Карина Кокрэлл - Мировая история в легендах и мифах
Теперь жизнь Кристофора зависела от того, убедит ли он своим письмом короля Португалии Альфонсо Пятого дать ему, сыну ткача и безвестному «навигадору» из окрестностей Генуи, высочайшую аудиенцию.
Конечно, любой увидел бы: у Христофора Колумба не было никаких шансов. И все же, как вскоре выяснится, писал он королю Португалии и Алгарвы Альфонсу Пятому не зря. Обернется все это, правда, совсем иным результатом, на который он никак не мог рассчитывать…
А в это время в политике…
За соперничеством корон Испании и Португалии на морях пристально наблюдал Ватикан. Но наблюдать беспристрастно — не получалось. И те и другие требовали от понтификов[272] вмешательства и арбитража. Громче всех — Португалия. Обижать ни тех, ни других Ватикану не хотелось: оба родственных королевских двора — опора католической веры в Европе. Поэтому, ратифицировав в 1481 году Алькасовасский договор буллой на Aetemi Regis[273] и тем растащив монархов Португалии и Испании как взъерошенных драчунов, папа Сикст IV провел «линию раздела мира»: все, что севернее 28-й параллели, то есть Канар, — Испании, а все остальное — Азоры, Мадейра, Африка и «любые другие неоткрытые пока земли» — Португалии. Португальцы, собственно, и подали эту идею насчет 28-й параллели, и папа подписал буллу, с которой испанцы согласились ради мира, не заметив подозрительной некруглой цифры «28». Между тем в Португалии начали запирать свои секретные карты, привезенные из недавних экспедиций, на еще более тяжелые замки и приставлять к ним еще более усиленную охрану. Подозревают, что уже на момент подписания этой буллы португальские каравеллы — возможно, волею случая — добрались до восточной оконечности Бразилии и знали об Антильских островах, которые вместе с Центральной и Южной Америкой находились южнее 28-й параллели и, получалось, отходили им по высочайшей булле Ватикана[274]. Но обо всем этом в Лиссабоне пока молчали: для португальцев приоритетом являлось тогда освоение западной Африки, откуда они возили тонны золота и тысячи рабов, логично полагая, что новонайденная заокеанская земля[275], земля на западе, о которой пока никто не подозревает, закрепленная за ними папской буллой, никуда не уплывет и будет тихо дожидаться своей очереди. Так оно до поры и будет. Все изменится потом, когда папой римским станет испанец Александр Борджиа. Белый дым, возвестивший о его избрании, взвился в небо над Ватиканом как раз в августе 1492 года, практически одновременно с отплытием Колумба. Случайное совпадение видеть в этом трудно.
Толедо, год 1480-й. Королева Изабелла
Женщина резко отвернулась от огромной, во всю стену, карты мира и метнулась к темному окну, за которым круто уходили вниз отвесные обрывы Тахо. В окне не было ничего, кроме доверху наполнившей его черноты, но она продолжала стоять, вперившись в стеклянные ромбы невидящим взглядом. Королева кусала ноготь. Небольшой пожар в мраморном камине, похожем на королевское надгробие, выхватывал из сырого полумрака комнату с высокими сводами и спину женщины в черном платье, напряженную, как заряженный арбалет.
Заметим мимоходом, что при кастильском дворе, как ни пытались там устроить что-нибудь повеселее, из всех зрелищ лучше всего все равно получались лишь молебны и похороны.
Несмотря на то, что женщина походила на безутешную вдову (она, к тому же, выглядела старше своих лет), муж ее был жив и совершенно не жаловался на здоровье. Более того, покончив еще утром с нудными делами подписания Алькасовасского мирного договора с Португалией, он вполне приятно проводил сейчас время в узком кругу, празднуя окончание войны, а также, заодно, и свою недавнюю коронацию в Арагоне.
Хорошо, что, кроме огня в камине, иного света в комнате не было: слугам было приказано унести свечи. Если бы муж вернулся (а она все-таки на это надеялась), Изабелла ни за что не хотела бы сейчас показывать ему свое лицо — распухшее, неузнаваемое, покрытое красными пятнами.
Последняя ее, четвертая, беременность была тяжелой, и даже сейчас, спустя несколько месяцев, королева еще не оправилась от трудных родов окончательно. Она ждала, что родится второй сын (первый, дологожданный, принц Хуан, рос болезненным), но родилась крепкая смуглая девочка[276].
Королевский казначей Сантанхел вошел в полутемный зал и растерянно замер в полагающемся по протоколу полупоклоне: такой свою королеву escribano de Racion[277] Сантанхел, пожалуй, еще не видел.
Она подскочила к нему стремительно, словно и не было на ней тяжелого, сковывающего движения платья. Парча прошумела угрожающе.
— Вы предали меня! — Веки ее были распухшими, глаза — безумными.
— Ваше величество…
— Молчать! Все те, кому я больше всех доверяла, предали меня! Почему все стало известно только сейчас, когда договор с португальцами уже подписан не только мной, но и королем Фердинандом, и теперь ничего нельзя поделать? Почему?!
Взметнулось черное кружево: она ударила Сантанхела по лицу. Сильно. Больно. Изабелла совершенно потеряла достоинство и вела себя как рыночная торговка. Сантанхел призвал на помощь всю свою выдержку. Ему, еврею, выкресту, одному из самых доверенных придворных двора Изабеллы и Фердинанда, больше всего на свете хотелось сейчас в ответ звонкую пощечину на распухшей щеке залепить королеве Кастильи, единственно чтобы прекратить истерику. Но он только склонил голову, чтобы она не могла видеть его глаз, в которых могло бы отразиться это желание.
— Наш espia[278] только что доложил об этом из Лиссабона, Ваше величество. Слишком поздно…
Заметим мимоходом и кое-что еще: в Сантенхеле была привлекательность и бездна обаяния, сравнимая только с толедской бездной над Тахо. Некоторые считали его очень красивым мужчиной, и уж несомненно — его жена Изабелла Долорес Мария де Картахена (урожденная Сара Абраванель).
— Вот именно: слишком поздно! Правильно говорят: нельзя доверять евреям, они всегда предают, даже лучшие из них! — крикнула кастильская королева. Потом подошла к столу посреди зала, схватила какую-то вазу и грохнула ею о пол. Ваза почему-то не разбилась, и королева швырнула другую. Эта разлетелась на куски. Что немного успокоило ее, но — только немного.
Сантанхел не узнавал обычно сдержанную королеву, способность которой рассуждать логично и холодно и моментально доходить до самой сути вещей много раз приводила его в восхищение. Ей же должно быть ясно: когда бы они ни получили донесение от своих лиссабонских шпионов о новой, недавно обнаруженной португальцами земле — до подписания мирного договора с Португалией или после — это уже совершенно ничего не меняет! Изабелле нужен мир любой ценой. Кастилья не может вести одновременно три войны: внешнюю — с Португалией, и две внутренние — с собственными мятежными грандами и маврами (последних португальцы окончательно изгнали еще два столетия назад).
— Фернандо должен знать все, что мы подписали! Все, что мы потеряли! Королю сообщили? Где он?!
Как будто ей не было об этом известно! Зачем спрашивать казначея? «Что это, ловушка?» — пронеслось у Сантанхел в мозгу. И он ответил не моргнув глазом, тоном уверенным, не допускающим никаких сомнений:
— Его величество инспектирует войско. Ему обо всем сообщили. Он, без сомнения, раздумывает над сообщенными ему сведениями и принимает решение. — Советник прятал взгляд.
Сантанхел прекрасно знал, какое «войско» инспектировал в этот момент муж королевы. И о чем тот раздумывал — представлял тоже. Изабелле не следовало спрашивать, она и сама ведь все знала. Заметим мимоходом: по дворцу бегало несколько мальчишек-сыновей двух ее придворных дам — так убийственно похожих на Фердинанда, что в его отцовстве не могло быть никаких сомнений. Все бурные сцены, угрозы и униженные, слезные просьбы не могли победить этой многолетней слабости ее арагонца.
— Теперь, согласно подписанному мной и Фернандо договору — будь он трижды проклят, этот… договор! — испанские корабли не могут заплывать южнее Канарских островов!
То определение, которое она употребила в отношении договора, Сантанхел никогда не решился бы повторить вслух: благочестивейшая из королев, оказывается, и ругаться умела как рыночная торговка!
— Это прекрасные, большие острова, Ваше величество!
— Оставьте! Там — ничего, кроме воинственных канарцев, гор, жары и песка! Нам бросили Канары, как собаке бросают обглоданную кость, чтобы отстала!
