Коллектив авторов - Источниковедение
Существенные трансформации переживает законодательство. Проблема основных прав человека была в целом решена, по крайней мере на бумаге, еще в предыдущую историческую эпоху. К началу Новейшего времени в большинстве европейских стран был юридически обеспечен статус таких важнейших институтов гражданского общества, как органы политического представительства, независимый суд и свободная пресса; в значительной степени эти институты присутствовали и в России (особенно после оглашения Высочайшего манифеста от 17 октября 1905 г.). Поскольку же основные права уже были сформулированы и предоставлены, то на передний план вышли новые вопросы, и прежде всего – вопрос социальных гарантий, острота которого подогревалась циклическими кризисами экономики, включая знаменитую Великую депрессию 1929–1939 гг. Социалистические, рабочие и крестьянские партии, пользуясь широкой поддержкой всех слоев населения, требовали от властей обеспечить право на труд и достойную заработную плату, провести перераспределение земли в пользу тех, кто ее обрабатывает, сформировать систему социального страхования и государственной поддержки малоимущих, прекратить дискриминацию по половым, этническим и религиозным признакам. Обеспечить достойные условия жизни для всех оказалось непросто: для этого требовалось известное самоограничение властей предержащих, шедшее вразрез с интересами существовавшей элиты. Кроме того, предоставление социальных гарантий влекло за собой значительные финансовые обязательства и дисбалансировало экономику, провоцируя инфляцию и создавая благоприятную почву для разного рода спекуляций. Но игнорировать социальные требования тоже было невозможно – лозунги защиты «обездоленных» и «униженных» стали ключевым оружием практически всех существующих политических сил. Неблагоприятное сочетание указанных факторов породило такой характерный феномен XX в., как популизм законодательства, принимавшегося не для исполнения, а для демонстрации известной тенденции в развитии общества и государства. Понятно, что прибегать к такого рода уловкам можно не в последнюю очередь потому, что основной аудиторией закона-прокламации оказываются не профессиональные управленцы, юристы и экономисты, а неискушенные «простые» люди.
Наступление «века масс» мало что изменило в положении делопроизводства и статистики, которые с самого начала создавались для управления массовыми процессами. В XX в. получает дальнейшее развитие тенденция к формализации делопроизводства и математизации статистических исследований, а внедрение вычислительной техники (табуляторов, затем ЭВМ) делает актуальной задачей приспособление формы документов к автоматизированной обработке. Результатом стало максимально широкое распространение бланков, происходившее, кстати, еще и потому, что заполнять формуляр проще, чем составлять даже шаблонные фразы, а значит, разработка бланков снижает требования к компетентности низового управленческого персонала.
Наконец, подлинный расцвет переживают периодическая печать («средства массовой информации» или «средства массовой коммуникации») и публицистика, чьи возможности по структурированию общества оказываются востребованы как никогда. Периодические издания характеризуются колоссальными тиражами, а также многообразием разновидностей и жанров. Уже в начале XX в. интенсивное развитие средств связи и полиграфической техники обеспечивает газетам невиданную ранее оперативность. Так, первое сообщение о столкновении «Титаника» с айсбергом появилось в «Нью-Йорк Таймс» спустя всего лишь несколько часов после того, как беспроводной станцией системы Маркони в Кейп-Рейсе на Ньюфаундленде был принят сигнал бедствия с тонущего лайнера, и содержало только догадки относительно хода трагедии, которая разворачивалась в Северной Атлантике параллельно с подготовкой очередного номера газеты[416]. Однако и эти рекорды скорости были превзойдены с появлением радиовещания и, спустя еще несколько десятилетий, телевидения, сделавших возможными прямую трансляцию с места событий. Распространение прямых трансляций поставило перед обществом новые этические проблемы, связанные с возможностью случайной (а иногда и намеренной) демонстрации в эфире неприемлемых сцен и непристойного поведения, а исследователям, обращающимся к подобного рода материалам в поисках исторической информации, приходится осваивать приемы работы с новым типом источников – аудио– и видеозаписями. Важнейшей проблемой при этом оказывается отпечаток, налагаемый на публикуемые сведения (а зачастую и на ход самого исторического процесса) особенностями жизненного цикла «актуальных новостей».
В предложенной общей характеристике Новейшего времени намеренно не затрагиваются вопросы, связанные со спецификой исторического развития России XX в. До известной степени такое решение связано с тем, что о России будет говориться во всех последующих параграфах этой главы, однако за ним стоят и соображения содержательного плана. Облик российского общества минувшего столетия был определен тоталитарным режимом, сложившимся после большевистского переворота 1917 г. и распавшимся в конце 80‑х – начале 90‑х годов. Сам этот режим интенсивно эксплуатировал тезис о собственной уникальности (до Великой Отечественной войны как «первого в мире государства рабочих и крестьян», а после – как флагмана «мировой системы социализма») и в некоторых случаях действительно преуспел в выстраивании стен между «самой передовой страной на планете» и окружающим миром. Скажем, упомянутая выше периодика в ее советской «редакции» радикально отличается от периодики, как ее понимали и развивали на Западе: это касается и оперативности информации, и жанровой структуры, и стилистики. В то же время уже самопозиционирование советской власти как «власти рабочих и крестьян» раскрывает суть коммунизма как феномена Новейшего времени, ориентированного на трудящуюся массу, а подчеркнуто биполярная, не признающая оттенков и полутеней советская картина мира практически идеально воплощает теоретическую модель массовой культуры, будучи прежде всего исключительно простой для восприятия (и в значительной степени антиинтеллектуальной). Немаловажно и то, что режимы, подобные советскому, сложились в XX в. не только в России и государствах Восточной Европы, попавших в советскую зону влияния по итогам Второй мировой войны, но и других странах – Италии, Германии, Китае, Северной Корее, Вьетнаме, Кампучии. Данное обстоятельство позволяло и позволяет рассматривать тоталитаризм как универсальное историческое явление минувшего века. Правда, оформившийся как идеология в 20‑е – начале 30‑х годов «марксизм-ленинизм» представляет собой реакцию прежде всего на актуальные проблемы именно этого исторического периода – резкое социальное расслоение в городах, обезземеливание крестьянства, рост популярности крайне правых, реваншистских и популистских течений. Социально-политические изменения, произошедшие в странах Запада после Великой депрессии (в частности, «Новый курс» Ф. Д. Рузвельта), а тем более послевоенное «государство всеобщего благосостояния» не вписывались в советскую картину мира, по крайней мере в ее версии, предназначенной для массового распространения. Однако нараставшее отставание от истории и связанная с ним гротескность многих проявлений коммунистической идеологии не отменяют того факта, что эта идеология сформировалась именно как продукт Новейшего времени и несла на себе его характерные черты, а значит компаративное исследование советской культуры и ее феноменов – обосновано и уместно.
Столь же сознательно обойдена вниманием тема Постновейшего времени – исторической эпохи, переход к которой обозначился с началом научно-технической революции, а закончился распадом СССР в 1991 г. Типология и видовая структура источников, создаваемых в последние десятилетия, заслуживают отдельного рассмотрения.
3.2 Законодательство советского периода
3.2.1 Советское законодательство как исторический феномен
Падение монархии как вызов юридической системе
Вступление России в Новейшее время ознаменовалось падением самодержавного строя. 2 (15) марта 1917 г. в обстановке «начавшихся внутренних народных волнений» Николай II отрекся от престола в пользу своего брата Михаила Александровича. 3 (16) марта Михаил подписал документ, где сообщал о своем «твердом решении в том лишь случае восприять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные законы государства Российского»[417]. В итоге de jure верховная власть в стране перешла к Временному правительству во главе с князем Г. Е. Львовым, а по сути начался период так называемого двоевластия, переросший в продолжительную и кровопролитную Гражданскую войну.
