Василий Лебедев - Искупление

- Ерлык! Хватай ерлык! Ерлык! - кричал заводила, и ему вторила вся орава. Они прыгали, хохотали и кричали наперебой:

- Тверской схватил!

- Вельми голоден!

- Ольгерд! Ольгерд напал!

- Рязань голопуза налетела! Рязань!

- Не спи, хан, эвона нижегородской крадется! Смотри!

Но "хан" вдруг бросил палку с привадой и заорал дрянным ревом:

- Беда-а-а!

Прыгнул с пня и кинулся бежать к избе под кривой сосной.

Только тут ребячья ватага оприметила трех конных, а за ними и весь полк. Поздно оприметили! Кинулись кто куда, и только отрок лет семи завязил ногу меж прясел загородки, на которой он висел, и не мог утечь вместе со всеми. Казалось, он не испугался, а неторопливо рассматривал всадников, любуясь их конями, оружием, блеском доспехов. Он даже с сожалением поглядел вслед убегавшим сверстникам - напрасно, мол, сбежали, краса-то какая!

- Ерлык схватил! - промолвил отрок, указывая на крупную, темной масти собаку, отвоевавшую кость. Он совсем освободил ногу и теперь безмятежно почесывал ее, поясняя: - За ерлык псы-те дрались - зо!

- Кто это схватил-то? - спросил громко Вельяминов, прищурив узко поставленные глаза, и покосился назад, на подъезжавшего князя.

- Великой князь схватил! - наивно улыбаясь, честно сказал малыш. Он даже расплылся щербатой улыбкой по конопатому лицу, измазанному глиной на скулах, видимо ему тоже хотелось походить на заводилу-"хана".

- Кто схватил? - коварно повторил Вельяминов.

- А великой князь!

Резкий удар плетью свалил парнишку на землю. Он закрыл головенку руками, молча пополз в сторону на коленях, пополз за пень, а из-под ладошек, не умещаясь под ними, уже обозначился багровый шрам с тонким протеком алой крови,

- Почто взъярился, тысяцкой? - строго спросил Дмитрий, все слышавший.

- Зломыслию противокняжему подвержены, окаянное отродье!

- Уймись!

- Я за княжу честь...

- Молчи!

А от приземистой избы под дерновой кровлей торопилась моложавая, статная баба в холщовой однорядке, в синем платке, повязанном до самых бровей, и босая. Она глянула из-под ладони на княжий полк и поняла, что где-то там остался ее сын. Она увидела его за пнем и кинулась, как в огонь, как в дым, к облаку оседающей при дороге пыли. Дмитрий велел трогаться воинству. Полк двинулся, как цепь на валу колодца - ряд за рядом, и казалось, что княжьи воины, князь и его воеводы убегают от бабы, от ее гнева. Она схватила малыша, прижала к себе, и только тут послышался его плач - дрянью вырвался наружу. Крепкий оказался ребенок, до матери вытерпел! Дмитрий невольно оглянулся и увидел, как мать уносила свое дитя, отирая и целуя рассеченную голову, а у избы в тени сосны стоял мужик, верно отец. Широкую рубаху на нем пошевеливал ветер. Он стоял неподвижно, опущенные руки его тянулись к земле в обманном и страшном бессилье.

* * *

Владимир Серпуховской проводил брата до первых подмосковных перелесков. Дмитрий сам поторапливал вернуться его в осиротевший стольный град и уже снял шлем, готовясь к прощанью. Остановились. Серпуховской молча смотрел на поредевшие леса - всю зиму возили москвичи деревья на избы - и ждал, когда Дмитрий заговорит. Молчанке затянулось, и Серпуховской заметил со, вздохом:

- Истаяли до дыр, леса-то!

- Не досадуй, - успокоил Дмитрий брата. - Зато люд- московский посад и села взградит.

Серпуховской тоже снял шлем, но прощаться в ту минуту им не пришлось: в задних рядах послышался ропот. Дмитрий с ближними привстал в стременах к увидел, что вослед им скачет во весь опор целая сотня на косматых степных лошадях - татары! Выше голов, выше пыли металось в воздухе поднятое на копье темное жало конского хвоста.

Гридники, окружавшие князя, первыми вынули мечи, но Дмитрий остановил их и велел трогать вперед, однако коня пустил легкой грунью, и татары вскоре настигли княжий полк. Они что-то выкрикивали по-татарски и по-русски, но Дмитрий не останавливался, и, лишь когда они обтекли москвичей справа, где обозначилась большая поляна, и выскакали вперед, Дмитрий поднял руку и остановил полк.

- От Сарыхожи, - буркнул Серпуховской.

- По всему видать... - так же тихо отозвался Дмитрий.

Сотник татарский вытянул конников вдоль дороги, сам же выехал на середину и улыбался издали. Перья яловца на шлеме трепетали по ветру.

- Ишь, зубозев окаянной, - посол посла, а сидит, ровно те сам хан! остро щурясь, сказал Боброк.

- Немного не застали в Кремле, - обронил Бренок.

- Оно и лучше: без застолья с дороги спровадим! Михайло!

- У стремени, княже!

- Поговори-ка ты с послом Сарыхожи... Да не так! Возьми гридников на обе руки, а мы поглядим!

Бренок почувствовал, как седло уходит из-под него: никогда не доводилось ему править такую службу. Румянец волнения заиграл на скулах княжего мечника. Он выскакал на сторону, пронесся вдоль полка и высвистал к себе двух сотоварищей - Захарку Тютчева и Арефия Квашню, вымоливших великую честь - поход с кметями и большими боярами.

- Захарка! Чего рыло вытянул? Правь ко мне, живо!

Захарка, поплевывая, выправил к Бренку.

- Орехи жрешь во походе? А един почто? Где Квашня?

- Тута я, Бренок! Во! Пред очима твоима!

- Очима твоима! - передразнил Бренок. - Коль проворонишь чего - мечом сим уполовиню! - И тронул свой меч.

На ходу разобрались: Тютчев - на правую руку Бренка, Квашня слева облег коня княжего мечника. Сбруя всех трех коней была не из ражих, но выбирать сейчас было не из чего.

- Чего велишь, княже? - приостановился Бренок.

- Испытай, Михайло, чего им надобно?

Бренок кивнул. Он лишь кинул углом глаза на полк князя, увидел многотяжкую массу железа на плечах, на головах, в руках дружинников, плотный частокол копий и смело выехал к послу.

То, что эти трое - молодые из молодых - выехали к послу да еще двое откуда-то из хвоста полка вывернулись, этого татары не могли не заметить. Посол ядовито улыбнулся в лицо Бренку.

- Толмач есть? - выкрикнул княжий мечник, но голос сорвался от волнения.

Посол вновь улыбнулся, и Бренок увидал на растянутой губе его белую полосу - омертвевший шрам, потом услышал ответ по-русски:

- Я сам толмач!

- Толмачам не пристало во главе сотни да еще по чужой земле скакать!

- Я асаул и толмач, - чуть припепелил улыбку татарский сотник. Он небрежно расстегнул богатую дыгиль[Дыгиль - монгольская шуба, носится днем мехом наружу, ночью - внутрь] и достал бумажный свиток.

- А не ханов ли ты вычадок? - дерзко спросил Тютчев.

Бренок двинул его локтем - наперед батьки в пекло не лезь! - и вновь спросил посла:

- Ну, и чего те надобно?

В ответ посол тронул косматую лошадь. Блеснула начищенная до блеска крупная медная бляшка - знак сотника на шее, и посол протянул грамоту. Порядка никто из Бренковой троицы не ведал, и потому свиток был тут же развернут.

- Князю отдать надобе! - испугался Квашня.

- А може, там лягушка какая сидит? - усомнился Тютчев, но Бренок стрельнул глазом назад и понял: грамоту надо тотчас отдать великому князю, недаром послышался строгий кашель Серпуховского.

К полку подскакали разом. Тютчев, знавший грамоту, выпалил на ходу:

- Во Володимер великого князя требуют!

- Нишкни! - нахмурился Серпуховской, уставя белесый, колючий, как шило, ус на Захарку.

Дмитрий прочел грамоту сам. Про себя. Так оно и было: Сарыхожа звал опять во Владимир слушать грамоту хана, по которой ярлык великокняжеский передавался Михаилу Тверскому. Помолчал. Покусал неприметно губу, буркнул в бороду:

- Боброк далече?

- Тут я, княже! -- послышался голос Боброка. Он держался за спиной князя в первом ряду воев.

- Митрей Михайлович, отпиши ты.

Походный покладник князя, Владимир Пронской, уже отвязывал от тороки седла малый оковец с чернилами, перьями, хартиями и бумагой, недавно прижившейся на княжем дворе. Вот уж он подъехал и спросил, наклонясь:

- Митрей Иванович, на чем писать станем - на хартии [Хартия - тонкая телячья кожа для письма] али бумагу изведем?

- Много чести! Отпиши на тыльной стороне грамоты ихней: "Ко ярлыку не еду. Михаила в столицу не пускаю, а тебе, послу, путь свободный!"

Дмитрий принял от покладника печать серебряную на цепочке, омакнул ее в чернила и собственноручно приложил к белому краю листа.

Троица Бренка уловила настрой князя, и Тютчев развязал снова язык, когда мечник вручил ответ послу:

- Скачите к своему Сарыхоже да скажите, что-де Москва по закону вотчину держит свою!

Вон куда забрал Захарка, в великие таинства посольских речей! Бренок хотел ему отвесить оплеуху, но не ведал доподлинно, дело сказал гридник или снова ляпнул навозину.

Татары резко развернулись, а Бренок все же укорил Тютчева:

- Помене буесловь наперед - шея-то у тебя не бычья!

Дмитрий и воеводы молча смотрели вслед татарскому посольству - весь полк невольно повернул головы к Москве, пока Дмитрий молча размышлял о том, что произошло. Воеводы и князь Серпуховской пережидали молчание великого князя, понимая, что это был не простой разговор, не случайная встреча с татарским посланником, а что-то большее, что уже назрело с годами и парило в воздухе, от чего невозможно все равно уклониться. Многим воеводам московским было это понятно, но что вот встреча на дороге с посольским разъездом станет началом новых отношений с Ордой, никто, даже сам Дмитрий, не знал.