Карина Кокрэлл - Мировая история в легендах и мифах
Ей показалось подозрительным сочетание восторженного тона с пристальным взглядом, но, удивившись тому, как легко оказалось сделать этого генуэзца-навигатора доносителем, она подставила ему щеку. И лучше бы этого не делала. Хотя… что бы она ни делала сейчас, значения это все равно не имело.
Навигатор медленно приблизился, осторожно взял ее лицо в ладони, словно зажал между жерновами масличного жома, и долго-долго вытворял своим ртом такое, что…
А ведь до этого Исабель искренне считала, что ни один мужчина ничем удивить ее просто уже не смог бы…
Когда Христофор оторвался от благородного рта ошеломленной и ослабевшей в истоме синьоры, ей даже пришлось дотронуться до своих губ и языка, чтобы убедиться: они на том же месте, где и следует. Одеяло, конечно, упало, и на Христофора сейчас беспомощно смотрели два больших ярко-розовых соска. Грудь действительно была полнее, чем можно было представить по выступающим ключицам.
Он улыбнулся. И ласково потянулся к опасной женщине, и шепнул ей на ухо, в темень завитков:
— Одевайтесь. Одевайтесь и уходите отсюда как можно скорее, донна Исабель. Вместе с братом мы работаем, как галерные гребцы, и делаем все, чтобы держать ее на плаву, эту вашу чертову лавку. Мы, конечно, не праведники, и захаживаем порой к черным девицам в квартале Кожевников, и к себе, сюда, случается, приводим не самых благочестивых из дочерей Евы. Но ни мессы, ни исповеди еще не пропустили, Господь свидетель. Разве что раз или два, когда совсем уж страдали с похмелья. Бог, я уверен, нас за это уже простил. Но никогда ни я, ни мой брат не связывались ни с чем предосудительным. Я не знаю, кто возвел на моего брата всю эту клевету, и подозреваю, может, кому-то просто не по душе, что так много генуэзцев так успешно ведут в Лиссабоне дела. А оклеветать иностранца перед альгуасилами или Инквизицией — проще простого. Сейчас уходите, а завтра вы найдете свою лавку на замке, со всем товаром. Даю вам слово.
Он уже решил: как только вернется из Синтры Бартоломео, они с первым парусом будут на пути домой, в Савону: чем бы ни занимался брат, опасны даже такие вот подозрения.
— А вы, — добавил он ей еще ласковее, — ищите других дураков, и пропадите пропадом со своей паршивой лавкой и своими лиссабонскими завистниками, клеветниками и доносителями.
Женщина слушала, успокаивая дыхание. И снова спросила, прикрыв одеялом грудь, уже совсем невозмутимо:
— И ты можешь поклясться на Библии, что ничего странного или предосудительного в доме твоего брата не происходит? Зачем к нему приходил кастильский священник?
— Кастильский священник… — Христофор сделал особый упор на слове «священник». — Настоятель францисканского монастыря приходил к нему за портоланом устья реки Тагус по просьбе некого капитана из Палоса. У нас, чтоб вам было известно, продаются самые лучшие портоланы устья Тагуса, я позаботился об этом. Святой отец купил и этот, и еще несколько других портоланов, о чем я и сделал запись в книге доходов. Можете спуститься в лавку и посмотреть.
— О чем вы говорили?
— О географах, помнится, да и покупателей в магазине было полно!
— Братоломео и священник разговаривали наедине?
— Ни минуты. Готов поклясться хоть самому Понтифику.
Христофор встал, схватил с некрашеного стула в охапку и свалил на постель ее тяжелое платье и ворох какой-то тончайшей белой чепухи:
— Уходите.
После этого, не говоря ни слова, вышел и захлопнул за собой дверь. Совершенно голая дона Исабель проворно подскочила к двери и распахнула ее. Ее голос покатился за ним по лестнице вниз, словно уроненная монета.
— Кристофоро! Стой, я испытывала тебя! Я — донна Исабель Перестрелло. Я — его вдова! Ты слышишь? У меня к тебе совсем другое дело!
Он слышал. Он все прекрасно слышал!
На лестнице раздался звук падения, потом проклятье. Женщина прислушалась, засмеялась и крикнула:
— Эй, отзовись! И если ты не сломал себе шею, генуэзец, принеси-ка поесть в какую-нибудь менее вонючую из ваших комнат!
Это действительно была она — донна Исабель Мониз-и-Перестрелло. «Мониз» — «девичье» — напоминало о ее собственном, очень благородном и древнем, но измельчавшем роде (потому и выдала ее обедневшая родня совсем еще ребенком за простолюдина — старика Перестрелло с его островом). В самом начале брака и родилась на Порту-Санту ее единственная дочь Фелипа.
Исабель Перестрелло вернулась к кровати. Взглянула на себя в «зеркало» — полированную медную пластину на серой стене, как раз над огромным дубовым сундуком, разочарованно покачала головой, похлопала подушечками пальцев по лучикам морщин у глаз (как будто это могло их разгладить!), вздохнула, зябко поежилась и потянула к себе с кровати белье и тяжелую зелень бархатного платья…
…Услышав запоздалое представление донны Исабель, губернаторши Порту-Санту, он оступился и скатился задом по крутой лестнице (что благородной донне было прекрасно слышно). Быстро вскочил, даже не почувствовав боли. Бах — он распахнул дверь в свою каморку, бах — откинул крышку сундука и в страшной спешке накинул самую новую, воскресную, рубашку, махнул гребнем по непослушным взъерошенным, сильно поседевшим за последнее время волосам. Схватил в ручищу щетинистый подбородок: на бритье, конечно, никакого времени. Бросился в кухню. «Дона Исабель Перестрелло?! Вдова капитан-губернатора?!» — Он не мог поверить своим ушам. Ну, хитрец брат! И как хватило у него терпения никогда даже не похвастаться, даже навеселе!
«Интересно, сколько ей лет? Капитан, видать, годился ей в отцы, если не в деды. У благородных дам, живущих в холе, возраст определить трудно. Может, тридцать пять — сорок, а, может, и больше…»
Благородных дам до сегодняшнего утра Христофору, и впрямь, приходилось видеть только издали. В портовые таверны они не захаживали. Хотя, однажды, в Бристоле, в одном доме терпимости… черт, как ее звали? Леди… Мэри, кажется? Но воспоминаниям предаваться некогда: его ждал завтрак с настоящей донной! Тем более, он и тогда усомнился, что бристольская «леди Мэри» вряд ли действительно была аристократкой, пусть даже и падшей.
Приказывая себе хранить достоинство и не суетиться, сам он уже несся, перепрыгивая через ступени — вниз, в кухню!
Амельда как всегда затемно ушла на рынок, но оставила в кухне еще теплый хлеб и в столовой — растопленный камин. Христофор быстро сложил на деревянный поднос все, что смог найти, — хлеб, мед, сыр, сушеный виноград. Он распахивал ящики и сундуки, в которых Амельда хранила еду, — ничего подходящего, кроме этого, найти не мог. Наполнил водой и вином два глиняных кувшина. Посуды, подходящей для благородных дам, у них не было. Нашел одну глиняную миску и обливные стаканы-copos для вина. Нет, один стеклянный синий бокал все-таки нашелся у Амельды на «чистой» полке.
Христофор водрузил поднос со снедью на стол перед дамой, лихо перед этим смахнув локтями груду карт. Однако потом, пораздумав мгновение, поднял карты, бережно свернул их в большой рулон и поставил в угол. Донна Исабель внимательно и чуть насмешливо наблюдала, сидя спиной к окну…
Пуговицы ее зеленого платья на груди ненароком расстегнуты: мягкую смуглость прорезала глубокая ложбинка. Она глазами указала место на лавке напротив. Или позволила сесть?
Христофор подумал, что теперь, когда он уже повидал почти все, сосредоточиться на разговоре ему будет трудновато. Он напрасно беспокоился, потому что именно там, за столом их «приемной», Христофор, чуть похолодев (и не только от сквозняка из-под двери), наконец-то доподлинно все узнал.
Узнал он, что брат его Бартоломео и Исабель Мониз-и-Перестрелло, вдова капитана и губернатора Порту-Санту, уже давно состоят на тайной службе у испанской короны. А сведения, которые они добывают с Бартоломео… и другими, передают в Кастилью, и это очень помогает королеве
Изабелле знать обо всем, что происходит при португальском дворе. Включая вопросы неимоверной важности — какие и где португальцами открыты земли, какие собираются им тайные экспедиции и куда.
Узнал также Христофор и то, что лавка портоланов в сплетении лиссабонских улиц — только прикрытие, и принадлежит Исабель только на бумаге, а в действительности приобретена на деньги испанской короны.
Христофор обладал прекрасным воображением и уже ясно видел свои самые мягкие и нежные части тела на очень остром, может быть, даже докрасна накаленном железном сооружении в подземельях дознаний португальского двора — в том случае, если… И хотя полной неожиданностью для него известие не явилось, мысли забегали в голове, словно кошки с подожженными хвостами.
