Гилберт Честертон - Английский с Г. К. Честертоном. Рассказы об отце Брауне / Gilbert Keith Chesterton. The Innocence of Father Brown

 “If you want the inside of my head you can have it,” said Brown rather wearily. “What it’s worth you can say afterwards. But the first thing I find in that disused pocket is this: that men who mean to steal diamonds don’t talk Socialism. They are more likely,” he added demurely, “to denounce it.”

Both the others shifted sharply and the priest went on:

“You see, we know these people, more or less. That Socialist would no more steal a diamond than a Pyramid. We ought to look at once to the one man we don’t know. The fellow acting the policeman – Florian. Where is he exactly at this minute, I wonder.”

The pantaloon sprang erect and strode out of the room (Панталоне вскочил с места и большими шагами вышел из комнаты; to spring; to stride). An interlude ensued, during which the millionaire stared at the priest, and the priest at his breviary (за этим последовала интерлюдия, во время которой миллионер смотрел пристально на священника, а священник – в свой требник; to stare – пристально глядеть); then the pantaloon returned and said, with staccato gravity (затем Панталоне вернулся и отрывисто сказал: «с отрывистой важностью»), “The policeman is still lying on the stage (полисмен все еще лежит на сцене). The curtain has gone up and down six times; he is still lying there (занавес поднимали и опускали шесть раз, а он все еще лежит).”

Father Brown dropped his book and stood staring with a look of blank mental ruin (отец Браун выронил свою книгу и стоял с видом абсолютного умственного расстройства: «краха»). Very slowly a light began to creep in his grey eyes (очень медленно понимание стало появляться: «заползать» в его серых глазах; light – свет; фонарь; разъяснение), and then he made the scarcely obvious answer (и затем у него появился почти очевидный ответ; scarcely – едва, почти не).

 The pantaloon sprang erect and strode out of the room. An interlude ensued, during which the millionaire stared at the priest, and the priest at his breviary; then the pantaloon returned and said, with staccato gravity, “The policeman is still lying on the stage. The curtain has gone up and down six times; he is still lying there.”

Father Brown dropped his book and stood staring with a look of blank mental ruin. Very slowly a light began to creep in his grey eyes, and then he made the scarcely obvious answer.

“Please forgive me, colonel, but when did your wife die (пожалуйста, простите меня, полковник, /но/ когда умерла ваша жена)?”

“Wife!” replied the staring soldier (ответил изумленный солдат), “she died this year two months (она умерла /в этом году/ два месяца назад). Her brother James arrived just a week too late to see her (ее брат Джеймс приехал повидать ее с опозданием = опоздал на неделю).”

The little priest bounded like a rabbit shot (маленький священник подпрыгнул, как подстреленный кролик; to shoot – стрелять). “Come on (скорее)!” he cried in quite unusual excitement (воскликнул он с необычной для себя горячностью; to cry). “Come on! We’ve got to go and look at that policeman (нам нужно пойти и взглянуть на того полисмена)!”

 “Please forgive me, colonel, but when did your wife die?”

“Wife!” replied the staring soldier, “she died this year two months. Her brother James arrived just a week too late to see her.”

The little priest bounded like a rabbit shot. “Come on!” he cried in quite unusual excitement. “Come on! We’ve got to go and look at that policeman!”

They rushed on to the now curtained stage (они поспешили на сцену с /опущенным/ занавесом), breaking rudely past the columbine and clown (промчавшись внезапно мимо Колумбины и клоуна; rudely – грубо; внезапно) (who seemed whispering quite contentedly (которые, казалось, довольно мирно шептались = тихо разговаривали)), and Father Brown bent over the prostrate comic policeman (и отец Браун нагнулся над распростертым комиком-полисменом; to bend).

“Chloroform (хлороформ),” he said as he rose (сказал он, поднимаясь; to rise); “I only guessed it just now (я только сейчас догадался).”

There was a startled stillness, and then the colonel said slowly (наступила недоуменная тишина, затем полковник сказал медленно), “Please say seriously what all this means (пожалуйста, объясните серьезно, что все это означает).”

 They rushed on to the now curtained stage, breaking rudely past the columbine and clown (who seemed whispering quite contentedly), and Father Brown bent over the prostrate comic policeman.

“Chloroform,” he said as he rose; “I only guessed it just now.”

There was a startled stillness, and then the colonel said slowly, “Please say seriously what all this means.”

Father Brown suddenly shouted with laughter (отец Браун вдруг громко расхохотался: «закричал со смехом»), then stopped, and only struggled with it for instants during the rest of his speech (потом сдержался: «остановился» и /проговорил/, борясь с приступами /смеха/ во время остальной речи):

“Gentlemen (джентльмены),” he gasped (проговорил он, тяжело дыша), “there’s not much time to talk (сейчас нет времени разговаривать). I must run after the criminal (я должен бежать за преступником). But this great French actor who played the policeman (но этот великий французский актер, который играл полисмена) – this clever corpse the harlequin waltzed with and dandled and threw about – he was (этот талантливый мертвец, с которым вальсировал Арлекин, которого он подбрасывал и швырял во все стороны, – он был; to throw) —” His voice again failed him, and he turned his back to run (он не договорил: «его голос снова покинул его», и он повернулся и побежал).

“He was (он был)?” called Fischer inquiringly (крикнул Фишер вопросительно).

“A real policeman (настоящий полисмен),” said Father Brown, and ran away into the dark (сказал отец Браун и убежал в темноту; to run).

 Father Brown suddenly shouted with laughter, then stopped, and only struggled with it for instants during the rest of his speech. “Gentlemen,” he gasped, “there’s not much time to talk. I must run after the criminal. But this great French actor who played the policeman – this clever corpse the harlequin waltzed with and dandled and threw about – he was – ” His voice again failed him, and he turned his back to run.

“He was?” called Fischer inquiringly.

“A real policeman,” said Father Brown, and ran away into the dark.

There were hollows and bowers at the extreme end of that leafy garden (в самом дальнем конце лиственного сада были низины и беседки; extreme – чрезвычайный; исключительный; отдаленный; leaf – лист; листва), in which the laurels and other immortal shrubs showed against sapphire sky and silver moon, even in that midwinter, warm colours as of the south (/и в этом саду/ лавровые и другие вечнозеленые: «вечные» кустарники даже посередине зимы создавали: «показывали» на фоне сапфирового неба и серебряной луны теплые цвета, как будто с юга; shrub – кустарник). The green gaiety of the waving laurels (зеленое убранство колышущихся лавров; gaiety – веселье; празднество; убранство; wave – волна), the rich purple indigo of the night (глубоко /насыщенный/ пурпур синевы неба), the moon like a monstrous crystal (луна как гигантский кристалл; monstrous – чудовищный; гигантский), make an almost irresponsible romantic picture (/все/ создавало почти безответственную романтическую картину); and among the top branches of the garden trees a strange figure is climbing (а среди верхних веток садовых деревьев карабкается странная фигура), who looks not so much romantic as impossible (которая выглядит не столько романтической, сколько неправдоподобной: «невозможной»). He sparkles from head to heel (он = этот человек сверкает с головы до пят), as if clad in ten million moons (как будто облачен в десять миллионов лун; to clothe); the real moon catches him at every movement and sets a new inch of him on fire (настоящая луна ловит его при каждом его движении, и все новые искры появляются на нем; inch – дюйм). But he swings, flashing and successful (но он перебирается, сверкающий и успешный; to swing – качаться), from the short tree in this garden to the tall, rambling tree in the other (с маленького дерева в этом саду на высокое развесистое дерево в другом /саду/), and only stops there because a shade has slid under the smaller tree and has unmistakably called up to him (и только останавливается там, потому что тень проскользнула под маленьким деревом и кто-то без сомнения кричит ему; to slide – скользить; to call up – кричать /находящемуся наверху/).

 There were hollows and bowers at the extreme end of that leafy garden, in which the laurels and other immortal shrubs showed against sapphire sky and silver moon, even in that midwinter, warm colours as of the south. The green gaiety of the waving laurels, the rich purple indigo of the night, the moon like a monstrous crystal, make an almost irresponsible romantic picture; and among the top branches of the garden trees a strange figure is climbing, who looks not so much romantic as impossible. He sparkles from head to heel, as if clad in ten million moons; the real moon catches him at every movement and sets a new inch of him on fire. But he swings, flashing and successful, from the short tree in this garden to the tall, rambling tree in the other, and only stops there because a shade has slid under the smaller tree and has unmistakably called up to him.

“Well, Flambeau (ну, Фламбо),” says the voice (говорит голос), “you really look like a Flying Star (вы действительно похожи на летучую звезду); but that always means a Falling Star at last (но в конце концов это всегда означает падающую звезду).”

The silver, sparkling figure above seems to lean forward in the laurels (серебристая, искрящаяся фигура наверху, кажется, наклоняется вперед в /ветвях/ лавра) and, confident of escape, listens to the little figure below (и, уверенная в /возможности/ побега, прислушивается /к словам/ маленького человека внизу).

“You never did anything better, Flambeau (вы никогда не совершали ничего более лучшего, Фламбо). It was clever to come from Canada (это было умно /придумано/ приехать из Канады) (with a Paris ticket, I suppose (с билетом из Парижа, я думаю)) just a week after Mrs. Adams died (прямо через неделю после того как умерла миссис Адамс), when no one was in a mood to ask questions (когда никто не был расположен задавать вопросы; mood – настроение; расположение духа). It was cleverer to have marked down the Flying Stars and the very day of Fischer’s coming (еще искуснее было выследить «летучие звезды» и /разведать/ день приезда Фишера; coming – прибытие; приезд). But there’s no cleverness, but mere genius, in what followed (но то что последовало – это не талантливость, а чистая гениальность). Stealing the stones, I suppose, was nothing to you (выкрасть камни для вас, я полагаю, не составляло труда: «было ничто для вас»). You could have done it by sleight of hand in a hundred other ways (вы могли сделать это с вашей ловкостью рук сотнями других способов; sleight – ловкость) besides that pretence of putting a paper donkey’s tail to Fischer’s coat (помимо того, что вы делали вид, что прикрепляете бумажный хвост ослика к пальто Фишера; pretence – притворство; обман). But in the rest you eclipsed yourself (но в остальном вы затмили самого себя; to eclipse – затемнять; затмевать; превосходить).”