Евгений Анисимов - Толпа героев XVIII века
Но душевная рана постепенно перестала ныть, жизнь побеждала. Пошли густой чередой важные исторические события: смерть Елизаветы Петровны на Рождество 1761 года, начало царствования Петра III, заговор, а потом и свержение императора. Екатерина стала самодержицей. Узнав в Варшаве о ее вступлении на престол, Станислав Август начал складывать чемоданы. Ему казалось, что теперь перед ним открываются невиданные перспективы. Он будет другом, может, даже супругом русской императрицы, ведь как она его любила, как любила! Но Екатерина почему-то не горела желанием видеть Понятовского. Через пять дней после переворота государыня писала ему: «Убедительно прошу вас не спешить с приездом сюда потому, что ваше пребывание при настоящих обстоятельствах было бы опасно для вас и очень вредно для меня. Переворот, который только что совершился в мою пользу, похож на чудо… Я всю жизнь буду стремиться быть вам полезной и уважать и вас, и вашу семью, но в настоящий момент все здесь полно опасности и чревато последствиями… Прощайте, будьте здоровы».
Позже, 2 августа 1762 года, новое ее письмо: «Правильная переписка была бы подвержена тысячам неудобств, а я должна соблюдать двадцать тысяч предосторожностей, и у меня нет времени писать опасные любовные записки… Я очень стеснена… Я не могу рассказать вам все, но это правда. Я должна соблюдать тысячу приличий и тысячу предосторожностей и вместе с тем чувствую все бремя правления… Знайте, что все проистекло из ненависти к иностранцам, что сам Петр III слывет за такового».
Намек более чем понятный: я на троне, у всех на виду, меня окружают враги, ко всем прочим проблемам мне еще недостает любовника-иностранца… И последнее: «Я сделаю все для вас и вашей семьи, будьте в этом твердо уверены… Пишите мне как можно меньше или лучше совсем не пишите без крайней необходимости». В сущности, это был конец, разрыв. Он в отчаянии, он хочет приехать во что бы то ни стало, он жаждет упасть к ногам возлюбленной. Самовлюбленный Понятовский был уверен, что их воссоединению мешают только внешние обстоятельства, что она его любит по-прежнему. Но он ошибался. Екатерина была уже далека от него, у нее начался новый упоительный роман, появился другой непревзойденный мужчина – Григорий Орлов, а главное, перед ней открывалось грандиозное поприще – так сладко и страшно быть государыней России.
Но все же она чувствовала некоторую вину перед Понятовским за невольное предательство их любви. Екатерина ждала момента, чтобы отблагодарить Понятовского, искупить свою вину. И этот подарок-отступное, который она вручила Понятовскому, оказался ослепительно великолепен, но и чрезвычайно опасен для обоих: отступным стал польский трон. Это произошло после смерти короля Августа III в октябре 1763 года. Через год русские дипломаты и генералы с помощью угроз, насилия и кровопролития посадили Станислава Августа на престол Польши.
Все сановники Екатерины были против этого шага. Все считали, что государыня сошла с ума, предаваясь воспоминаниям старой любви. Но никто не знал истинных, весьма далеких от сентиментальности, политических целей начатой игры. Зато это сразу же понял Понятовский. Узнав о своем уделе пленника на троне, он впал в отчаяние: «Не делайте меня королем, призовите меня к себе». Тщетно. Екатерина уже все решила – Понятовский должен был помочь ей укротить Польшу…
Екатерина знала своего возлюбленного и сознательно сделала его марионеткой. Красивый, мужественный любовник, Понятовский по своей натуре был слабым, безвольным, легко управляемым человеком. 2 ноября 1763 года он писал Екатерине: «Вы часто мне повторяли, что человек без честолюбия не мог бы нравиться вам. Вы вскормили его во мне… Мои стремления, впрочем, всегда ограничивались обязанностями подданного… Я точно не знаю, что вы хотите сделать из меня при настоящих обстоятельствах, но вы достаточно знаете меня, чтобы понять – такой престол с теми пределами власти, которыми вы хотите его ограничить, с тою моею посредственностью (если не сказать хуже) не есть положение, в котором бы я приобрел славу».
Императрица знала, что он, в сущности, тряпка и не отважится на решительный поступок. А еще она знала, что, как человек честолюбивый и тщеславный, Понятовский никогда не откажется от престола, не вырвется из своего золотого капкана. Императрица думала и писала о нем цинично и расчетливо: «Из всех искателей престола он имел меньше всех прав и, следовательно, больше других должен был чувствовать благодарность к России».
Так Станислав Август стал «своим» королем для России. Отныне защита короля от его внутренних и внешних врагов была объявлена долгом России. Все это открыло печальную страницу в истории Польши. Недаром Станислава Августа называли «соломенным королем». Всеми делами в государстве заправлял русский посол Репнин. Потом в Польше началось восстание, шляхта объединилась в Барскую конфедерацию, которая свергла короля. Следом идет привычный для русско-польских отношений XVIII века сюжет: ультиматум Петербурга, подкуп членов сейма, русский карательный корпус, кровь, смерть или Сибирь для поляков-конфедератов. Понятовский во всем, что происходило в его стране, играл самую жалкую роль.
В ноябре 1771 года с ним произошло постыднейшее происшествие. На одной из варшавских улиц на его карету напали конфедераты и похитили короля. Но потом они, один за другим, разошлись по каким-то своим неотложным делам, и последний из них вообще бросил короля на произвол судьбы, как ненужную трость…
Прошли годы. Король царствовал, но не правил, настала эпоха разделов Польши. Они проходили на глазах короля, и он ничем не мог помочь ни родине, ни себе – словом, слабый, безвольный человек. «Государыня, сестра моя! – писал он Екатерине. – Невзирая на то, что меня огорчает молчание, которое Вашему императорскому величеству угодно хранить по поводу моих последних писем, невзирая также на то, как поражен я был, когда ваш посол во время нашего последнего с ним разговора заявил мне в резких выражениях, что судьба четверых моих министров, двое из которых являются моими близкими родственниками, может стать судьбой преступников… Но ведь не для того же, чтобы меня ненавидели, пожелали вы сделать меня королем? Не для того же, чтобы Польша была расчленена при моем правлении, угодно было вам, чтобы я носил корону?» Как раз для того, чтобы он не мешал делить Польшу, Понятовского и сделали королем, горячие же его слова ничего уже не значили для Екатерины…
К тому же она знала, что Понятовский, страдая от своего бессилия, унижения, тем не менее живет на широкую ногу, делает миллионные долги, которые приходится оплачивать ей, российской императрице. Скорбя о судьбе Польши, он не отказывал себе ни в безумной роскоши, ни в изысканных утехах, ни в любовницах и дорогостоящих развлечениях. Его знаменитые «четверги» собирали во дворце всех выдающихся интеллектуалов, и ярче всех на них блистал король. Знаменитый ловелас Казанова, посетивший двор Станислава Августа, писал: «Король, пребывавший, как и всегда в присутствии гостей, в прекрасном настроении и знавший итальянских классиков лучше, чем какой-либо другой король, завел речь о римских поэтах и прозаиках. Я вытаращил глаза от восхищения, услышав, как его величество цитирует их… Мы болтали о чем угодно с ним, и каждый раз, как я вспоминаю поистине достойные уважения качества, коими обладал этот великолепный государь, я не могу понять, каким образом мог он совершить столь грандиозные промахи – суметь пережить свою родину не было единственным из них».В 1787 году, воспользовавшись путешествием Екатерины на Юг, в Крым, Понятовский попытался поправить свои безнадежные дела. Встреча была назначена на Днепре, в Каневе. Прошло уже четверть века с того момента, как расстались горячие влюбленные. Все придворные и дипломаты с нетерпением ждали: как они увидятся и что из всего этого будет? А ничего и не произошло. Последние угли костра пылкой любви давно уже угасли, и оставался только пепел. «Мы, – пишет бывший при встрече французский дипломат Сегюр, – обманулись в наших ожиданиях, потому что после взаимного поклона, важного, гордого и холодного, Екатерина подала руку королю, и они вошли в кабинет, в котором пробыли с полчаса. Они вышли, черты императрицы выражали какое-то необычайное для нее беспокойство и принужденность, а в глазах короля виднелся отпечаток грусти, которую не могла скрыть его принужденная улыбка». Потом были обед, иллюминация, король давал бал, но императрица не поехала на него…
Статс-секретарь Храповицкий вел дневник, куда записывал все высказывания государыни. Вот запись этого дня: «Была довольна, что избавились от вчерашнего беспокойства. Князь Потемкин ни слова не говорил, принуждена была говорить беспрестанно, язык высох… Король торговался на три, на два дня или хотя бы до обеда на другой день». Но Екатерина спешила дальше – государственные дела были важнее воспоминаний забытой любви… Сегюр писал: «Так минуло это свидание, которое при всей великолепной театральности займет место скорее в романе, нежели в истории…»
