Сергей Павлюченков - Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа
Как заметил в один из драматических моментов 1914 года французский посол в России М. Палеолог германскому послу графу Пурталесу, очевидно, положение очень дурное, если возникла необходимость уже взывать к суду истории. Думается, что из аналогичных соображений следует отнестись критически к воззванию вождя большевиков к будущим исследователям истории. Формула Ленина намеренно проста, в ней проглядывается попытка обезличенным прагматизмом прикрыть глобальные просчеты. Мол, если не имеется ясного теоретического представления о должном направлении политики, то деятельность осуществляется «на ощупь», под воздействием «неотложной насущной потребности». Здесь шаг в сторону (или попытка к бегству) от любимой им диалектики — есть противоположности, но их единство отсутствует.
Как у зрячего глаза, так и у слепца «ощупь» — всего лишь инструменты, которые помогают им выбрать путь соответственно потребности. Если у правительства нет ясного представления о ситуации и перспективах, то что направляет его деятельность и определяет выбор в неотложных делах? Интерес. Это тот фундаментальный вектор, который лежит в основе как стратегических установок, так и разрешения «неотложной насущной потребности». Ленин должен был сказать: шли «ощупью», но так, как «учил нас марксизм».
Действительное содержание интереса, лежавшего в основе деятельности большевистского руководства, вопрос особый, и уместнее подойти к нему в заключении. Сейчас важнее обратить внимание на конкретные детали и противоречия, которые в состоянии подтвердить наш взгляд на исторический процесс как на борьбу «свободы» и «необходимости», заставляющий отыскивать в каждом движении, продиктованном объективными потребностями, ту частичку идиотизма, привнесенного гордыней человеческого со знания, которая приводила к результатам намного худшим, чем они могли бы быть.
Если истина и существует, то в политике она неизменно заслоняется интересом. До Октября Ленин, исходя из интересов союза с революционно настроенным крестьянством, повторял, что партия большевиков не может задаваться целью «введения» социализма в мелкокрестьянской стране[54], однако после захвата власти он тайно и явно пересмотрел ряд коренных политических установок. Позже, в начале НЭПа, Ленин был вынужден сделать несколько откровенных признаний относительно содержания своей политики в первое полугодие после прихода к власти:
«В марте или апреле 1918 г., говоря о наших задачах, мы уже противополагали методам постепенного перехода (к социализму. — С.П.) такие приемы действия, как способ борьбы, преимущественно направленный на экспроприацию экспроприаторов, на то, что характеризовало собою главным образом первые месяцы революции, т. е. конец 1917 и начало 1918 года».
«Свою строительскую, хозяйственную работу, которую мы тогда выдвинули на первый план, мы рассматривали под одним углом. Тогда предполагалось осуществление непосредственного перехода к социализму без предварительного периода, приспособляющего старую экономику к экономике социалистической»[55].
«Мы исходили большей частью, я даже не припомню исключений, из предположений, не всегда, может быть, открыто выраженных, но всегда молчаливо подразумеваемых, — из предположений о непосредственном переходе к социалистическому строительству. Я нарочно перечитал то, что писалось, например, в марте и апреле 1918 года о задачах нашей революции в области социалистического строительства, и убедился в том, что такое предположение у нас действительно было»[56].
Ленин, как истинный политик, мягко выразился относительно «предположений» о непосредственном переходе к социалистическому строительству, которые вовсе не были «молчаливо подразумевавшимися». Р. Абрамович, один из лидеров Бунда и меньшевиков, вспоминал, что весной 1918 года его буквально шокировали прямолинейные заявления Троцкого и самого Ленина о возможности шестимесячного перехода к социализму[57]. Подобные представления и установки руководителей большевиков не могли не порождать разного рода авантюр. И здесь тон задавал, разумеется, лидер.
Сохранились сведения об эпизоде, который вносит большую ясность в понимание как политики, проводившейся большевиками с октября, так и некоторых существенных черт характера Ленина. Когда весной 1918 года проступили губительные последствия процесса повальной национализации промышленности, все причастные к ней руководители начали оправдываться и выяснять, кто виноватее. В конце мая, на I съезде ВСНХ, когда вспыхнула одна из таких разборок, бывший председатель Президиума ВСНХ Н. Осинский не без тайного злорадства объявил:
«Если меня сейчас шпилят всеобщей национализацией, то мне интересно в данный момент привести одну весьма любопытную историческую справку. Это именно проект всеобщей национализации производства, внесенный т. Лениным в декабре 1917 г. Там в п. 1-м говорится, что все акционерные предприятия объявляются собственностью республики. Что же касается лично меня, то это до некоторой степени был саботаж — этот проект был задержан в недрах ВСНХ, и в этом отношении необходимую долю участия в задержке нужно отнести и за счет меня. (Возгласы с мест: Не можете ли прочесть проект?) В п. 1-м проекта говорится, что все акционерные предприятия объявляются собственностью государства, затем говорится об аннулировании всех государственных займов, 5-й п. — о введении трудовой повинности, 6-й и 7-й говорят о приписке к потребительным обществам — все это предполагалось провести в жизнь одним декретом в декабре 1917 г. (Возглас с места: передайте проект в бюро.) Я полагаю, что здесь нет никакой разницы. Я стою на той точке зрения, как и в свое время т. Ленин в декабре месяце, что нужно идти ко всеобщей национализации, но нельзя этого делать одним махом»[58].
При сопоставлении сообщения Осинского и других подобных фактов (например, случай с «расстрельным» декретом, внесенным Лениным в комиссию Троцкого) видно, что у вождя большевиков имелась интересная склонность «подсовывать» свои наиболее одиозные и рискованные проекты для принятия под чужую ответственность. В упомянутом Осинским документе от декабря 1917 года уже почти во всем обличьи предстает идеальный образ всей системы военного коммунизма, который удалось реализовать на практике лишь к 1920 году. Несмотря на провал фронтальных попыток «введения социализма», отпечаток подобных установок просматривается на каждом частном мероприятии правительства большевиков, при каждом его шаге, так сказать, «ощупью» в первые месяцы Советской власти.
В условиях развала государства, распада традиционных экономических связей и обесценения денежных знаков, практическому уму, чуждому идее примитивного насилия, выход виделся в развитии элементарного обмена между городом и деревней. Как говорил в то время Н. Суханов, проблема извлечения хлеба из деревни есть не что иное, как проблема организации товарообмена[59].
После того, как первая скоротечная попытка выкачки хлеба путем посылки вооруженных отрядов оказалась малосостоятельной, в большевистском правительстве начинают задумываться об организации широкомасштабного товарообмена. Как указывалось в обстоятельном докладе коллегии Наркомпрода в Совнарком,
«анализ существующего положения приводит к выводу, что только снабжение деревни тем, чего она требует, т. е. предметами первой необходимости, может вызвать на свет спрятанный хлеб. Все другие меры лишь паллиативы»[60].
Товарообмен уже везде происходит стихийно, путем мешочничества. Положить этому конец можно только организовав государственный товарообмен, — говорилось в докладе и подчеркивалось, что для этого
«имеется в свободном распоряжении очень большой запас товаров».
Оказалось, что зимой, в то время, когда продполитика большевиков свелась преимущественно к истеричным призывам и кампаниям, когда Ленин сотрясал воздух угрозами расстрелов и вместе с Зиновьевым поднимал питерских рабочих на обыски, текстильная промышленность продолжала по инерции работать и на складах накопилось значительное количество мануфактуры. После развала армии в интендантстве освободились «огромные запасы всяких товаров, во многих случаях уже гниющих без всякой пользы, в таможнях и портах накопилось много сельскохозяйственных орудий»[61]. По расчетам Наркомпрода, даже части этих запасов на сумму 1162000000 рублей было достаточно, чтобы до лета выкачать из деревни большую часть прошлогоднего урожая.
Наркомпрод и новоиспеченный нарком Цюрупа самым энергичным образом принялись за подготовку задуманной операции. Однако из их хитроумного замысла немедленно вылезли огромные уши идеологических и классовых установок новой власти. Предполагалось, чтобы «от товарообмена между городом и деревней, в котором имеется участие частного капитала, перейти к такому товарообмену, который составил одно общее громадное хозяйство, части которого являются только общими частями, которые участвуют в одном общем круговороте»[62]. Отсюда становится ясна хорошая дальнозоркость нашего «слепца» и его стремление к установлению продуктообмена в системе единого централизованного хозяйства — основополагающего признака военно-коммунистической политики.
