Лев Демин - Семен Дежнев

Лев Демин

Семен Дежнев

1. Рассказывает бывалый человек

Крепкий ледяной панцирь сковал широкую северную реку. Ощетинилась макушками прибрежная кромка леса. К самой опушке прижались на высоком яру берега избы, рубленные из добротной, толстоствольной сосны. Избы на высоких подклетах, с тесовыми кровлями, резьбой, напоминающей затейливое северное кружево, на карнизах, оконных наличниках, крылечках…

Сумерки надвигаются рано. И тогда ели на лесной опушке сливаются в сплошную темную стену. Она просветляется, когда из-за леса выползает холодный медно-красный диск луны. В избах зажигают сальные светильники, и начинается своя вечерняя жизнь. Помор-крестьянин не привык сидеть без дела. В поте лица своего трудится он, добывает хлеб насущный, иначе не выживешь. Землица здешняя малоплодородна, скудна. Природа северная сурова и неохотно делится щедротами своими с человеком. А государевы служилые люди, тиуны[*] и воеводы, корыстолюбивые лихоимцы, своего не упустят. Как говорит народ, до бога высоко, до батюшки-государя Михаила Федоровича, севшего на московский трон после изгнания поляков, далеко. Волостной тиун, а тем более уездный воевода здесь бог и царь.

И все же тиун и даже сам воевода из Холмогор или Великого Устюга — это тебе не боярин-вотчинник, а лишь государев служилый человек. А северный крестьянин не крепостной. Вольнолюбивые, знающие себе цену, гордые поморы не очень-то склоняют голову перед чиновной братией. Уж если слишком прижмет лихоимец-воевода, нестерпимым станет бремя поборов, соберется ватага обиженных, снарядит кочи и уйдет промышлять морского зверя к Кольскому берегу, на Новую Землю, а то и на далекий студеный Грумант. А то ударится в бега. Немало бродит по русскому Оперу гулящих людей, не знающих постоянного пристанища, пробивающихся охотой или каким-либо ремеслом. Северяне народ искусный, мастера на все руки. И по кости резать, и серебро червленым узором покрыть, и дивной красоты берестяные туески смастерить, и добротную лодью или коч построить, и по кузнечному делу — во всем поморы великие искусники. А самые лихие из гулящих и к разбойным шайкам пристают. Шайки те шалят порой на больших трактах. Свою голытьбу не тронут, ну а как попадется боярин со свитой или богатый купец с товарами — потрясут сердечных.

Уходят поморы и за Каменный пояс, то бишь за горы Уральские, в Сибирь. Манит она, матушка, просторами своими бескрайними, богатствами неведомыми. Вербуются на государеву службу в сибирское казачье войско, прибиваются к отрядам промышленных и торговых людей.

Тускло мерцает фитилек в глиняной плошке, наполненной жиром, отбрасывает колышущиеся блики на закопченные стены. Полутемно, таинственно и угарно. В большинстве поморских изб бедняков и людей среднего достатка печи топятся по-черному. Дым стелется под потолком, всасываясь в дощатую трубу. Молодая хозяйка за самодельным станком сноровисто ткет холстину. Престарелая бабка на лавке у стены прядет, наматывая крючковатыми пальцами шерстяную нить на пряслиие Дед плетет из бересты туесок. Молодой хозяин, присев на пороге, шорничает, чинит хомут. У него на подхвате сын-подросток. Малый присматривается к отцовской работе, подает отцу шило, дратву. Такова обыденная картинка, какую увидишь в любой избе.

Однажды привычный ритм вечерней жизни нарушился. После долгих лет скитании вернулся в родное поселение из-за Каменного пояса бывалый человек, Мало кто возвращается из-за Каменного пояса, Одни теряются в лесных сибирских просторах, не оставляя и следа своего, гибнут на кочах в Студеном море, другие, как говорят, приживаются в Сибири, берут тамошних бусурманских женок, крестят их, плодят ребятишек и живут, уже не помышляя о том, чтобы возвратиться когда-нибудь в родные поморские края, А этот, ишь ты, возвратился. Уж и помнят-то его только старики.

Набилась изба любопытствующим людом. Парни, девки расселись по лавкам, старики за стол, поближе к красному углу. Старикам особое уважение. Самые ветхие еще сохранили в цепкой памяти времена грозного царя Ивана и поход славного Ермака Тимофеевича с воинством споим против сибирского хана Кучума. Бывалого человека усадили на почетное место под образа, застелив лавку медвежьей шкурой. Поднесли ему корец хмельной медовухи, чтоб разговорить. Не нажил, видать, богатства на сибирской-то службе. Зипунишко обветшавший, драный. Сам израненный весь, хроменький. Опирается на кедровый батожок. Досталось служилому лиха.

Неторопливо ведет разговор бывалый человек….

О земле сибирской, что раскинулась за Каменным поясом, земле, которой конца и края нет. На севере упирается она в море Студеное, на юге в киргизские и мунгальские степи. А на востоке — неведомо где и кончается. Реки сибирские многоводны и широки, а в низовьях морю подобны. С одного берега другой не узреешь. Что супротив сибирских рек наши Двина или Пинега, реки немалые!

А идет в Сибирь тропа от города Соликамска через леса и горы, через Большой каменный пояс на Верхотурье. Есть такой острожек на Туре-реке. Это уже Сибирь. Дальше путь приходится держать по рекам — Туре, Тоболу, Иртышу. Это прежние владения хана Кучума, а теперь земли, управляемые воеводами московского царя.

На высоком берегу Иртыша, там, где впадает в него Тобол, раскинулся Тобольск, самый главный из сибирских городов. Там воеводский двор, лавки купцов, съезжая изба, храмы. Если плыть от Тобольска вниз по Иртышу, потом по Оби, великой реке, выйдешь в Обскую губу и достигнешь Мангазеи. Отсюда уже и до Студеного моря недалече. А в Мангазее торговые люди ведут торг с оленными людьми, выменивают у них на разные полезные в хозяйстве веши мягкую рухлядь, иначе говоря, шкурки соболя, лисицы красной и черно-бурой, горностая.

А если подняться вверх по правым обским притокам, а потом перетащить волоком в иные реки, попадешь в могучий Енисей. И на нем поставлен острог Енисейский, обнесенный частоколом с башнями. А за Енисеем, говорят, текут другие могучие реки, живут другие племена н народы, еще не ведомые русским людям…

Неторопливо ведет свой рассказ бывалый человек. Иногда слушатели прерывают его возгласами удивления. Надо же! Ишь ты! Иногда он сам замолкает и потирает ладонью изувеченную стрелой ногу. Прикладывается к ковшу живительной медовухи.

…А обитают в Сибири всякие народы-нехристи. Оленей разводят, охотятся, рыбу ловят. Носят меховую одежду. Есть и такие, что личины свои краской малюют. Живут в юртах или чумах, крытых шкурами или древесной корой. Ежели не забижать их без нужды, не грабить, уживаются с нашим братом, русскими, мирно. А иные нехристи крестятся, учатся у русских хлебопашеству, ремеслам всяким. А наши мужики которые пришли в Сибирь без женок, ихних девок берут в жены.

И живут славно. На Оби, на Иртыше, по другим рекам русские землепашцы селятся, хлеб выращивают. Землицы свободной, никем не занятой вокруг много. А какие знатные пойменные луга на тех реках. Трава там вырастает такая, что всадника на коне скроет. Ну если всадника и не скроет, так человека с головой непременно.

Опять возглас удивления. Один из стариков вопрошает:

— И чем это матушка-Сибирь так народ привораживает?

Отвечает бывалый человек степенно. Несметно богата Сибирь. И земли в ней много. И леса ее изобилуют всяким пушным зверем. И в реках много всякой отменной рыбы, а в земле, как поговаривают сведущие люди, много добра всякого, и железной руды, и серебра, и золота, и камней самоцветных. А из зверья пушного особенно ценится соболь. Мех его редкой красоты. Сибирские народы облагаются ясаком, иначе говоря, соболиным налогом, который идет в государеву казну. Конечно, не все попадает в Москву. Немалая толика перепадает и воеводам, казачьим атаманам, сотникам, приказным, купцам. Кто-то наживает в Сибири состояния, а кто-то умирает в нищете. Для кого-то она, матушка-Сибирь, золотое дно, а для кого-то горькая доля. Всякое бывает.

Разгорелись глаза у слушателей. Внемлют рассказу бывалого человека. Завидуют сибирским удачникам. Расспрашивают об охоте на соболя. Редко-редко встречается теперь этот изящный с серебристой шерстью зверек на Двине, Пинеге и даже на Мезени. А верно ли, что его шкурка ценится чуть ли не на вес золота?

Высоко ценится. Бывалый человек вспоминает о том, что слышал от сына боярского, человека сведущего, доставлявшего соболиную казну из Тобольска в Москву. Царь-де Михайло отослал какому-то иноземному государю, не то римскому кесарю, не то датскому королю, ответный подарок — мешок отборных соболей. А тот иноземный государь посылал нашему дарю серебряный сервиз чудной работы пуда на три весом. Покупает царь Михайло у иноземцев разные диковинки для украшения своих палат и расплачивается не серебром, не золотом, а соболем. Так пожелали-де сами иноземные купчишки.