Век империи 1875 — 1914 - Эрик Хобсбаум

двумя мировыми зонами, какими бы очевидными они ни казались; но не легче суммировать и их политические отличия. Конечно, существует общая модель желаемого устройства и государственных учреждений достаточно «передовой» страны, с теми или иными местными добавлениями или изъятиями. Такая страна должна иметь более или менее однородную территорию, обладать международным суверенитетом, быть достаточно крупной, чтобы обеспечивать основы национального экономического развития; иметь единые политические и юридические институты широко либерального и репрезентативного типа (т. е. жить по единой конституции и при безусловном соблюдении законов), но, кроме того, обеспечивать в достаточной степени также местную автономию и инициативу. Она должна опираться на «граждан», т. е. на сообщество индивидуумов, обитающих на ее территории, обладающих определенными основными юридическими и политическими правами, но не на корпорации или другие группы или сообщества. Отношения между гражданами и правительством должны быть прямыми, а не через посредство указанных групп. Ну и т. д. Все это составляло желаемую модель не только для «развитых» стран (которые к 1880 г. все, в той или иной степени, соответствовали перечисленным требованиям), но и для всех остальных, стремившихся не отстать от прогресса. Таким образом, описанная модель либерально-конституционного национального государства служила образцом не только для «развитых» стран. Например, крупный массив государств, теоретически подходивших под эту модель и более склонных к федерализму США, чем к централизму Франции, находился в Латинской Америке. Там располагалось в то время семнадцать республик и одна империя (Бразильская, не пережившая 1880-е годы). Однако на практике было заметно, что политическая реальность в Латинской Америке и в некоторых номинально конституционных монархиях Юго-Восточной Европы мало походила на конституционную теорию. Очень многие страны отсталого мира не имели такого государственного устройства или же только пытались его сформировать. Некоторые из них были владениями европейских держав и прямо управлялись ими; эти колониальные империи вскоре непомерно разрослись. Другие, как, например, страны внутренней Африки, представляли собой политические образования, к которым термин «государство» в его обычном европейском смысле едва ли был применим, хотя и другие, употреблявшиеся тогда названия были не лучше (например, «территория племен»). Некоторые страны представляли собой очень древние империи — Китайскую, Персидскую, Оттоманскую, имевшие некоторые параллели с историей Европы, но определенно не являвшиеся «однородными» и «национальными» государствами XIX века, и было совершенно ясно, что они устарели. Такая же шаткость и, возможно, такая же дряхлость были свойственны старым империям, входившим в «развитый» мир по своему географическому положению или благодаря статусу «великой» державы, впрочем, достаточно непрочному: это были Российская царская империя и Австро-Венгерская империя Габсбургов.

С точки зрения международной политики (т. е. по количеству правительств и министерств иностранных дел, действовавших во всем мире), общее число образований, достойных названия «суверенного государства», являлось довольно скромным, по современным стандартам. Примерно к 1875 году в Европе их было не более 17 (включая 6 «великих держав» — Великобританию, Францию, Германию, Россию, Австро-Венгрию и Италию, и еще — Оттоманскую империю), в Америке — 19 (в том числе — одна «великая держава» — США); в Азии — 4 или 5 (прежде всего — Япония и две древние империи: Китай и Персия), еще три — на окраинах Африки: Марокко, Эфиопия и Либерия. За пределами Америки, содержавшей самую большую на Земле коллекцию республик, практически все государства были монархиями (в Европе только Швейцария и Франция — с 1870 года — были республиками); хотя многие развитые страны имели конституционные монархии или, по крайней мере, предпринимали официальные шаги по введению выборного представительства. В этом отношении лишь царская Россия и Оттоманская империя составляли (в Европе) исключения: первая оставалась «на обочине» прогресса, а вторая явно попала в число его жертв. Однако, помимо Швейцарии, Франции, США и, пожалуй, Дании, государства представительского типа не использовали принцип демократического избирательного права (да и там, где он применялся, в выборах участвовали только мужчины); впрочем, некоторые страны Британской империи, имевшие белое население и являвшиеся колониями лишь номинально[6], поддерживали демократию в разумных пределах, опережая в этом отношении даже некоторые штаты США, расположенные в районе Скалистых гор. (Республики Латинской Америки не подходили под определение «демократических», так как в них неграмотные были лишены права голоса, не говоря уже о тенденции к установлению военных диктатур.) Однако в странах «белых поселенцев», находившихся за пределами действия европейской политической демократии, допускалось уничтожение коренного населения (индейцев и других аборигенов), а там, где оно не было истреблено с помощью «резерваций» или прямого геноцида, оно все равно не являлось частью политического сообщества. Так, в США в 1890 г. из 63 млн жителей только 230 тысяч человек были индейцы{13}.

Что же касается жителей «развитых» стран (и стран, намеревавшихся или вынужденных стать таковыми), то все их взрослое мужское население во все большей степени отвечало основному критерию буржуазного общества, т. е. было сообществом юридически свободных и равноправных индивидуумов. Нигде в Европе уже не существовало узаконенного крепостного права. Узаконенное рабство, отмененное почти во всем западном мире и в странах, зависевших от него, окончательно доживало свой век в Бразилии и на Кубе, ставших его последними убежищами; оно было полностью отменено до наступления 1880-х годов. Конечно, от издания законов, провозгласивших свободу и равенство, до их полного воплощения в реальной жизни было еще далеко. Суть идеалов либерального буржуазного общества изящно обрисовал Анатоль Франс в своем ироническом изречении: «Закон в своей величавой справедливости дает право каждому человеку как обедать в ресторане «Ритц», так и ночевать под мостом». Тем не менее распределение социальных привилегий в «развитых» странах зависело, главным образом, от денег (или от их нехватки), а не от происхождения или юридического статуса. При этом юридическое равенство не исключало политического неравноправия, потому что в расчет принималось не только богатство, но и фактические возможности данного лица. Богатые и могущественные не только располагали большим политическим влиянием, но и имели немало возможностей действовать, не стесняясь рамками законов; это было очень хорошо известно, например, жителям Южной Италии или Америки (американские негры чувствовали это, можно сказать, на своей шкуре). При всем этом существовало явное различие между теми странами, где подобное неравенство было все еще частью общественно-политической системы, и теми, где оно было отвергнуто, хотя бы формально, официальными законами. Здесь приходит на память, например, разница между теми странами, в которых пытки все еще оставались узаконенной частью судебного процесса (как в Китайской империи), и теми, где они были официально запрещены, хотя в полиции четко знали, с кем, при случае, можно не церемониться, а чьи права нельзя нарушать ни в коем случае (т. е. кто относится к «пытаемому»,