника, мы с Мишей Тартаковским пошли на луг. Хотелось поближе взглянуть на Збруч. Я улыбался, глядя в мирно журчавшую по каменистому дну воду.
Казавшийся раньше во много раз больше многоводного Днестра - вот он у моих ног. И вдруг этот грозный, с кровавыми отсветами войны Збруч всего только мутный извилистый ручей. Смешно и грустно.
Мы с Тартаковским забрались на стог сена. Не замечая моего лирического настроения, Миша вытащил из полевой сумки последние захваченные документы и рылся в них. Тут были и окровавленные немецкие "зольдатенбухи", и обязательные семейные фотографии вперемешку с порнографическими открытками, и записные книжки, и дневники. Изредка Миша пересказывал мне смысл какого-нибудь документа. Я слушал его молча, лежа на спине.
Сквозь дрему не мог отвязаться от мысли: "Неужели и тут прольется наша кровь? На берегах этой поганой речушки? Странно... и обидно..."
А тучи уже застелили полнеба. Погромыхивал гром. Там, откуда мы пришли, бушевала гроза.
Не прошло и получаса, как хлынул дождь. Мы зарылись с головой поглубже в стог. Заснули на полчаса. Сквозь шорох разгребаемого сена доносился шум. Казалось, что колонна ковпаковцев, громыхая коваными колесами и копытами коней, мчится по шоссейке. Сняв с головы последний клок сухой травы, я замер от удивления. До самой зеленой подошвы леса с ревом мчался сплошной поток воды. Там, где еще недавно было узкое русло Збруча, вода ворочала огромные камни. Ближе к нам плыли вырванные с корнем кусты; лениво, как бы нехотя, переваливались с боку на бок стога сена. Все неслось туда, на юг, вслед побледневшей, но все еще блещущей молниями туче. Нашу копну тоже подмывало волной. Мы прыгнули в воду по пояс и выкарабкались на глинистый берег. Миша пыхтел.
- Вот чертовщина! Так и потопить могло бы. Что за история?
И тут вспомнилась мне родина, юношеские годы и быстрая река Днестр, разливающаяся дважды в год. "Как Нил!" - с гордостью говорили мне в детстве.
Именно июльское половодье там часто бывает гораздо длительнее, чем весеннее. В родной Каменке в июле Днестр выходит из берегов. Он рвет преграды, заливает сады и катит мутные воды по улицам и огородам.
- Ну, что это такое? Безобразие! - выкручивая штаны, ворчал Тартаковский.
- Это горная река, Миша! - выливая воду из сапог, успокаивал я его. - Еще немного побушует, а к вечеру снова войдет в свои берега.
21
На второй день наш отдых был прерван налетом немецких самолетов. Отряд уже немало дней шел, забыв об этом самом опасном для рейдового отряда враге. Поэтому и противовоздушная оборона в отряде хромала... Люди разболтались, перестали маскироваться во время стоянок. Естественно, что немецким летчикам легко удалось обнаружить нас.
Звено немецких самолетов - двухмоторных истребителей штурмовиков "Мессершмитт-110", сбросив бомбы, перешло на штурмовку. Затрещали по лесу малокалиберные снаряды, зафыркали скорострельные пулеметы, поливая кустарник и поляны огнем.
Сразу же после налета в санчасть начали прибывать раненые. Вначале мы даже удивились. Их было немного. Большинство из группы еврейского гетто, освобожденной нами в Скалате. Одетые в светлое, женщины демаскировали всю группу. После первой упавшей бомбы они стали метаться по лесу, чем и привлекли внимание самолетов.
- От мороки мени с бабами! Ну, що це за война, - неодобрительно качал головой Ковпак, проходя мимо санчасти.
Медсестры наскоро перевязывали стонавших женщин и детей.
Ковпак пришел в расположение беженцев. Они еще до сих пор не пришли в себя после бомбежки. Дед шел неровной походкой, опираясь на большую суковатую палку. В длинной своей шубе он был похож на попа.
Через несколько минут я услыхал в расположении беженцев из гетто команду его: "Становись!" Движимый любопытством, я подошел поближе.
Серия бомб, положенных немецкими летчиками, взрывной волной вырвала "под шнурочек" кусты, образовав длинную поляну. На ней в две шеренги было построено это довольно странное воинство. На правом фланге стояли древние старики в длинных лапсердаках. Позади - во второй шеренге женщины. Некоторые держали за руки старших детишек. А на левом фланге - девчата. Вдоль фронта взад и вперед ходил старый командир, за голову которого фашисты обещали пятьдесят тысяч золотом, и, обращаясь то к одному, то к другому, спокойно и вразумительно говорил. Иногда он тыкал палкой в землю или показывал вверх, в небо. Люди внимательно и удивленно слушали его.
- ...Вы слухайте, что я вам кажу. Это же не сопляк какой с вами разговаривает. Вот гляньте...
Он снял шапку, и пробившееся сквозь ветви солнце осветило лысину.
- Я поседел и полысел на войне. Кое-чего видел. И смерти в жизни своей насмотрелся - во, по самое горло. Так что можете положиться. Самый главный закон на войне - никогда не сигай от нее. Смело иди навстречу. Она тоже пугливая, смелых не берет. А самолет - это же дело не мудреное. Чего тут от него бегать? Ляжь - и лежи. Еще платочки всякие квитчастые, и юбочки, и тому подобное прикрыть надо. Как прикрыть? А очень просто. Веточку отломай и накройся.
Ковпак оторвал висевшую на одной кожуре перерубленную осколком ветку орешника и, подойдя к крайней девушке, взял ее за руку, отвел в сторону и поставил перед шеренгой.
- А вот теперь глядите. - Он дал ей в руки ветку.
Девушка взяла кривую, еще свежую ветвь и закрылась ею. По шеренге, недавно в паническом ужасе метавшейся по лесу, прошел шепот удивления и восторга. В рядах молодежи послышался смешок. Древние правофланговые евреи утвердительно и серьезно закивали бородатыми головами. Ковпак махнул рукой девушке.
- На левый фланг! - И она с веткой в руках побежала на свое место.
Победно оглядывая своих подчиненных, командир кинул свое любимое словцо: "Поняв? Ну, то-то". Затем снова пошел вдоль шеренги. Посмотрел на нее неодобрительно, подумал, опять пошел к правому флангу.
- Теперь вот какой у меня будет серьезный разговор. Мы люди военные. Идем на важные дела. Хоть жалко мне вас, а всех принять в отряд не могу. Каждый сам по себе пусть взвесит свои силы, примерится к этой военной жизни: по плечу она ему или нет. Решайте сами. Вот вам так прямо, по-честному, и ставлю вопрос. Кто хочет и может носить оружие - оставайся. Кто фашистов ненавидит - оставайся! Кто смерти не боится и жизнь свою за Отечество положить готов - оставайся! А кому не по силам или не по нутру это дело - не ходи с нами: так прямо и говорю - не ходи! Сейчас мы поможем всем оставшимся - разошлем по селам, у народа вас приютим. Харчей оставим. Но если в отряд поступишь, присягу приймешь, и тогда не выдержишь - на нас чтобы не был в обиде. У нас суд один для всех, кто бы ты ни был - русский или украинец, татарин чи еврей. Вот такой уговор! До вечера думайте. Посоветуйтесь со стариками. Перед вечером я к вам командиров пришлю. А теперь р-ра-зойдись!
И, повернувшись по-военному, Ковпак быстро зашагал к штабу. Шеренга рассыпалась.
А в штабе обсуждались другие дела. Несмотря на бомбежку немецких самолетов, мы все же решили не уходить сегодня из этого леса, а лишь передвинуться километра на два-три в сторону.
- Сменить место стоянки, - приказал комиссар Базыме.
